Рыцарь-м*дак

«Это всё однозначно нужно заканчивать».

Я некоторое время смотрел на неё, пытаясь понять, что происходит в её голове, но мысли казались непроницаемыми. Вдруг она звонко засмеялась.

– Вы такой взрослый, но такой глупый, не могу, – и с размаху стукнула меня подушкой. От удара я повалился на кровать, а она забралась сверху.

«Это определенно нужно прекращать, но завтра» – последняя мысль которую я запомнил с того разговора.

***

Сегодня курьер вытащил меня из постели с Резник.

Она всё ещё немного злилась, когда я звал её Марго, но теперь это казалось скорее игрой. В ней удивительным образом сочетались эмоциональность и хладнокровие. Это проявлялось в том, как она выражала свои чувства.

Только что мы в сотый раз обсуждали мою книгу и её на это реакцию, и я имел неосторожность назвать критику бесполезным жанром, а её работу вредительской.

Она, нисколько не изменившись в лице, взяла подвернувшийся под руку блокнот с моими записями и начала вырывать из него по одному листу, после аккуратно комкала и по дуге швыряла ими в меня, целясь в голову. На мои просьбы прекратить она не отвечала, и остановилась только когда в руке её был пустой твердый переплёт, скрепленный пружинами. А пол хаотично замусорен катышками бумаги, которые до этого были набросками повести. Я начал её ещё до публикации книги и всё никак не мог закончить.

– Если бы критики не существовало, вас, бездарей, развелось бы в разы больше. И так превратили литературу в клоунаду, – она почти всегда так говорила, скорее, констатируя факты, нежели предлагая тезис.

В эти моменты лучше было косить под дурачка. Мне нравилось испытывать её терпение.

– А что плохого, разве не каждый должен иметь право на самовыражение? – я собирал по полу, расправлял и пытался собрать в прежнем порядке свои записи, злиться на неё было решительно невозможно.

– А что хорошего? Вы пересыщаете рынок, такого спроса просто нет. А под тонной дерьма теряется действительно ценное. Читатель просто не способен отыскать что-то стоящее, – она снова курила в постели, но пепел аккуратно собирала в пачку. – Должна быть хоть минимальная сепарация.

– Попахивает текстовой евгеникой. Но, судя по продажам, вы так себе справляетесь. Что меня радует. Я как-то не сильно переживаю за чистоту литературной крови, – я не мог разобрать свой почерк, а потому верность порядка находилась под угрозой.

– В том-то и дело, никто не переживает. Но ты прав, как бы мне ни было неприятно это признавать. Сейчас мало кто читает эти «толстые журналы», «ГлавЛит» один из последних, кто держится на плаву и имеет вес, да и то благодаря светской хронике, которой мы с того года решили заниматься, чтобы не потонуть.

– И каким же ты видишь выход из ситуации? – я был сосредоточен на сборе записей, поэтому мой вопрос прозвучал довольно серьёзно, оставалось всего пара листов.

Она, чеканя слова, как заправский функционер, коротко произнесла:

– Надо заниматься вашим профессиональным перевоспитанием, – сказав это, она подняла указательный палец с аккуратным красным маникюром вверх, выражение её лица при этом было такого же уровня одухотворенности, что на портретах учёных, висевших в школьных и университетских кабинетах физики.

Я удивлённо посмотрел на неё.

– Это, получается, ты, вроде как, взяла меня на поруки? И как оцениваешь свои успехи, как моё духовное перевоспитание?

Она подобралась ко мне ближе, взяла из рук собранный обратно блокнот и крепко поцеловала, по-кошачьи зажмурившись.

– Если честно, мне кажется, абсолютно безуспешно, – шепнула она на ухо и увлекла меня за собой в постель, а блокнот отшвырнула в сторону.

При падении он раскрылся и наскоро разглаженные листы снова рассыпались из него в хаотичном порядке на пол.

Впереди были выходные, и я планировал провести их в объятиях этой потрясающей женщины.

6. Интервью

Выходные прошли так, что возвращаться к будничной рутине казалось преступлением.

Резник собиралась на работу, а я ходил за ней хвостом по квартире, стараясь не упустить ни единой подробности её утреннего туалета. Оказалось, интересно наблюдать, как девушка, с чьей груди ты вчера слизывал соус от пиццы, которым она случайно уделала всю постель, снова становилась гордой офисной птицей. С костюмом к ней вернулись хищные повадки, точнее, они никуда не девались, просто без одежды не казались угрожающими.

Не могу выбрать, какой она мне нравилась больше – по большому счёту, из удивительной женщины в неглиже она стала ослепительной женщиной в деловом костюме. Марго не растеряла ни шарма, ни сексуальности.

Когда она совершала пробежку с целью проверить, не забыла ли чего, её осенило, как-то по-простецки она хлопнула себя по лбу.

– Вот дура, чуть не забыла: тебе же сегодня к Лизе на интервью!

– Это разве сегодня? – я был удивлён.

– Ну конечно, я тебе говорила, вчера, кажется, или позавчера, чёрт, дни смешались, – вид у неё был встревоженный.

– Если это было до, после или во время того, как мы пили или трахались, я этого не запомнил, а значит, ничего не было, никуда не пойду, ничего не знаю!

– Наум, мы три дня только и делали, что пили и трахались, скажешь, ничего не помнишь?

Я рассеяно развёл руками.

Марго насупилась.

– Иногда забываю, что сплю с олухом.

– Ну вот, а ты хочешь, чтобы я что-то помнил.

Она взяла с тумбочки губку для обуви и швырнула, но я увернулся.

– У тебя есть костюм? – она была настроена серьёзно.

– Ну ма-а-а-ам.

– Не мамкай!

Через пятнадцать минут оказалось, что у меня есть и брюки, и пиджак и, прости Господи, коричневые туфли на небольшом каблуке.

– Ты серьёзно хочешь, чтобы я шёл в этом? Это же чуть ли не с выпускного в школе.

Она мастерски парировала любые попытки возмущаться, преимущественно игнорируя их.

– Повезло, что у твоей мамы отличный вкус.

– Уверен, она так же думает.

Чем серьёзней становилась Резник, тем больше я старался походить на ребёнка; Марго абсолютно не разделяла моего веселья, что забавляло ещё сильнее.

Она попеременно прикладывала к моей груди то белую, то синюю рубашки и наконец остановилась на белой.

– Ты сам рубашку погладишь? Я уже опаздываю.