История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4

Отправив большую часть членов царского дома в Россию, князь Цицианов согласился оставить царицу Дарью на некоторое время в Тифлисе только во внимание к просьбам, основанным на общем расстройстве ее здоровья. Хотя царица и была действительно больна, но болезнь не мешала ей быть покровительницею всех недовольных русским правительством, собирать их вокруг себя и употреблять орудием для своих интриг и замыслов. Женщина умная, Дарья не могла, однако же, понять, что старый порядок вещей канул безвозвратно, что восстановление прежнего правления невозможно не только потому, что оно противно видам русского правительства, но и потому, что сам народ не желал уже прежнего правления дома Багратионов. Возвращения к прежнему правлению, несмотря на многие злоупотребления русской власти, могли желать только единичные личности, гревшие руки на счет ближних, но не народ, уже отвыкший от многих поборов и защищенный от внешних врагов. Эти единичные личности, группируясь вокруг царицы, составляли оппозицию русскому правительству, подговаривали и волновали народ при всяком удобном случае.

«Если б ваше сиятельство, по благорасположению вашему ко мне, – писал князь Цицианов графу Кочубею[152 - В собственноручн. письме от 19 мая 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. II, 419.], – изволили меня видеть, то всеконечно, по чувствительности вашей, тронуты бы были моим положением. Ежедневными слухами, выходящими против всякого шага правительства, меня терзают…»

«Не могу скрыть, – писал он в другом письме[153 - То же от 6 мая 1803 г. Там же, ч. II, 185.], – что все новое здесь приемлется с большим толкованием, хотя принимают с величайшим удовольствием и благодарностью к государю».

Двойственность и раздельность интересов общества, как всегда и везде, была источником неустройств, а в особенности в Грузии, где родоначальство или, лучше сказать, местничество существовали в обширном объеме и обращались во всеобщее зло. Князья кичились своим происхождением друг перед другом, и достаточно было пустого отличия одному из них, чтобы другой, считавший себя выше родом, стал в оппозицию к русскому правительству. Во главе последних стоял князь Иван Орбелиани, человек, пользовавшийся всеобщею доверенностию по богатству и знатности, но простой, мягкий и удобоводимый своим зятем Соломоном Тархановым, крайне недовольным князем Цициановым за отнятое у него шамшадыльское моуравство.

Шамшадыльские татары, жившие только в сорока верстах от Ганжи, были недовольны князем Тархановым за его притеснения и поборы. Главнокомандующий принужден был уступить неоднократным жалобам татар и удовлетворить просьбе их о перемене моурава. Отозвавши в Тифлис князя Тарханова, он приобрел в нем личного врага, человека, недовольного нашим правительством. Алчный и жадный, но одаренный умом и красноречием, князь Тарханов употреблял то и другое на заведение ссор и распрей; «таков он был при царях, – писал князь Цицианов, – таков он и теперь, по общему о нем слуху».

Пользуясь доверенностью князя Ивана Орбелиани, Соломон Тарханов часто действовал его именем, привлекал к себе всех недовольных и легковерных соотечественников, а затем, разными вымыслами и вовремя пущенными слухами, смущал население. Каждое распоряжение главнокомандующего он старался объяснить в дурную сторону и извлечь для себя возможную пользу.

Вот один из многих примеров.

Считая квартирование войск в Тифлисе обременительным для бедных обывателей, потому что у князей никто не стоял постоем, князь Цицианов поручил коменданту предложить, не хотят ли жители города дать для построения казарм 15 000 р., и тогда все население будет свободно от постоя. Князь Тарханов тотчас же воспользовался этим распоряжением, и князь Цицианов скоро узнал, что противная партия собирается отправить к нему депутацию с заявлением от имени князей, считающих себя обиженными в том, что, сравнивая их с мещанами, у них требуют денег для постройки казарм и тем более тогда, когда они не вознаграждены еще ничем за отнятые у многих звания и должности, приносившие доход. Князь Цицианов пригласил к себе князя Ивана Орбелиани и, представив ему всю несообразность такого поступка, отклонил присылку депутатов.

Едва только предупреждены были эти недоразумения, как явились новые по поводу дворянских выборов.

