Африканский капкан. Рассказы

– Иди, ты…

– Ну, – совсем не обиделся завхоз, – ты парень не промах. – И пошел, пошатываясь, по коридору, длинному и плохо освещенному.

Я вышел следом. Где-то рядом прятала ночь красивые женские глаза. Окон было чересчур много. Однажды показалось, что это она. Осторожно подошел к окну и ждал, пока обернулась. Отступил в темноту и, стараясь не шуметь, пошел дальше. Вышла какая-то женщина, постояла у стены, произнесла что-то неразборчивое, глядя на звезды, и снова ушла.

Звезды, то мелкие и частые, то зеленым и сиреневым вытянутые на ярко– фиолетовом небе, были как плывущие и ломающиеся на волне блики. Все дышало. Песок уже был холодным, а из степи упруго давили, изгибаясь, струи горячего воздуха. Плоско упало на песок отражение внезапно вспыхнувшего окна. И черным клубилась вокруг золотого ночь. И сыпались с громким шорохом песчинки, каждый шаг выдавая. И длинно, как поезд, светились бараки. Ряды поездов. И хотелось спешить.

Тело начало мерзнуть. Я повернул назад. Но назад идти было некуда. Не время. И не хотелось. И еще часа два или три я бесцельно бродил по окраине поселка, то согреваясь, то замерзая снова, когда пытался присесть.

Подошел к своему бараку. Света в коридоре уже не было. На ощупь нашел двери. Попробовал – открыто. Вошел. Рукой поискал на стене выключатель. Выключателя не было.

– Миша! – позвал тихо.

– Что? Какой Миша? – Кровать испуганно скрипнула, отделив женский голос от тишины, как лист от дерева.

– Миша… мой друг, – и, будто сообразив, добавил, – парень. Мы взрывчатку привезли днем на платформу у стрелки.

Пауза.

– Вы барак перепутали…

Потом очень долго все было тихо. Наверное, мы не дышали.

Надо было уходить. Куда? Черт разберет эти сараи. Женский голос сказал:

– Проходите. До утра все равно ничего не найдете.

Я начал вдруг волноваться. Долго закрывал дверь. Что-то мешало на пороге. Наклонился, поправил половую тряпку у двери, дверь поддалась и закрылась.

– Вы одна?

– Да.

– А остальные?

– Я здесь одна.

Я спрашивал шепотом, и она шепотом отвечала. Я почувствовал, что весь взмок. Увидел темное пятно портрета, две кровати, стул и на него что-то наброшено, наверное, одежда, стол у окна. За окном черно блестел освещенный уличным фонарем, одинокий столб.

Казалось, прошла вечность. Я спросил:

– Вы не спите?

– А ты долго так будешь стоять?

– А куда идти?

– Сюда… Я разглядел вдруг, будто зрение стало в тысячу раз сильнее, ее запрокинутую на подушке голову и вытянутую ко мне руку. – Иди… Только не говори ничего и не спрашивай…

Мне чудится лес. Утро. Веревки качелей тонко и высоко взлетают в листву дерева. Ветки качаются, прогибаясь под упругими петлями. И все выше полет. И уже не скользишь вниз, замирая в падении. Только вверх. Когда же падение? И солнце мелькает, сжигая листья. Выше! Когда же падение? Выше!..

– Еще… – она напряглась, и, вдруг расслабившись, засмеялась у меня под подбородком.

– У тебя красивые плечи. И руки. А что это за ранки?

– От соли.

– Пройдет?

В ответ она жадно и нескончаемо целует меня:

– Соскучилась я по человеческому, – говорит, будто извиняясь. – Хочешь знать, как я сюда попала?

– Не надо.

– Надо… Всего два месяца проработала. Школу закончила – курсы продавцов. Работала со своей тетей. Она – завмаг. Двое детей. С мужем в разводе. Пил. Бил. Конечно, она жила не только на зарплату. Разве она одна? У всех знакомых кто-то сидел или сидит. Тут ревизия. Растрата. Я взяла вину на себя – у нее-то дети. Она поплакала и согласилась. «Что делать, племяшка, два года отсидишь, тебе только двадцать будет. Помогу…»

– Это же бесчестно.

Она накрыла мой рот маленькой ладошкой и неожиданно улыбнулась:

– Я хочу, чтобы у меня был ребенок.

– Сейчас?

– Глупый, это не происходит так быстро.

Я смутился еще больше:

– Разве об этом тебе думать?

– Я просто думаю о счастье.

– Какое же сейчас счастье?

– Какое? Желанное! Я желаю его. И буду желать несмотря ни на что. Даже здесь! Назло тем, кто не хочет быть счастливым. Я не откажусь от себя… Я завелась. Мне не важно, что происходит вокруг – магазин, лагерь, очередь… Важно – в душе что? Я завелась, как пружинка. Насколько меня хватит? Но я хочу так. Только так… Стыдно, что у вас, которые на свободе, не достает желаний. Сыты полуобманом, полуудовлетворением, полусчастьем. Не смей уподобляться им! Меня томит жажда. Радоваться и любить!

Вдруг затопали за стеной, по коридору, зашлепали босыми ногами, застучали в двери:

– Дождь! Дождь! Ведра несите! У кого ведра?!

Она вскочила и, чмокнув меня, напуганного этими криками, закричала:

– Здесь! Здесь! Я сейчас… я сейчас, миленький, – зашептала мне. Забегала по комнате, хлопнула дверью, вбежала опять, смеясь и целуя, и дергая меня. Сияла. Шептала:

– Сейчас наберем воды и будем купаться. Хочешь купаться? Жуть как люблю мыться дождевой водой. Буду чистенькая. Вот увидишь. Солнышко взойдет – ты меня и увидишь. Хочешь?

Саша перестал читать и откинулся на стуле. Закурил. Вышел в коридор. Вернулся минут через двадцать с картонной коробкой из-под печенья – взял в буфете – и, уже без любопытства и излишнего беспокойства, складывал бумаги Ипполитовича одной плотной массой. Тетрадный листик выпал из старой папки и медленно лег на пол. Пришлось наклониться за ним и, невольно прочесть несколько строк: