Граф Феникс. Калиостро

– Все! Все!

– Но ведь это доказывает, что женщина в самом деле была убита! Но тогда где же ее тело?

– И где сам Калиостро?

– Где оба?

– Но вы же осматривали ложу? – спросил врач.

– Осматривали тщательно и весь дом, и сад, и двор. Никого не найдено.

– Ну а в гробу вы не смотрели?

– В гробу? Смотрели ли в гробу? Кажется, не смотрели. Да, да, в гробу не смотрели!

– Ну вот видите, сколь поверхностно было ваше исследование, – сказал торжествующе врач.

– Мы сейчас посмотрим, – заявил Куракин.

Члены капитула направились к дверям ложи, однако вошли не сразу, а несколько замялись, пропустив вперед себя доктора, который сам вдруг стал бледен и нервен. Занавесы на окнах ложи были подняты. Утренний свет лишал обстановку таинственности. Тем не менее члены капитула топтались вокруг покрытого покровом гроба, говорили о том, что надо открыть его и посмотреть, но все не решались коснуться крышки. Решили уж было позвать для того служителей, когда в ложу смело вошел юный князь Кориат с повязкой на голове, бледный от кровоизлияния. Решительно приблизился он к гробу, сдернул покров и, взяв крышку поперек, приподнял ее и отставил в сторону.

Члены капитула с трепетом заглянули внутрь: гроб был пуст.

Князь Кориат несколько мгновений стоял над пустым гробом, держа крышку в руках. Казалось, он не верил своим глазам и все ожидал явления бездыханного тела красавицы в сем темном жилище смерти. Вдруг он отшвырнул гробовую крышку, схватился руками за голову и выбежал из ложи.

Доктор приблизился к гробу и тщательно осмотрел его, отыскивая следы крови. Но ничего похожего не нашел. Только на дне оказалась бумага с какими-то письменами. Он указал на нее подступившим ближе братьям. Все удивились. По ритуалу гроб стоял совершенно пустой. Елагин осмелился протянуть руку и извлек бумагу из гроба. На ней был французский текст.

«Великому наместному мастеру и всему капитулу», – прочитал дрожащим голосом Елагин. – Это какое-то послание нам. От кого бы это?

– Позвольте, ваше превосходительство, я прочту! – сказал князь Гагарин.

– Нет, князь, послание мне именно адресовано, так я и прочту! – отстраняя от того бумагу, заявил Елагин.

– Так читайте, ваше превосходительство!

– Читайте, читайте! Что это такое? – подхватили братья масоны.

«Честь, мудрость, единение! – прочитал Елагин первые строки. – Благотворительность, благоденствие! Мы, Великий Кофта, во всех восточных и западных частях земли, основатель и гроссмейстер великого египетского масонства, облекли властью и назначили, и поручили, и аккредитовали для блага человечества, для усовершенствования великого дела, для осияния светом стран Севера мужа, исполненного силы и мудрости, полномочного посланника нашего графа де Калиостро, который, являясь к вам, братья капитула VIII провинции, и к наместному великому мастеру реченной провинции, представил патенты и сертификаты, и письма, и знаки, и слова, возвещая вам о имеющем открыться для Скифии[60 - Скифия – государство в северном Причерноморье, существовавшее с середины IV до середины III в. до н. э. Сарматия – территория в поволжско-уральских степях, где в VII–III вв. до н. э. кочевали сарматы – племена, родственные скифам. Гиперборея – мифическая северная страна (букв.: дальше Борея – божества, олицетворявшего у древних греков северный холодный ветер).] и Сарматии и для Гипербореев мраза и тьмы, и вы, капитул и мастер, приняли сего избранного мужа не по-братски и не оказали должного уважения к великому сану, нами на него возложенному, имели о нем оскорбительные и скаредные суждения и легкомысленно хотели испытать его силы и дарования, и могущество, и власть; он показал вам все сие, свершив дела, изумившие вас, но кои лишь ничтожная пылинка его мудрости, и затем изшел от вас и укрылся в убежище, которое близко, из которого он вас видит, вы же его увидеть не можете; он вас слышит, вы же его не можете услышать; он вас касается, вы же не можете его коснуться; из сего убежища дал он знать нам, Великому Кофте, о скаредном вашем поведении, о несмысленных поступках; и мы, Великий Кофта, из Понтийского моря[61 - Понтийское море – Черное.] мудрецов протянули руку и положили сие послание в вашей ложе в сей смертной урне! Читайте, капитул и мастер, читайте! Познайте, что вы потеряли: великое откровение явилось бы к вам, и некое бесчисленное сокровище злата, перлов, драгоценных камней, которое около вас, было бы вам передано, но вы не захотели сами.

