Африканский капкан. Рассказы

И он успокаивается окончательно этим сладким последним словом. Защитившим его.

Выжить!

Человек в бушлате лежал вмерзшим в февральский лед, распластав руки и ноги, будто упал с необозримой высоты и влип…

«Влип я», – подумал Леха, не открывая глаз, а только предчувствуя

просыпание. Его так учили… Когда оставили голого в каракумских песках: не делай движений, не открывай глаз, не шевели губами, пока не ощутил, что скорпион или тарантул не сидят на твоем лице, а змея не свила гнезда на теплом и кровеносном мужском корневище, упругом перед рассветом… Его учили выживать на снегу и в тропиках, в джунглях и городах, но все это – на территории потенциального врага и скрытно. Он выжил. Он был лучшим специалистом-инструктором по выживанию: в Анголе, Гватемале, в Афгане…

Сейчас он находился в собственной стране, на самом виду… и в мерзлой уличной луже. Но сознание работало четко: Родина учила его выполнять приказы. Был приказ ползать змеей – ползал, прыгать с парашютом – падал, лечиться в госпитале – подставлял свои ягодицы и сдавал кровь стаканами… Он приказы получал за свою жизнь самые разные: «Взвод! Сухую траву и камни перед казармой выкрасить зеленой краской!…» – от старшины в Каменец-Подольске, до «Пленных не брать! Раненых живыми не оставлять…» – от советника в Нигерии. А закончилось, когда майор-врачиха в госпитале сказала почти ласково: «Вам, капитан Ягодка, новый приказ: все забыть. Армию, я имею в виду… Чем быстрее, тем лучше. Ты еще молодой, сможешь. Собирай грибы или бутылки… – А бутылки зачем? – Процесс поиска и собирания похож на вашу главную военную специализацию – поиск минных сюрпризов. Понимаете, больные рефлексы надо успокаивать… Собирай и сдавай. Это лучшая в твоем случае терапия и реабилитация. Надо жить дальше, сынок… Без войны».

Трое мужиков на автобусной остановке приплясывали от холода и ругали городское начальство за нерегулярность движения транспорта. Лужа с вмерзшим в нее мужиком была в поле их зрения: « Глянь, в бушлатике-то, влип, кажись…», – сказал один… – «Не шевелится…», – добавил другой. – «А может, не живой?» – «Сейчас солнышко припечет – ледок подтает, и все станет ясно: живой – поднимется, а не поднимется – то не испортится». – « Если трезвый был, то хана! А если груженый – как ледокол выплывет, пузырь ставлю». – «Красного?». – «Обижаешь. Если выживет – «бескозырочка»! Сорок градусов!» – «По рукам?!» – «А на работу?». – «Не каждый день такой экстрим стриптизируется». – «Так надо тогда погреться, чего ждать впустую?» – «Грамотно. Тебе и бежать…».

…«Бушлат оказался живым… и при деньгах!!! А с водкой и пивом, как говорится, «нос – как слива, я – красивый!». Выпили, посмеялись, что легко отогрели, сбегали – добавили…

– Мне, – рассказывал Леха, придя в себя и улыбаясь, – вчера гробовые выплатили, за то, что в интернационале выжил… – Мужики рядом слушали и понимали искренне. – Мне военком не верил?! Не воевали, говорит, мы никогда в тех странах, какие у тебя, у меня то есть, в наградных указаны. Мне не рубли на ящик водки – мне майора этого слова обидны… Вот и нагрузился я по самые уши… Первый раз, поверьте, сил не хватило… А воевал, так не считал тех сил – всегда хва-та-а-ло! – Леша доверчиво улыбнулся, расправляя грудь, – как в песне, слышали, ягодка – малина в гости звала…– пропел…

– А в лужу кто тебя зазвал, герой?

– Смеетесь?!. Не поверишь… Луна в лужу упала, на моих глазах, бах!.. Я за ней, бац!.. – Сам засмеялся и за ним остальные.

– А может, к нам на завод работать пойдешь?

