Лес простреленных касок

Ничего, что немцы в Польше,
Но сильна страна.
Через месяц, и не больше,
Кончится война.
Рио-рита, рио-рита —
Вертится фокстрот.
На площадке танцевальной
Сорок первый год…

    Геннадий Шпаликов

Глава первая

Во субботу, день ненастный…

Армейский комиссар 2?го ранга[1 - Персональное звание политсостава РККА соответствует званию «генерал-лейтенант».] Николай Иванович Бирюков, член Военного совета 3?й армии, надел очки-велосипед в круглой черной оправе и сел за рабочий стол, заваленный бумагами: донесениями, планами, отчетами, сводками, письмами и черт знает чем еще. Сел, замурлыкав, по обычаю, какую-то песенку. Бумаги он не любил, приходил от них в тоску и поднимал себе настроение старыми казачьими песнями, вот и сейчас чуть слышно запел себе под нос:

Во субботу, день ненастный,
Нельзя в поле работать.

Он поднес поближе к глазам листок из школьной тетради с заголовком «Сигнал». Далее шел текст, написанный явно не школярской рукой, ровным и изящным, скорее всего женским, почерком: «Настоящим сигнализирую о морально-бытовом разложении прокурора 85?й стрелковой дивизии[2 - Номер дивизии изменен.] военюриста 2?го ранга Иерархова Иннокентия Павловича, а также военного судьи той же дивизии военюриста 3?го ранга Глазуновой Галины Ивановны, которая, будучи матерью двоих детей и женой майора Глазунова, начальника разведки той же дивизии, вступила в интимные отношения с прокурором, что неприемлемо ни по морально-этическим соображениям, ни по служебным, ни по всем прочим…»

Эх, нельзя в поле работать,
Ни боронить, ни пахать.

Читать дальше Бирюков не стал. Это был заурядный донос, наверняка написанный кем-то обиженным и на прокурора, и на судью. И даже если всё это так и в самом деле имелся «факт морально-бытового разложения», всё равно это сигнал не по адресу: у военных юристов своя епархия и свое начальство, пусть оно и разбирается. Но поскольку письмо было зарегистрировано в приемной политотдела, Николай Иванович наложил резолюцию «Принято к сведению» и отправил документ в архив. Сделав дело, он продолжил петь под нос:

Мы пойдем с тобой, милая,
Во зеленый сад гулять;
Во зеленом во садочке
Хорошо пташки поют.

– Н-да, хорошо пташки поют…

А Глазунова жаль. Начальника разведотдела дивизии Бирюков хорошо знал по Халхин-Голу: деятельный толковый разведчик, владевший японским, немецким, литовским языками, Виктор Глазунов был представлен за личную храбрость к ордену Красной Звезды, и именно Бирюкову, члену Военного совета фронтовой группы войск, выпало вручать награду бесстрашному бойцу. Потом всех награжденных собрали в большой госпитальной палатке, где размещался политотдел группы и где был накрыт на скорую руку раскладной стол – несколько бутылок никем еще не пробованной водки «Столичная», конская колбаса, тонко нарезанное сало, монгольские хушуры с бараниной, сыр бислаг и корзина с яблоками. Произнести ответный тост от имени награжденных взялся тогда еще молодой командир капитан Глазунов. Сказав все положенные в таких случаях слова о высоком доверии и долге оправдывать его и впредь, до полного разгрома японских милитаристов, он вдруг заключил свою краткую речь трехстишием средневекового японского поэта:

С треском лопнул кувшин:
Ночью вода в нем замерзла.
Я пробудился вдруг[3 - Хайку японского поэта Басё.].

– Вот так же лопнет и кувшин Японской империи, и пробудятся все покоренные ею народы! Да здравствует мировая революция и ее вождь товарищ Сталин!

Ладный, подтянутый, гибкий, он был живым эталоном воина новой советской формации – знающего, умелого, карающего любого врага. И вот на тебе – такая подлая баба человеку досталась, такая бомба заложена под крепкую советскую семью…. Не зря в песне поется:

Не про нас ли всё с тобою
Люди бают, говорят?
Меня, молодца, ругают,
Тебя, девица, бранят?

Николай Иванович вконец расстроился: теперь с недоброй руки этого «сигналиста» пойдут кругами слухи, домыслы, рано или поздно достигнут и Глазунова. Он хорошо знал гарнизонные нравы. Слишком хорошо… Сам не раз бывал объектом подобных кривотолков, чуть с женой не развелся. Жаль парня… Переводиться ему надо, и чем раньше, тем лучше. В тот же Белосток, например… Но как его навести на это дело, да так, чтобы не почуял подоплеки?