И теперь слушайте, капитул и мастер! Вы не увидите предопределенного того мужа, пока не раскаетесь чистосердечно и не умолите нас, Великого Кофту, вас простить! Ей-ей! Истинно так. И еще слушай, наместный мастер VIII провинции, за дерзкие слова против нашего посла ты скоро будешь наказан! И слушай ты, отец болящего младенца, только силы нашего посла могут исцелить его! И слушай ты, называющий себя врачом, Великому Кофте известно, что совершено тобой в левом павильоне, в Голубой комнате в полночь при трех яблоках и ананасе! Трепещи обличения, невежда, именующий себя врачом!

Дано на Востоке всех Востоков, в Медине, в Мемфисе и Иерусалиме, при гробах Магомета, Хирама и Христа…»

Внизу стояла странная печать, разделенная на четыре части крестом с греческими буквами на концах… В каждой части имелись мистические изображения: змея, пронзенная стрелой, павлин с жезлом, ягненок с крестом, еврейская буква «альф».

В столовой ложе

Если послание Великого Кофты, по мнению писавшего, должно было окончательно убедить капитул в могуществе Калиостро, то это было совершенно ошибочное предположение. Прежде всего слушателей, превосходно владевших французским языком, поразили синтаксические ошибки послания, а Елагина, его читавшего, орфографические. Потом всех возмутил напыщенный и оскорбительный тон послания и особенно обращение во втором лице к Елагину и Голицыну в конце его. Впечатление, произведенное опытами некромантии, было испорчено.

– Шарлатанство! – решительно сказал Куракин.

– И кто сей Кофта, пишущий единовременно из Медины, Мемфиса и Иерусалима? – вопросил Строганов.

– Но как очутилось послание в гробу? – спросил Гагарин.

– Он сам написал его предварительно, а во время темноты и общего смущения сунул в гроб, – решительно заявил Елагин. – Я узнаю харчевенный его слог. И опять прихожу к заключению, что он из поваров, как и мои рыцари Розе-Круп! В высшей степени нагло играть с нами такие штучки и потом еще обращаться столь дерзким тоном ко мне, великому наместнику, мастеру, статс-секретарю, сенатору и кавалеру!

– Тон письма подлинно и шарлатанский и дерзкий. К тому же оно безграмотное, – решил и Строганов.

– Видимое дело, что мы стали жертвой ловкого искусника, фокусника и промышленника, и во всех его чудесах одна ловкость рук, натуральная магия, отвод глаз, и только! – говорил напористо Елагин.

– Что значит сказанное в письме, будто Калиостро ныне в таком странном месте обретается, что нас он видит, слышит и осязать может, а мы его – нет?

– Если так, пусть он слышит, что я его наглецом и шарлатаном именую, и видит, что ему язык показываю! – сказал Елагин и действительно показал язык.

– Но он грозил вашему превосходительству какими-то бедами, – заметил Гагарин.

– Шарлатанство и заговор с прислугой! Очевидный заговор с прислугой, – возмущенно говорил Елагин.

В основе своего характера он был большой вольтерьянец и склонен к скептицизму, хотя и увлекался мистикой, но как отдыхом; затем ему был свойствен некоторый цинизм и даже легкое, насмешливое кощунство. В столовых ложах после важного заседания, за кубком, Елагин весьма часто трунил над всем тем, что занимало его полчаса назад. Настроение Елагина передалось и прочим братьям капитула уже потому, что напряженные нервы требовали разрядки, а трезвая действительность весеннего утра, яркий солнечный свет, щебет птиц в саду, свежий ветерок, залетавший в открытые окна и обвевавший разгоряченные головы, – все способствовало отрезвлению. Теперь шарлатанство Калиостро всем казалось очевидным. Вспомнили, что он заливал свечи кровью, выцеженной из красавицы. Между тем они оказались без всяких следов этой операции. Но если не было крови, не было и убийства!

– Конечно, не было! В противном случае должно было бы известить полицию и задержать сего некроманта! – решительно заявил Куракин.