«Занимаясь теперь приготовлением к выборам, – писал князь Цицианов графу Кочубею[154 - От 6 мая. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. II, 185.], – ничего так не желаю, как то, чтобы все сделано было согласно с волею верховного начальства». Это естественное желание было парализовано слухом, дошедшим до главнокомандующего, что партия князя Ивана Орбелиани и Соломона Тарханова замышляет отправление новой депутации с просьбою о перемене организации верховного грузинского правительства и о составлении его из четырех князей и одного русского начальника.

– Я буду требовать, – отвечал князь Цицианов сообщившим это известие, – чтобы депутаты имели письменные доверенности с объяснением, от кого они даны и с какою целью.

В то же время он приказал исполнительной экспедиции объявить во всеобщее сведение, чтобы под одним прошением несколько лиц не подписывались, а каждый заявлял о своих нуждах отдельно[155 - Там же, ч. II, 419.]. Охотников на отдельную подачу прошений не оказалось, и князья, видя неудачу и с этой стороны, порешили перенести свою деятельность подальше от правительства, внутрь страны, в Карталинию.

Вскоре после того царица Дарья просила разрешения князя Цицианова, под видом страха от чумы, переехать в селение Мухран, принадлежащее родному ее внуку князю Багратиону-Мухранскому. Главноуправляющий хотя и предвидел, что она едет не на покой, а на исполнение каких-либо вредных замыслов и интриг, которых она не прекращала, но все-таки разрешил ей уехать. Он приказал, однако же, квартировавшему там с эскадроном Нарвского драгунского полка полковнику барону Уманцеву следить за всеми ее поступками.

Поселясь теперь в сердце Карталинии, Дарья обратила всю свою деятельность на князей карталинских, разглашая между ними через своих преданных разные нелепые слухи: что будто бы Баба-хан намерен послать в Грузию сильное войско, что лезгины, числом до 500 человек, уже у ворот мухранских и хотят увести ее в горы. Такие разглашения, поддерживаемые с другой стороны царевичами Юлоном и Парнаозом, оказывали свое действие на народ, «коего легковернее я не знаю в свете», писал князь Цицианов[156 - Рапорт князя Цицианова Г. И. от 27 октября 1803 г.].

Буйные по своему характеру князья, не имевшие ни малейших средств к сопротивлению, ограничили свою деятельность съездами и совещаниями.

Двое князей Амереджибовых, отец и сын, по подозрению, что они имели сношение, личное и письменное, с царевичами Юлоном и Парнаозом, были взяты «под легкий присмотр», из-под которого успели уйти.

Не придавая никакого значения их бегству, князь Цицианов хотя и не приказал их ни преследовать, ни отыскивать, но должен был сознать, что происки царицы Дарьи, ее связи с князьями карталинскими и кахетинскими, были и будут причиною многих волнений и беспокойств в Грузии.

Поэтому скорейшее отправление Дарьи в Россию становилось необходимым, и князь Цицианов открыто говорил, что она рано или поздно, но должна будет оставить Грузию. Царица ехать не желала и противилась всеми средствами, возможными в ее тогдашнем положении. По ее приказанию было отправлено в Петербург к сыну ее царевичу Мириану анонимное письмо, писанное по-персидски, потому будто бы, что посылаемые по почте обыкновенные письма все распечатывали и читали. Неизвестный автор сообщал царевичу, что Дарья больна, ехать не может, и просил сына заступиться за мать. Как бы вскользь он упоминал, что поступки князя Цицианова заставили царевича Теймураза и до 500 человек князей и дворян удалиться за границу, «да и ныне многие непрестанно туда бегут»[157 - Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. II, 125.].

Находившийся в то время в Персии царевич Александр также хлопотал об оставлении в Грузии царицы Дарьи. Понимая очень хорошо, что с ее отъездом дело о восстановлении Багратионов окончательно рушится и что с удалением связующего звена появится раздельность интересов, Александр прислал князю Цицианову письмо на высочайшее имя, с просьбою не отправлять царицу Дарью в Россию, опасаясь, что она не перенесет этой поездки[158 - Письмо царевича Александра Г. И. 1 июля 1803 г. из Тавриза. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, 265. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 157.]. Он писал императору, что мать его «от старости и печали приведена в такую немощь, что не в силах встать со своего одра, а не то чтоб могла переехать Кавказские горы и следовать в столь далекий путь. Припадая, умоляю ваше величество, да не пожелаете безвременной кончины ее в дороге; клянусь всемогущим Богом, что мать моя ничего противного вам не делала и не в силах противиться вам. Воззрите милостиво и оставьте ее, чтобы по кончине она сложила свои кости со своим супругом».

