Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств

Никита нажал курок. Автомат сухо выплюнул три пули. Хорват дернулся и затих. Петляя из стороны в сторону, Никита бросился добивать, но увидел – хорват мертв. Пятеро застыли в неестественных позах, смерть безжалостно прошлась по ним, словно растоптав.

– Вот так, братья славяне, а минуту назад вы были живы, – Никита обошёл, осмотрел убитых, ни на секунду не сожалея о содеянном.

Из-под стонущего радиста торчал ствол «калашникова». Никита нагнулся: «Ну-ка, дай сюда эту цацку», – и грубо выдернул из-под него автомат. Передернул затвор, патронов не было. На рукоятке «калашникова» красовалась русская гравировка «Сатрап». Никита заскрипел в ярости зубами, тяжело сглотнул набежавшую слюну. Это был его автомат, они обменялись месяц назад с Веско в знак дружбы.

Черногорец Веско, отважный богатырь, говорил по-русски с таким забавным акцентом, что заставлял Никиту смеяться до слёз. А когда Никита начинал говорить по-сербски, Веско смеялся, как ребёнок, и просил повторить ещё раз то или иное слово.

Для него он всегда был Никитушкой с мягким ударением на «у». И теперь вот… Веско нет…

– Вы, сукины дети, пришли на чужую землю и охотитесь на её хозяев! Ты знаешь, мразь, кого вы убили? – У Никиты тряслись руки. – Вас здесь везде будет караулить смерть! Везде! Смерть! Понял! И вам не помогут ваши вонючие, трусливые янки!

Радист лежал на спине, на рации, и жалобно стонал, глядя в небо мутными глазами.

– Где он? Где вы его бросили? – Никита сунул ему в лицо «калашников», схватил за грудки, приподнял. – Я тебя спрашиваю! Сучий потрох, где он? – Радист закатил глаза, судорожно схватил ртом воздух и затих. Никита отбросил его. Огляделся. Озноб бил тело. Уже почти рассвело. Внизу, в долине, стелился туман, занимался новый для него день. Он отхлебнул из фляги.

Утренняя свежесть прокралась в самое сердце и холодила, пытаясь подчинить своей воле. Сейчас сюда спешат люди, чтобы убить его так же – а может ещё злее, – как он убил этих, несколько минут назад здоровых, молодых парней.

– Ну что, братья славяне, повоевали? – Никита осмотрел убитых, пошарил в карманах, взял несколько гранат, шоколад, флягу. Снял с одного бронежилет и надел на себя. С тоской подумал, что если бы у них были «бронники», то хорваты не взяли бы их так легко.

Офицера перевернул на живот, вложил в его ещё теплую руку гранату, подсунул руку под тело, аккуратно вытащил кольцо. И устремился туда, откуда пришли хорваты.

Никита шёл быстро и осторожно, «Сатрап» легонько бил по спине, словно подгоняя. Хоть он и был готов к неожиданностям, но от увиденного оторопел.

Веско сидел на тропе, прислоненный к дереву, будто отдыхал. Его отрезанная голова лежала у него на коленях.

– Веско, братко! – Никита упал перед ним на колени. – Веско, вставай. Вот и «Сатрап» со мной. Мы уйдем, слышишь. А где у тебя сапоги, а?! – и осекся, завыл, задрав голову. Истинно волк, почуявший кровь, кровь своего ближнего. Он смотрел невидящими глазами в небо и выл, раскачиваясь из стороны в сторону.

И тут эхо принесло взрыв гранаты. Никита прислушался: «Слышишь, Веско, это им привет от тебя». Он потрогал мертвые босые ноги друга, и жуткая реальность резанула по сердцу, дохнув безысходностью. – А сапоги-то зачем сняли?

Осторожно взял в руки отрезанную голову, перепачканную в крови, отложил бережно её в сторону, оттащил тело с тропы. Разметил и в считанные минуты буквально выгрыз штык-ножом небольшую могилу. Положил в неё тело товарища, принёс голову, поцеловал её в лоб и приставил к телу, как должно быть. Закрыл лицо капюшоном камуфляжа и лихорадочно забросал землей. Несколько секунд постоял перед могилой на коленях, прощаясь. Подхватил оружие и, не оглядываясь, побежал по тропе в гору.

Но интуиция подсказала, что хорваты идут за ним несколькими группами, что после того, что он сделал, его постараются не упустить. Остановился, достал гранату, прикрепил в рогатке куста чуть ниже уровня лица, поперек тропы натянул лесу, оценивающе окинул взглядом. Горе потерявшим бдительность,

а хорваты спешат… И, не таясь, побежал между деревьев в гору. Но метров через двести остановился: куда? зачем? Вверх нельзя, нужно наоборот вниз, к ним, там его не ждут.