Он посерьезнел:

– Нет. Мне работать нельзя. У меня приказ: выжить! Собирать бутылки и выжить…

Кто-то повертел у виска пальцем, но Леха, к счастью, этого не заметил. Он вдруг задумался: «А чего это я был в госпитале?.. Ягода-малина, я тебя любила… Прицепилась песня…». – Леха повернулся к старшему по застолью:

– А на бутылках прожить можно?

– На бутылках? В России? Да бутылка в России – это самая устойчивая валюта. Банк, прямо сказать! Тару принимают в любом магазине. Но лучше – у Зинки на рынке. У нее, как в кино про капиталистов! Все честно и четко, оптом и в розницу. Постоянным клиентам – скидка, жаждущим – стакан… Обслуживание – круглосуточно: сама или хромой «мент-защита» … Где собирать? Скверы, парк, набережная… В кафешки не заходи – там свои, еще и в милицию заметут… Чужие территории – не суйся, побьют как собаку… Сколько можно собрать? Штук двадцать – без проблем. Утром и вечером, после рабочего дня. Можно и пятьдесят, но это ходить надо, а пьющему ходить – гроб! Думать и изобретать не напрягайся, не надо. Бутылка располагает или к компании, тогда не до философии, или к философии, но тогда не до практики сбора пустой тары…

Леха опять начал пьянеть, и крутились-повторялись в голове знакомые фразы: «…в интернационале выжил… силы не рассчитал… ягодка-малина… на бутылках прожить можно… мне слова обидны… Россия…».

«Старший по застолью» бутылочную перспективу оценил правильно, и к концу года город обрел достопримечательность: «лихой умник прикалывает пляж и речку – ловит бутылки петлей на удочку, циркач!». Клиентов, любопытных к чужому таланту, оказалось достаточно. Любители распить на природе шли «на удочку», выпить и развлечься. Промысел грозил перерасти в представление, да обломился. Какая-то пьяная компания, как молва сказывала «в пиджаках малиновых», подкатила к Ягодке, отдыхавшему в тени после трудов праведных и любимой сливяночки и, растолкав, стала бросать бутылки в воду – показывай! Леха сел, протирая глаза и приглядываясь, выискивая заводилу. Определил. Встал. Подошел ближе, спросил: «Тебе, что ли?» – «Мне». – «Показывать?» – «Показывай-показывай, герой бутылочный…», – просмаковал Эдик, улыбаясь бомжу и своей компании. – «Тогда извиняйся и проваливай…» – «Ты на кого встал, мышь дрессированная?!» – «Я – капитан Ягодка…», – с этими словами неказистый бомж взял Эдика за мизинец (это потом вызывало особый резонанс у обывателей) и тот, странно присев двухметровым молодым телом, покорно пошел с ним к парапету набережной. В метре от края, «малиновый» будто споткнулся, нелепо взмахнув взлетающими в воздух ногами, и перелетел, как потом говорили, на водную гладь, обильно фонтанируя…

Постсоветский фольклор гласит: «если беспредел в городе не заметен, значит он хорошо организован». Мафия, на городском уровне. Видимо, за инцидент с «малиновым» Леху «организованно» признали, прозвали «ягодкой-малиной», но ограничили территорией – конечная остановка трамвая у трубного завода…

Положение стало – «труба» – хуже некуда. Питье-то несли на территорию за забор – рабочий человек пьет на рабочем месте, без отрыва от производства, можно сказать… А значит, и тара оказывалась за забором, попробуй – возьми ее?! Другие на нее хозяева-сборщики. Леха осознал и сформулировал тогда свое первое на гражданке умозрение: чужого не бери. Не построить счастья на чужом несчастье. В природе, глянь! Ни воробей, ни ворон, ни орел, когда строят свои гнезда, из чужих гнезд ветки не таскают… А бутылочному коммерсанту как жить?!. Начал искать пути. Думать. Ведь верно говорится, «хочешь не хочешь, а хотеть надо!» … надо собрать силы и изобретать деловой успех…