Вслед за тем он прислал письмо князю Цицианову, в котором говорил, что и сам бы готов был приехать в Тифлис, но не делает этого, потому что не знает, какая участь его там ожидает, так как в письмах, полученных им от разных правительственных лиц, он ничего хорошего для себя не видит. По его словам, Кнорринг вовсе не отвечал на его письма, а граф Кочубей писал ему письмо, весьма неутешительное для будущей его жизни в России. Царевич обвинял даже самого князя Цицианова в том, что он не написал ему сам, а поручил это сделать князю Эрнстову.

Александр уверял, что при других обстоятельствах он никогда бы не отказался ехать в Россию, и сознавался, что настоящее положение его крайне незавидно, что жизнь на чужбине для него весьма горька, что причиною удаления его из Грузии был брат его, покойный царь Георгий, и что причину эту «описывать было бы продолжительно».

«Я вам и теперь докладываю, – писал он[159 - Письмо царевича Александра князю Цицианову 10 июля 1803 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 158, № 285.], – сообщите мне напрямик, какое мне будет от государя утешение, или милость, или содержание, и успокойте меня, выпустив из этой неверной земли и показав мне опять христианскую обедню и молитву[160 - Рассказывают, что невозможность исполнения духовных христианских обязанностей была особенно тягостна для царевича Александра, и он несколько раз готов был покориться и ехать в Россию. Нам рассказывали очевидцы, что после последней персидской кампании царевич получил от нашего правительства новое приглашение отправиться в Россию. Ему обещано прощение, 10 000 руб. ежегодной пенсии и казенная квартира. Переговоры по этому делу шли успешно до тех пор, пока Александру не сказали, что ему дана будет казенная квартира. Едва только царевич услыхал об этом, как наотрез отказался ехать в Петербург. «Я знаю, – сказал он, – что значит у вас казенная квартира. Это тюрьма, в которой содержат преступников». И переговоры были прерваны (из рассказов Ширмазана Вартанова, лично знавшего царевича).].

Не подобает ни государю, ни России, чтобы я, будучи христианином и царевичем, странствовал по Татарии».

Князь Цицианов отвечал Александру[161 - От 31 августа 1803 г.], что он вовсе не имеет нужды скитаться и проживать в чужих землях, и если пожелает возвратиться и поехать в Россию, то будет принят с должным уважением. Главнокомандующий в то же время приглашал возвратиться в Грузию всех князей и дворян, удалившихся в Персию вместе с царевичами. Обращаясь к ним, как к соотечественникам, князь Цицианов обещал исходатайствовать полное прощение тем, которые возвратятся и не пожелают скитаться по чужим землям, а у тех, которые останутся в Персии, грозил отнять имения, никогда не впускать в Грузию, и тогда, писал он, «навеки лишатся отцы детей, а дети родителей».

Дворянин Захария Джораев вызвался доставить но назначению письма князя Цицианова и получил 100 руб. на дорогу. Впоследствии оказалось, что Джораев так охотно принял на себя эту комиссию потому, что был посредником в переписке царевичей Александра и Теймураза с царицею Дарьею, которой и привез четыре письма из Персии. Письма эти были отобраны прежде, чем они попали в руки царицы.

«Ваш сын Александр и внук Теймураз, – писали они в одном из писем[162 - От 5 июня Хроникона 491 (1803 г.). Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 161.], – целуем вашу милостивую к нам руку. Если изволите знать о нас, по милости Божией мы здоровы. Перед сим от нашего государя (шаха) получили мы весьма дорогие халаты; он изволит быть к нам очень милостив и паше дело с Божиею помощью устроится по вашему хотению; все вести о пас расскажет вам порознь Захарий…»

Отобранные письма у Джораева и беседы царицы с князьями в селении Мухран заставили князя Цицианова, в предупреждение могущих случиться новых беспорядков, напомнить Дарье о необходимости ее отъезда в Россию. Говоря, что к 15 сентября дорога будет исправлена и мосты на Тереке готовы, он просил царицу поспешить отъездом и уведомить его, когда полагает она выехать[163 - Письмо князя Цицианова царице Дарье 10 сентября 1803 г.]. «Сия мера строгости, – писал князь Цицианов графу Кочубею[164 - Письмо 5 октября 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, 261.], – хотя неприятна ни мне, ни ей, но тем не менее необходима».