Он увидел себя с высоты маленьким и одиноким. Происходящее показалось продолжением начатой игры, чьей-то замысловатой игры, ему непонятной, но тем не менее он в ней участвует и не просто участвует, а на кон поставлена его жизнь. Или же он её сам поставил.

Волна щемящей тоски ударила в сердце. Страха не было, непонятный, неожиданно возникший вопрос: «Зачем?» – остановил, сковал, обесцветил мир, его самого.

«Что такое?» Никита схватился руками за голову. «Что такое? Что за наваждение?»

Суматошная жизнь: Афган, Приднестровье, Абхазия и вот теперь Краина, будто на кончике незаженной спички, мгновение, вспышка, и его не станет, и не будет уже никогда. Он не увидит ни неба, ни солнца и не будет дышать. А ведь он дышит, как дышали те парни, которых он убил, как дышал Веско, которого убили они.

Чувство опасности исчезло. Никита повернул назад и бездумно, словно пьяный, углубился в лес, в непролазную чащу, полез через неё вниз, к долине, к врагам. И здесь до него донёсся взрыв гранаты, трескотня автоматных очередей. Никита удовлетворенно улыбнулся: «Это вам за Веско». Теперь хорваты будут осторожнее и медлительнее, но ещё злее.

Солнце стояло в зените, когда Никита упал от бессилия на камни у небольшой быстрой речушки. Он погружал голову в холодную воду, пил полными глотками, смотрел на бегущую меж камней воду, на высокие деревья, что выстроились вдоль берегов, на солнце, небо, на свои ободранные руки и не узнавал ни окружающего мира, ни себя. Девичий смех, словно пулеметная очередь, подбросил, заставил отпрыгнуть к кустам и замереть. Смех был такой звонкий и сочный, что показался Никите неестественным. Он даже подумал, что ему почудилось.

Смех повторился. Совсем рядом, напротив, спускались к берегу двое. Он и она, оба в военной форме. Он офицер, высокий, с закатанными по локоть рукавами камуфляжа, с автоматом за спиной, поддерживал её за руку и что-то говорил. Она без оружия, небольшого роста, круглолицая, с короткой стрижкой, смеялась счастливо и беззаботно.

Никита смахнул капельки воды с лица и облегченно вздохнул: «Чуть не влетел. Надо уходить». Он последний раз окинул взглядом место своего скоротечного отдыха и уперся взглядом в сиротливо прислоненный к камню «калашников». «Сатрап» был на виду, и не заметить его пришедшие просто не могли.

– Мать вашу с мёдом, – выругался про себя Никита. – Что? Другого места не нашли любиться? – Он сплюнул, напряженно всматриваясь. Указательный палец механически перевел «калашников» на одиночный бой.

– Лука! Лука! – девушка испуганно остановилась, показывая на автомат. Никита выстрелил, не целясь, от живота. Офицер от неожиданности присел, запустив руку за спину.

Пуля попала в девушку. Она запрокинулась головой, словно кто-то ударил её снизу в подбородок, и рухнула, увлекая за собой офицера. Вторая пуля угодила офицеру в висок. Он, так и не поняв, что произошло, уткнулся лицом в речную гальку.

А вода журчала. Так же светило солнце и пели птицы.

– Мать вашу! – Никита подошёл, закинул за спину «Сатрап». Пригоршней набрал воды, плеснул на лицо, шею. – Мать вашу, – с досадой повторил он.

Никогда ещё ему не было так гадко. На убитых смотреть не хотелось. «Никто вас сюда не звал!» – он хотел было уйти, но стон остановил. Никита подошёл. Офицер смотрел стеклянным глазом куда-то сквозь него, далеко, в вечность. Стонала девушка. Никита поднял её на руки, отнёс на ровное место. Достал нож, разрезал камуфляжную куртку. Пуля прошла выше левой груди под самой ключицей навылет. Ранение оказалось не опасным. Никита перевязал рану. Он смотрел на маленькую белую грудь хорватки, на красивые, словно резные губы, трогал каштановые волосы, а к горлу подступали спазмы.

– Лука? – губы девушки дрогнули. – Лука?! – Глаза распахнулись в ужасе. Она рванулась, вскрикнула от боли и, ещё больше посерев лицом, опала.