Во субботу, день ненастный…

Бирюков выглянул в окно. День-то стоял самый что ни на есть погожий, чудный июньский день. На старинной улочке в узких палисадниках белым цветом полыхал жасмин. Бирюков вызвал помощника:

– Пригласите ко мне начальника разведки 85?й дивизии майора Глазунова.

Помощник исчез под заключительный куплет любимой песни комиссара 2?го ранга:

Прощай, девки, прощай, бабы,
Угоняют нас от вас
На те горы на крутые,
На злосчастный на Кавказ.

Глава вторая

Гродненский патруль

А между тем… А между тем главный фигурант «сигнала» военюрист 2?го ранга Иннокентий Иерархов получил из рук дежурного по штабу дивизии пистолет, извлеченный из сейфа с заручным оружием[4 - Заручное оружие – оружие, которое остается без употребления за некомплектом или убылью людей в войсках. В военное время его возят в обозе, а при накоплении сдают в специально учреждаемые склады или войсковые арсеналы.]. До этого Иннокентий имел дело лишь с наганом, и то только на стрельбищах, теперь же ему выдавался на сутки новенький ТТ.

Иннокентий закончил юридический факультет Московского университета. До той поры в армии не служил, но, получив диплом, принял предложение знакомого военкома, отца своего однокурсника, пойти в военную юстицию. После курсов Военно-юридической академии служил он в Московском гарнизоне, и не где-нибудь, а в Главной военной прокуратуре. Начинал с самой низовой должности, но довольно быстро пошел вверх и даже досрочно получил звание военюриста 2?го ранга. Карьеру пришлось делать не в лучшее время: в Главной прокуратуре, как и повсюду в РККА, шла беспощадная чистка партийных и беспартийных рядов. Умные люди посоветовали Иннокентию перевестись на время в войска, подальше от Москвы, мало ли что… Он поверил умным людям и перевелся в Западный особый военный округ, а там его отправили в абсолютно незнакомый город Гродно на должность дивизионного прокурора.

Дивизия только-только набирала полный штат, и пока из-за нехватки среднего начсостава всех, кто к нему относился, – интендантов, военврачей и даже военюристов, – привлекали к несению всевозможных служб. Вот и Иерархова, в чьих петлицах посверкивала капитанская шпала, назначили в гарнизонный командирский патруль. Никогда доселе этих обязанностей он не выполнял и потому с любопытством принял новую роль. Впрочем, в чем-то она совпадала с его юридическими функциями – быть «государевым оком», то есть следить за правопорядком, за тем, достойно ли ведут себя товарищи командиры на улицах большого города, соблюдают ли правила ношения военной формы, козыряют ли друг другу как положено, соблюдают ли прочие уставные нормы. Пистолет же полагался и для придания особого веса фигуре начальника патруля, и для того, чтобы уверенно чувствовать себя в среде хоть и советского, но всё еще чужого, а по ночам и вовсе враждебного города. Именно об этом говорил ему на инструктаже помощник военного коменданта, который был весьма доволен, что патруль возглавит человек с профессиональной юридической подготовкой. Всегда бы так было! Но на все патрули юристов не напасешься.

Тут прибыли два бойца с шашками на перевязях. Один аж целый сержант, рослый бывалый казачина в гимнастерке цвета старого сена, другой помладше, по-юношески розовощекий, оба в кубанках, на васильковых петлицах скрещенные на подкове шашки. Кавалеристы? Казаки.

Старший приложил ладонь к кубанке:

– Сержант Пустельга. Сто сорок четвертый кавполк. Прибыл для несения патрульной службы.

Представился и младший:

– Казак Нетопчипапаха.

Иерархов улыбнулся:

– Как-как? Нетопчипапаха? И много ты папах истоптал?!

– Фамилия у меня такая. Казачья.

– Где же ваши кони, казаки-разбойники?

– А мы пулеметчики, – пояснил Пустельга. – Из пулеметного эскадрона. Наши кони при тачанках.

Сам 144?й полк стоял в Кузнице, в Гродно же располагался его пулеметный эскадрон. Обычно рядовые бойцы ходят в патруль со штык-ножами на поясе, но казаки прибыли со своим штатным оружием – шашками. Иерархову это понравилось – солидное сопровождение, но помощник коменданта, капитан-танкист с лицом, чуть заплывшим казенным жирком, озабоченно заворчал:

– Вы б еще с мечами приперлись! С шашками в патруль не положено. И куда я их теперь дену? В сейф не засунешь, на гвоздь не повесишь. Вам штык-ножи положены, а не сабли.

– Шашки нам по форме одежды положены, – возразил Пустельга. – А штыки – это для пехоты.