Отговариваясь невозможностию выехать из Грузии, по причине болезни, царица писала князю Цицианову, что она не в силах встать с постели[165 - Перевод письма царицы Дарьи князю Цицианову 11 сентября 1803 г.], «а если не могу встать и ступить ногою, – говорила она, – то ходить уже, конечно, не буду в состоянии; выше поясницы во мне действительно есть жизнь и душа, но ниже поясницы мое тело всячески лишено жизни и во мне уже никакого здоровья не обретается. В бытность мою здесь два раза, я доходила от этой болезни до такого положения, что едва избегла смерти. Не стало моего выздоровления, и что мне делать? Мои враги, уверявшие вас в великом посту, что я не больна, знаю, и теперь не перестанут наговаривать на меня. Дай Бог, чтобы и ваши враги, и мои находились в том положении, в каком нахожусь я, – сильнее этого я их не прокляну».

Царица упрекала князя Цицианова в том, что будто бы он, давши клятву не отправлять ее в Россию, не исполняет ее, и просила разрешить ей отправить посланного к императору Александру с просьбою об оставлении ее в Грузии.

Князь Цицианов, удивляясь взводимому на него какому-то клятвенному обещанию, «которое употребить не токмо российские генералы, но и мужики за стыд себе поставят», требовал по-прежнему ее отъезда[166 - Письмо князя Цицианова царице Дарье 15 сентября 1803 г.]. Он писал ей, что отъезд ее к Россию уже решен; что он отменен быть не может и что царице следует безотлагательно собираться в путь, который будет устроен «по приличию» и употреблены все способы к облегчению его.

Царица все-таки не только не ехала, но даже и не собиралась. Поэтому, не предвидя возможности убедить ее добровольно оставить край, но вместе с тем считая отъезд этот необходимым для общего спокойствия, князь Цицианов решился употребить силу и поручил генерал-майору князю Орбелиани вывезти ее в Россию[167 - Предписание от 16 октября 1803 г., № 1795.].

Князь Орбелиани получил приказание: соблюдая должное к сану царицы уважение, принять все осторожности к отвращению могущего быть сопротивления со стороны внучат ее, князей Багратионовых-Мухранских, в доме которых она жила, «и дабы не подвергнуть себя какому-либо несчастию, подобному тому, какое случилось с покойным Лазаревым».

Для выполнения последней предосторожности приказано было отправить в Мухран две роты егерей 17-го егерского полка, которые должны были оцепить замок и дом. Потом, для той же осторожности, сперва должны были войти шесть егерских или драгунских унтер-офицеров с офицером и, убедившись в том, что у царицы Дарьи и ее окружающих нет никакого оружия, объявить ей через переводчика, чтобы она сошла с башни, в которой помещалась, или приказала бы снести себя. Если просьба эта не будет исполнена, «то со всею учтивостью и бережливостью снести ее (царицу) так, чтобы не обеспокоить». Но прежде, нежели ее снесут или сведут, князь Орбелиани должен был сам войти к ней и просить, чтобы она склонилась на добровольный выезд, не откладывая ни часа, и тогда ей будут оказаны все воинские почести, приличные ее сану.

Воля главнокомандующего была исполнена. Царица Дарья, увидевшая в своем селении две роты егерей и узнавшая о причине прибытия князя Орбелиани, отвечала на его просьбу, что она с охотою выполняет волю императора Александра, и, 25 октября 1803 года, приобщившись Св. Тайн, отправилась в Россию[168 - Рапорт князя Цицианова Г. И. 27 октября 1803 г., № 98. Рапорт ген.-м. князя Орбелиани князю Цицианову 25 октября 1803 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 102.].

Вскоре после отъезда царицы удалилось в Имеретию еще несколько князей грузинских, вероятно с целью соединиться с царевичами Юлоном и Парнаозом, а потому князь Цицианов признал необходимым, для удержания от побегов остальных, испросить разрешение секвестровать имения бежавших и собираемые с них доходы обратить на общественные заведения, а у кого останется или осталось семейство, то поручить его призрению родственников[169 - Рапорт князя Цицианова Г. И. 3 ноября 1803 г.].