Первой удачей стал рыжий щенок по кличке Рюмочка. «Не будь угрюм, Рюм!» – ласково приговаривал хозяин. Рюмочку, за недостатком харча, он подкармливал спиртным коктейлем: из каждой пустой бутылки можно выкапать, установив ее вертикально горлышком вниз, двадцать восемь капель, – это тоже «из школы выживания» или полузабытых журналов типа «Сделай сам» – «Наука и жизнь» периода советской юности. « Пережили-выжили, пол слезинки выжали…“ – напевал хозяин. Щенок рос, креп и приобщался к бизнесу одновременно. В дрессировке дворовые городские собаки самые талантливые. К четырем месяцам щенок стал носить пустые бутылки с соседних улиц и Леха вздохнул облегченно: бизнес стал доходным. Но, будучи по природе справедливым, Леха не мог есть чужой хлеб, тем более – собачий, и потому – зверел и работал мозгами. Сначала, в кустах за остановкой, он соорудил деревянные скамью и столик. Три стакана унес с газировочных автоматов у проходной и надел, переворачивая, на ветки. Сам – прилег на травке, напевая любимую „ягодка-малина… птицы на рассвете..“ Прождал впустую до вечера. Надо было менять тактику выжидания на проверку боем. Утром, встречая выходивших из троллейбуса, выбрал на глазок предмет эксперимента и предложил просто: „Уважаемый, извините, не поддержите здоровье подлечить портюшей, один – никак не могу…». Уважаемый мгновенно оценил ситуацию и, нисколько не удивившись, крикнул в толпу: «Серега! Тут человек страдает – лечить надо! Третьим будешь?..». Лечение затянулось. Место понравилось. В обеденный перерыв забежали компанией пятеро – пустые бутылки сложили у ног спящего «хозяина заведения», и бегать никуда не надо и полстакана ветерану интернационала – «в законе». Через неделю он уже вынужден был прикатить со свалки старую детскую коляску – великое изобретение для перевозки тары, цены нет! А над скамьей и столиком какой-то шутник написал и повесил фанерку с кривыми буквами: «Приказано выжить? – Заходи!»

При такой вольной жизни и таких доходах мужчина впадает в то расслабленное состояние, когда его можно брать голого. Первым это ощутил верный пес Рюм, когда хозяин и «какая-то Кисочка» не пустили на кровать. И первым испытал перемены жизни тоже он, когда понял, что бизнес стал расширяться в части расходов, а женщины смотрят в корень и сосут до косточки. Хозяин стал озабоченно-веселым и все приговаривал: «Любовь требует времени, а секс – места… Ни того, ни другого, Рюм, у нас с тобой нет – будем строиться…».

Утешением для Рюма стало то, что «кисочки, рыбоньки, лапоньки, белочки…» всегда практичны и «за пустой тарой не бегают…». А с учетом темпов строительства и сезонности чувственных позывов, можно было надеяться что зимой, по крайней мере, место «в ногах» на хозяйской кровати для хвостатого компаньона сохранится. Не будь угрюм.

В стране этим временем шла смена мэров, председателей и президентов, посредством отстрела или выезда их за границу. Участковые милиционеры и школьные учителя потеряли привычно-советские ориентиры и растерялись, от насмешек малолетних и жалостливого презрения власти… но остались патриотами. С похудевшими лица– фигурами, правда…

Кумачовые советские лозунги поперек улиц заменили на рекламно-неоновые трусики и лифчики выше домов… Города и проулки замусорились парусами дырявых газет и кучками плутающих демонстрантов… Дрались за флаги, рвали из рук и на полосы, топтали ногами и жгли… Шалели от демократии и свободы, и стреляли фейерверками в тишину неба и звезды, будто и звезды надо было сбивать, как лампочки… Спиртное стали разливать в пластик. Бизнес кончился. Стеклянная тара росла горой.

Леха понял, что надо маскироваться в бутылочный цвет и начал копать траншеи под фундамент. Это напомнило ему курсантские будни и рытье окопов, отвлекало от мрачных мыслей. Он снова напевал и насвистывал: «ягода-малина, я тебя любила…». Но он еще сам не верил, что строит дом.