– Не дёргайся, перепёлочка, не дёргайся. Через день-два в классики играть будешь. Я сейчас… ухожу. Знаю, что нельзя тебя живой оставлять… но ты баба. А я русский. Мы всегда от сердечности своей страдаем. Вот только ума никак не приложу, как я в тебя не попал, как не шлепнул. – Никита встал. – Никита меня зовут. Запомни, Ни-ки-та. Крестник твой, мать твою… Да и так до смерти не забудешь.

Хорватка смотрела испуганно.

– Ну, ладно, перепёлочка, домой, кужди, кужди тебе треба ехать… путовати, треба путовати кужди. Не фиг по чужой земле шакалить. А твой, – он мотнул головой в сторону офицера, – сам виноват… сам крив… война идёт… рат, рат, а ему любви… волети захотелось, пижон, – и сплюнул. – Сейчас за тобой твои прискачут, небось услыхали. А мне пора. Тоже домой… кужди надо.

Он повернулся и быстрым шагом зашагал по берегу. Поздним вечером Никита вышел к условленному месту и обнаружил, что перейти к своим не сможет, что три последних километра для него равносильны расстоянию до Луны. Войска были в движении и нарушили тайную коммуникацию переходов.

Только на четвертый день, после нескольких стычек с хорватами, где чудо да «бронник» спасли его, фортуна, как показалось Никите, наконец-то склонилась к тому, чтобы выпустить из этого мешка. Грязный, заросший щетиной и ободранный, он вышел в небольшую долину между гор. Дорога упиралась в сербскую деревеньку, и, по всем его расчетам, до своих было рукой подать.

В деревне несколько домов горело, слышалось дикое мычание коров, крики людей. Вдруг он увидел цепи хорват.

– Что за чёрт? Кого они шарят? – Никита осмотрелся. Да нет, не может быть такого. Обожгла догадка. Это же за ним. Его обложили. Он рванулся назад к лесу. Поздно. О! Если бы был вечер. Мозг работал лихорадочно, умирать в планы Никиты не входило. Не за этим он сюда приехал добровольцем из России.

Пригнувшись, Никита побежал в долину. Ничего, он выдержит, он выносливый. Не в таких переплетах бывал, и жив. Ну, «Сатрап», выручай, родимый.

Окружавшие распались, им теперь незачем было идти цепью, его видели. Никита бежал по давно не паханному полю – местами бурьян достигал груди – и думал, что это даже хорошо, что поле. Они, по-видимому, хотят взять его живьем, на этом и надо сыграть.

Хорваты шли, словно загонщики на зверя, громко крича, свистя и улюлюкая. Глупые, они забыли, с кем имели дело. Никита остановился, задержал дыхание и как на стрельбище вскинул автомат: та-та-та-та… несколько маковок в касках споткнулось не по своей воле, остальные попадали в целях безопасности.

Никита зло усмехнулся: «Что, братья славяне, кусаюсь? Это вам не игра в войнушку», – и побежал, петляя, перепрыгивая через кочки. Не добежав до лежащих метров тридцать, он метнул в их сторону три гранаты, упал и пополз, не останавливаясь. Вперёд, вперёд, вырваться. Руки привычно делали работу. С колена длинное, прицельное: та-та-та-та-та… ещё две гранаты, и вперёд, вперёд.

Он прорвался, он уходил. Воздух раздирал легкие. Пули цвиркали то веером, то поодиночке, над ним и вокруг. Краем глаза Никита видел, что ушёл, но также видел и то, что за ним не бежали, да и пули вдруг перестали свистеть.

Не хватало воздуха, он с сиплым надрывом вырывался из легких, словно предупреждая, что через мгновение они разорвутся на куски. Никита сбавил бег, соображая, что произошло. Он видел впереди спасительную кромку леса, а там совсем немного – и свои.

Земля разломилась, полыхнув, под ногами. Его опрокинуло и ударило, обожгло до невыносимой сухости во рту. Страшная, адская боль разорвала сознание, погрузив во мрак, чтобы через мгновение вытащить вновь на новые муки. Сквозь боль он осознал: это конец. Так вот почему за ним не бежали. «Сатрап» лежал в стороне. Никита хотел дотянуться, доползти, но нет, силы покинули.

Он очнулся от того, что его тормошили. Вокруг стояли хорваты. Солдаты курили, тихо разговаривали, с любопытством посматривали в его сторону. Двое бинтовали ноги. Боли не было.

«Эх, гранатку бы, – с тоской подумал Никита. – Мрази, раздели, сделали обезболивающий. Живехонького взяли. Какая забота». – Он вспомнил голову Веско. Застонал.

– Мэкита, – солдат с рукой на повязке наклонился над ним. Его глаза алчно блестели. – Смрт, Мэкита, смрт.