Глава 8

Приготовления князя Цицианова к экспедиции в Ганжу. Вторжение лезгин в Карталинию, со стороны Ахалциха. Меры, принятые к их отражению. Вторжение лезгин со стороны Дагестана. Воззвание к джарцам, не исполнившим заключенных условий. Поражение лезгин. Переговоры князя Цицианова с аварским ханом

Недостаток войск в Грузии и невозможность усилить боевые средства князя Цицианова присылкою новых полков из России заставляли главнокомандующего изворачиваться теми средствами, которые он имел в своем распоряжении.

Не рассчитывая, из числа находившихся у него войск, на девять батальонов, необходимых для занятия в разных пунктах гарнизонов, князь Цицианов с остальными войсками мог только предпринять поиски против лезгин и Джевад-хана Ганжинского.

Шефу Кабардинского мушкетерского полка, генерал-майору Гулякову, так успешно действовавшему в Джарской области, приказано было, с тремя батальонами вверенного ему полка, идти на сопредельных джарцам самухских беков, привести их в повиновение, обложить данью, по примеру Джарской провинции, и вместе с тем отыскать удобное место для переправы через реку Куру, которая от Тифлиса имеет весьма крутые берега и требует заблаговременного заготовления переправы.

Установивши прочную переправу с левого берега, главнокомандующий думал сам двинуться по правому из Шамшадили и прежде всего для покорения Ганжи, так как Джевад-хан примирился с враждовавшим против него Ибрагим-ханом Шушинским (Карабахским) и в залог дружбы получил от него в подарок две медные пушки. Союз этот, усиливая ганжинского хана, был вреден для наших интересов тем более, что поведение Джевад-хана и без того было всегда враждебно России.

Имея около пятидесяти лет от роду, Джевад был человек в высшей степени хитрый и коварный, но умный, находчивый и острый, обладавший даром слова и славившийся между соседями как ловкий политик, умевший всегда выйти из затруднительного положения. Во время похода графа Зубова в Персию Джевад-хан сдал Ганжинскую крепость русским войскам без всякого сопротивления и присягнул на подданство русской императрице. Потом, когда наши войска оставили край, Джевад не признавал этого подданства и содействовал Баба-хану в его нападениях на Грузию.

Ганжинский хан первый принял к себе царевича Александра и, обещая посвятить на услуги ему всю свою жизнь, содействовал распространению в Грузии возмутительных писем царевича[170 - Рапорт генерал-майора Лазарева князю Цицианову 25 октября 1802 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 590.]и писал всем соседним ханам, прося их оказать помощь детям царя Ираклия к освобождению Грузии от власти русских. Когда же все эти старания оказались неудачными, то, по сношении с джаро-белоканцами, Джевад отправил к ним царевича Александра и оказывал ему там денежное пособие.

Всегда враждебный Грузии, ганжинский хан, несколько лет тому назад, вывел в свои владения до 2000 шамшадильских татар и армян, но едва только князь Цицианов приехал в Тифлис, как Джевад прислал к нему своего чиновника с просьбою принять его под свое покровительство. Соглашаясь на просьбу, главнокомандующий требовал, чтобы хан прислал в аманаты одного из своих сыновей. «Исполнение сего требования моего, – писал князь Цицианов[171 - Джевад-хану от 25 февраля 1803 г.], – почту я истинным знаком чистосердечного вашего доброжелательства, и тогда, по собственным словам вашим, не будет никакого различия между Ганжею и Грузией».

Этого только и боялся Джевад-хан, не высылавший аманата и прервавший начатые переговоры. Частые сношения тифлисских жителей с Ганжею давали возможность узнать, что Джевад не только не думает о покровительстве, но, напротив того, приготовляется к обороне. Запасы боевых снарядов, свозимых в крепость, сношения с Баба-ханом, от которого, по собственным словам хана, он получил милостивый фирман, – все это подтверждало справедливость слухов о двуличии хана и его нерасположении к России. Джевад-хан и сам сознавал, что поведение его хорошо известно русскому правительству, и потому, предвидя грозу, он еще далеко до начала военных действий учредил разъезды со стороны Грузии и удалил от границ армян, зная их расположение к России.

