Что было бы, если бы смерть была

Или виртуальные сети не в нашей власти? Душа Перельмана у монитора вновь двинула стрелку курсора.

Перельман (родом из Санкт-Ленинграда) шёл по «когдатошнему» Крещатику. Советский Союз ещё не был разрушен. Украина ещё была самой богатой и передовой республикой, а не упёртым Диким Полем.

Сам Перельман тоже был не то чтобы исчезающе молод, но – совершенно юн и невежествен, годами лишь немного старше того мальца из ресторана на Невском. Зато внешней миловидностью ничуть не уступал.

Ну вот, только помянешь черта! Малец объявился идущим с Перельманом бок о бок! И с чего это он оставил полезных гениев в Санкт-Ленинграде?

Верно, у него были резоны.

А потом он даже ладошку протянул и взял его за руку. Перельман руки не отнял, но не оставил своей мысли (помятуя об оставленной в Санкт-Ленинграде Хельге) найти себе в Киеве по душе Дульсинею.

Хоть и молод оказывался в Киеве Перельман, но – помнил, что мужчина определяет себя только посредством женщины (и реальной женщины, и ирреальной женщины).

При этих словах шедший с ним по Крещатику малец (напомню, в ресторане на Невском даже рас-целованный Перельманом) позволил себе усмешечку. Перельман усмешечку заметил, но не озаботился ею, а стал жадно Крещатик (тогдашний, ныне уже не бывалый) разглядывать.

Малец (напомню) был особенный: он был явлен – последовал на Крещатик за Перельманом даже не из Санкт-Ленинграда, а из античных времен. Поэтому тоже глазел по сторонам изо всех сил.

Посмотреть ему было на что, но даже я (автор данной истории) не могу сразу же заявить, что зрелище мальца впечатлило: Древний Рим и центральные города его провинций не то чтобы не уступали, но даже превосходили глубиной своей ноосферы размытую ауру современности.

Впрочем, краски предметов были по украински глубоки и словно бы омыты слезами – по многим убитым, прошлым и будущим; Малец осознал эту мысль Перельмана и дернул его за руку, прочитав на чеканной (то есть отнюдь не вульгарной) латыни:

Сны, что, подобны теням, порхая, играют умами,

Не посылаются нам божеством ни из храма, ни с неба,

Всякий их сам для себя порождает, покуда на ложе

Члены объемлет покой и ум без помехи резвится…

Малец давал понять, что виденное ими надумано. Что представшее сейчас перед ними может точно так же и отстать, если они надумают мысли ускорить. Если начнут переступать богами, как переступают ногами. Разумеется, они так и поступили и шаги ускорили; и всё видимое – заколебалось, следовать ли за ними.

Видимое – даже приотстало и крикнуло вдогон:

– Я по москальски не размовляю!

Видимое несколько опережало события, ведь Перельман с мальцом находились годах этак в восьмидесятых или даже в семидесятых. Тогда на Украине ум ещё не заходил за разум (по крайней мере, настолько), чтобы городить подобные огороды и самозабвенно отдавать свои тела бесам.

Этому ещё на Украине придёт время.

Но и «данное» видимое – было не столь простым, и сказанное – имело смысл: реальность версифицировалась и нагнала ушедших вперед Перельмана и древнеримского мальчика.

Только тогда Перельман обратил внимание на различие оставленной реальности и теперешней.

Точнее, обратила душа у далекого монитора. Ибо – сам Перельман был все-таки аутентист. Ибо – только рассудок не просветленный (сиречь, мглистый) может вожделеть к видимому: сравнивать убожество советской одежды рядовых прохожих с нынешней пестротой пустой оболочки.

Впрочем, пустое! Что о нём говорить?

Как нить Ариадны (сейчас) – будет для нас стрелка курсора: перенестись ли душе моей в Красный Лиман или в Дом Профсоюзов в Одессе, или (непосредственно) – даже и в головы честных убийц Правого сектора, или в лютые извилины мозга какого-нибудь душегуба Коломойского.

Не всё ли равно, убийцы очень одинаковы.

Перельман шёл по Крещатику, видел обычных советских украинцев; но – ещё и (точно так же) видел перед собой глиняного голема с вложенной в рот бумажкой: этот составной гомункул культуры состоял из множества рук и ног и только одной головы.

Перельман шёл по Крещатику и не хотел быть где-то ещё, ибо – бессмысленно.

Но вдруг…

Мальчик выдернул ладошку из его руки, остановился, прихлопнул и запел:

Эй! Эй! Соберем мальчиколюбцев изощрённых!

Все мчитесь сюда быстрой ногой, пяткою легкой,

Люд с наглой рукой, с ловким бедром, с вертлявою ляжкой!

Вас, дряблых, давно охолостил делийский мастер.

Малец стал видим. Люди его увидели, стали останавливаться и смотреть.

– Он заплевал меня своими грязными поцелуями, – крикнул малец. – После он и на ложе взгромоздился и, не смотря на отчаянное сопротивление, разоблачил меня. Долго и тщетно возился он с моим членом…

Мальчик лукаво глянул на Перельмана, после чего ткнул в него пальцем и возопил ещё громче:

– Он не таков, каким видится. Пока он меня домогался, я увидел его настоящим, гомункулом культуры, лишённым вдруг маски. С него, привыкающего мир и себя версифицировать, стекало его искусственное лицо: по потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках оказалось столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

На лицах вмиг обступивших их советских украинцев выписалось ошеломленное непонимание. Малец только этого и добивался: показать Перельману разницу между цивилизациями.

Перельман понял. Перельман кивнул. Малец перестал вопить.

Прошлые люди – сразу перестали их (будущих) видеть. Стали видеть – друг друга и тотчас забыли о завтрашнем.

– Куда идем? – спросил Перельман.

– Не всё ли равно, если (всё равно) – к смерти, – отозвался малец (напомню, он объявился из времен Сенеки и Петрония, двух сыновей гармонии, и порою позволял себе щеголять ещё более ранними сентенциями, из времен Эзопа)

– Не всё ли рано, – повторил малец, – Можно в Красный лиман, можно в Краматорск или Славе'нск: если не знаешь, что выбрать, выбирай дорогу, ведущую к смерти.

Душа Перельмана (находящаяся, впрочем, в другом времени и другой стране) сдвинула стрелку курсора и позволила телу Перельмана (идущему по Крещатику – к своей особенной гибели, о чём тело ещё не ведает) достойно ответить на выпад:

– Не лезь в петлю, – имелось в виду: по своей воле.

Римский мальчик понял (и произнесённое, и произнесшего) и усмехнулся:

– Поймал меня. Теперь будешь сбивать с пути истинного.

Под истинным дао он понимал размышления киников. На этом Перельман поймал его ещё раз:

– Здесь другая культура. Даже Бусидо здесь ни при чём. Почти.