Строительство затянулось на все перестроечные годы. Дом из бутылок особенно нравился Рюму утром, когда стены ловили солнечные лучи и разбрызгивал их на цвета радуги, медленно от этого нагреваясь.

Но дом притягивал не только осколки света, но и осколки жизни. Сначала Леха привел бывшего летчика. Его встретили они с Рюмом в кафе-пельменной у вокзала. Шел дождь. Хозяину хотелось горячего, а верному псу – сухого тепла под столом. Незнакомец был одет прилично, но сидел одиноко. На внимательный взгляд хозяина собаки кивнул и спросил:

– Служил?

Леха-хозяин ответил откровенно и коротко:

– Спецназ.

Незнакомец протянул руку:

– СУ– 27, летчик. Служил на Байкале, вернулся на Украину. Не прижился нигде…

– Жилье тебе надо, квартиру свою, чтоб от людей не отбиться.

– Отбиться? Отбиваются от врагов.

– Я в том смысле, чтобы по-человечески. По людскому закону. С людьми вместе, а не отдельно… Ген выживания, что ли…

– Выживания? Где ты выживание видишь? Жадность это. Жадность и зависть. Посмотри вокруг, какие хоромины на бывшем пшеничном поле. От природы? Зверь берлогу или гнездо только для защиты своей или для заботы о ком-то строит, а человек – дом «для продажи!» Зачем?! Такой ген природа дала, а человек потерял. Мне на поле аэродромное самолетом садиться, а там кошку с бантиком на прогулку вывели – куда садиться? Зачем аэродром под кошку продали? Это полюс в мозгах сбился, винтик какой– то, сломался. Который от бога в человека вложен был… Был ген, а теперь хрен – жадность в душе выросла, деревом эдаким. Видал?! – Показал двумя руками, растопырив и шевеля пальцами. – А зачем сквозь меня дерево?

– Сам придумал?

– Нет, прочитал в газетке, ученый открытие сделал и в лес жить ушел…

– Понятно. Ну, мы не ученые. Открытий делать не будем. Жить хочешь – ко мне идем, места хватит… – заключил Леха просто.

Летчик задержался до весны и каждый вечер, после бутылки на двоих, повторял только эти слова: «Ген сломался…», других слов, кажется, он или не знал, или забыл.

Леха летчика не искал, но вспоминал часто: «Гляди, Рюм, самолетом наш летчик управлять научился, а людские слова забыл, почему? Обиделся. А на людей обижаться нельзя. Если что и сломалось в нас, человеках, так от этого не отворачиваться, а пригреть надо. Может и ген этот, который сломался, пригреть… Муравей к муравью. Клеточка к клеточке… Ты ко мне почему ластишься? Теплу рад. Вот я и другое мое открытие делаю: главная от человека польза – тепло. Ты меня понимаешь, Рюм?..

Это было второе собственное умозаключение гражданского Лехи.

Потом был бывший старший механик танкера «Балашиха» – вальяжный, спокойный, разговорчивый: «…во Франции, в Бресте, стояли на ремонте мы четыре месяца! А я познакомился с дамой – француженка! – пригласила она меня домой, все по полной программе и вдруг – муж приходит! Я – к балкону! Еле она меня удержала. Оказывается, у них так не принято, через балкон. С мужем своим смеялись они надо мной каждый раз, когда встречались мы с ним за общим семейным столом… А работал муж на судостроительном заводе, где в одном конце наше судно стояло, а в другом – французская подводная лодка. Получил я через консула важное задание, приказ родины, можно сказать, пройти через цех, где лодочные винты обтачивали, и на подошве вынести металлическую стружку… Я – выполнил. Обещали мне медаль КГБ дать, но кто-то доложил в пароходство, что я «морально не устойчив по женской части…». Мне и вовсе визу прикрыли, не обидно ли? Я во Вьетнам четыре рейса под бомбежками сделал, «Медаль Хо Ши Мина» и «Орден Дружбы народов» имел, обидно… а на жизнь обижаться нельзя, парень… Как быть?.. Наливай! За твой дом бутылочный, да за рожу твою улыбчивую, ягодка ты моя… У меня ген простой: при женщине – мужиком, при мужике – напарником… Тебя учили, что ты смелый как тигр, и сам ты силен, потому что – тигр. А я – моряк. На море моя сила от тех, кто рядом. И здесь моя сила – от лая собаки на кошку, от крика петуха на зарю, от твоих шагов к калитке, или от этого дождя по листьям. Прислушайся… Кто тебе скажет это еще?..».