Пользуясь тем, что эриванский хан склонялся на наши требования и что бакинский хан в то же время искал подданства России, князь Цицианов деятельно готовился к экспедиции в Ганжинское ханство. Он приказал двум полкам: Нарвскому драгунскому и 9-му егерскому – ринуться с Кавказской линии в Грузию[172 - Всепод. рапорт князя Цицианова 16 мая 1803 г.] и сделал распоряжение о сборе из Демурчасал, Борчалы и Казах по 100 человек конных татар, которым приказано было иметь с собою провианта на шесть недель[173 - Предписание князя Цицианова моуравам от 30 июня 1803 г.].

Пред самым, однако же, движением к Ганже князь Цицианов был задержан на некоторое время лезгинами, появившимися со стороны Карталинии. Хотя для охранения границ от набегов лезгин и было предложено горийскому и душетскому предводителям дворянства собрать стражу из местных жителей, но стража эта оказалась недостаточно бдительною. Приказание очистить и сделать удобопроезжей дорогу, идущую от Гори до Цалки, для свободного доставления провианта в Цалку, на продовольствие Кавказского гренадерского батальона, долженствовавшего там расположиться, было поводом к столкновению нашему с лезгинами, ворвавшимися в Грузию со стороны Ахалциха.

Отправленный для очистки пути капитан-исправник Енохин, с 108 рабочими грузинами, 10 егерями и 9 казаками[174 - Рапорты князя Цицианова Г. И. 23 и 26 июня. Московский арх. инспекторского департамента.], был атакован лезгинами 12 июня, в двадцати верстах не доходя до селения Цалки. Команда рабочих была рассеяна, и сам Енохин, спасшийся с 6 казаками и проскакавший в три часа 70 верст, дал знать о том, в тот же день в 10 часов вечера, полковнику Цеханскому, прибавив, что лезгины следуют правым берегом реки Куры, вверх к деревне Ховли. В ту же ночь из города Гори был послан отряд, из 2 унтер-офицеров, 30 рядовых и 10 казаков, под командою штабс-капитана Борднова. Переправясь через Куру, на турлуках, или надутых мехах, отряд не отошел еще 3 верст, как полковник Цеханский получил известие, что та же самая партия лезгин, миновав селение Ховли, перешла уже к селению Карели, где находилась одна рота. Не имея более в своем распоряжении таких людей, которые могли бы быть отряжены для составления другого отряда, так как весь остальной гарнизон, бывший в Гори, занимал главные посты и караулы, полковник Цеханский возвратил штабс-капитана Борднова с командою и приказал ему следовать к селению Карели. Сам же с пятью казаками поскакал к тому же селению левым берегом Куры и, переправившись чрез нее вплавь против селения Карели, нашел дело уже конченым.

Капитан Секерин, стоявший с ротою в селении Карели, увлекшись тем, что лезгины отбили обывательский скот, и не зная о многочисленности неприятеля, решился преследовать его. У Секерина недоставало той сдержанности начальника, которая необходима каждому при действии в местах лесистых, гористых и вообще в таких, где местность на каждом шагу может скрыть неприятеля и доставить ему закрытие. Излишнее увлечение в таких случаях всегда бывает пагубно; так было и теперь. Пройдя со своею ротою, состоявшею только из 44 человек, и 15 казаками не более 7 верст от селения, он окружен был со всех сторон лезгинами и при первом неприятельском выстреле ранен. Принявший команду поручик Регульский 1-й, пользуясь местоположением, дрался отчаянно и два раза прогонял неприятеля к лесу. При последней удаче он повторил ошибку своего предместника: увлекшись идеею о преследовании, он двинулся еще вперед и, после 3-часового упорного сражения, сделался жертвою чрезмерной своей храбрости и неопытности. Нижние чины, потеряв всех офицеров, расстроились, и 35 человек осталось на месте.

Партия лезгин двинулась обратно к Ахалциху. Князь Цицианов назначил генерал-майора князя Орбелиани начальником кордона от Сурама до Цалки, с приказанием: вызвав и собрав охотников из князей и дворян грузинских, преследовать лезгин и непременно выбить их из пределов грузинских. Реджиб же пашу Ахалцыхского, через владения которого прошли лезгины, главнокомандующий приглашал содействовать в этом и не пропускать больше лезгин через свои владения, если желает сохранить союз и на самом деле доказать, что исполняет повеления дружественной нам блистательной Порты Оттоманской.