По вечерам заходил дядя Ваня «Теркин». Дядя Ваня работал сторожем на лодочной станции, часто кашлял «от фронтового ранения в сорок пятом» и был желанным в любой компании за природный артистизм и душевную готовность декламировать Твардовского с любого места и по любому случаю: «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда… Разрешите доложить коротко и просто: я большой охотник жить лет до девяноста…». Но когда поведет его рюмочка, переключает пластинку на одно и то же: «Одесса… Дача Ковалевского, знаешь? Музей обороны Одессы… 408 – я батарея… 12 тысяч лошадей, 40 тысяч раненых, ежедневно… Эвакуация – 136 судов за одну ночь. Ни одного гражданского… История!.. А забор из стволов артиллерийских орудий, участвовавших в войне на Балканах 1880 года… Помнишь?.. Как у поэта про войну?..» Есть война – солдат воюет, Лют противник – сам лютует. Есть сигнал: вперед!.. – Вперед. Есть приказ: умри – умрет…». За Дядей Ваней прибегает внук и кричит деду от двери: «Тула! Тула!» – «Это я!»… – отвечает ему Теркин-Ваня, – «Тула – родина моя! – смеется внук и падает деду на колени, поясняя: «Баба зовет…». – Дед поднимается идти и гордо выпячивает грудь, улыбаясь: «Есть приказ: умри – умрет…» – Внук смеется и смотрит влюбленно…

«…Даже собачьего ума достаточно, чтобы понять, что жили мы весело и любопытно…», – сказал бы Рюм, если бы умел это. И это было бы его, собачье умозаключение о гражданской жизни. Но хозяин его все больше грустил и нервничал, ждал, что его позовут, и скрипел по ночам зубами, не понимая… Он хотел подвига и говорил Рюму, поглаживая собаку за мохнатую шею: «Здоровый человек лишнего не берет. Лишнее – еда, ноша, гнездо – это только ожирение, грыжа, суета и одышка… Каждый воробей знает, что и крошка бывает лишней, потому он бросает ее, чтобы взлететь. Воробью, главное, махать крыльями. А нам с тобой, Рюм, что главное? Приказ выполнить… Не будь угрюм, Рюм… Делай, как я!»

Весной, когда в зеленой траве нарисовались желтые, белые и сиреневые цветочки, а птицы кричали в небе так громко, что качались ветки деревьев, Рюма поймали пятнадцатилетние пацаны и захотели посмотреть, как собака заплачет. В них, видно, проснулся ген предков-охотников, жаждущих крови, чужой. Может агрессия души, по Фрейду? А может сдвиг по фазе в мозгах?.. Рюм не заплакал, а взвыл тонко, испугавшись лезвия ножа и своей собственной крови, брызнувшей на лица пацанов. Леха услышал, и ген старого десантника выбросил его, как команда ротного, как пружина выбрасывает патрон к выстрелу…

Когда Ягодку вывели из зала суда и сажали в машину, другие молодые со свастикой свистели и кричали угрозы ему вслед… Милиционеры заламывали Лехе руки. Женщина-судья перебирала бумаги у себя в кабинете и успокаивалась, довольная, что процесс прошел быстро, и она успеет домой к обеду…

Рюм, еще слабый от ран, стоял на тротуаре, покачиваясь и не понимая происходящего. Гены его были девственно мудры от природы, не затронутые эволюцией человеческой жизни… Один глаз слезился…