– Это, во всяком случае, было бы недурно. Полагаю, что нет такого тайного места, в которое бы Калиостр возмог от недреманного ока господина Шешковского[62 - …от недреманного ока господина Шешковского укрыться. – Шешковский Степан Иванович (1720–1794) – начальник секретной сыскной службы при Екатерине II.] укрыться! Хе, хе! – засмеялся Елагин.

– Да, некромантика господина Шешковского превзойдет всех магиков Европы! Ха, ха, ха! – засмеялся и Строганов.

– Но обратите внимание, сколь смущен и молчалив наш доктор! – шутил Елагин.

Домашний врач светлейшего ранее, когда все ему противоречили, столь смело утверждал, что Калиостро не более чем шарлатан, теперь в самом деле сконфуженно помалкивал.

– Полагать должно, что господин Калиостро подлинно о нем что-то проведал, – предположил Елагин, развертывая послание Великого Кофты.

– Признайтесь, доктор, что такое совершено вами в левом павильоне, в Голубой комнате, в полночь при трех яблоках и ананасе? При чем тут ананас?

– Я не понимаю… Тут какая-то сплетня… Я не понимаю, – смущенно бормотал доктор.

– Вся сия передряга, достопочтенные братья, наилучше подтверждает мою правоту, – говорил Елагин. – Остерегаться нам должно пришельцев, хотя бы и великими титлами и степенями облеченных. Теперь же, чтобы окончательно отряхнуться, прошу вас пожаловать в столовую ложу. Ужин, нам приготовленный, не тронут стоит и явится ранним завтраком. Должно подкрепить силы добрым стаканом вина и устресами. которые всегда полезны и, хотя без ног, но вкусны. Приятная, легкая шутка и дружески пропетый гимн освежат наши мозговые корки, как выражается милейший доктор, фантомами некромантики закопченные. Идемте! Гей, люди! Приказать повару изжарить тот соус, знаете? Что я сам объяснял! Мне еще большой труд предстоит сегодня с театральными людьми объясняться, и особенно с несносным Паэзиелло[63 - Паэзиелло (Паизиелло) Джованни (1740–1816) – итальянский композитор, один из выдающихся представителей неаполитанской оперной школы, автор свыше 100 опер и других музыкальных сочинений. В 1776–1783 гг. работал в России, был придворным капельмейстером и инспектором итальянской Оперы.], который противу контракта не хочет опер делать!

– Подлинно удивляюсь вашему терпению с театральными людьми и людишками, – сказал Строганов, – в особенности с актрисами и певицами, которые столь же взыскательны и капризны, сколь и прелестны. Я предпочитаю иметь дело с красотой писаной и изваянной. Если бы вы видели, Иван Перфильевич, какого Доминикино[64 - Доминикино (Доминико) Цампьери (1581–1641) – итальянский живописец и архитектор.] привез маркиз Маруцци. – Строганов говорил об агенте государыни, покупавшем картины для Эрмитажа.

– Да, вы избрали благую часть, граф Александр Сергеевич! Мне государыня изволила сулить кончину от ссадины барабанной перепонки, которую вызовет в ушах моих театральная гармония! Поверите ли, граф, покоя нет ни минуты! Театральные люди ничем довольны быть не могут! Какие пьесы ни ставь, какие ни давай роли – претензий не оберешься. А за неудачный спектакль ответствует директор! Воля государыни для меня священна есть. Но театральные люди не только барабанную перепонку надсадить, грыжу приставить могут. И даже дивлюсь, какая польза может меня удержать у себя беспокойные и развратные в нравах и поведении команды!

– О, мы знаем, что удержать может ваше превосходительство, знаем! – лукаво подмигивая, говорил мастер стула ложи «Эрато» князь Александр Иванович Мещерский. – Прелести Габриэльши достойны вкуса утонченнейшего.

В таких и подобных разговорах братья масоны снимали свои фартуки, ленты, мантии, шпаги и прочие принадлежности, потом сошли во второй этаж, где помещалась столовая светлая, прекрасная зала в античном вкусе, с белыми стенами и колоннами, украшенная лишь эмблемами каменщичества и превосходно выписанными венками из роз – цветка, посвященного богу молчания Гарпократу[65 - …посвященного богу молчания Гарпократу. – Гарпократ (Гор-па-херд) – египетское божество. Считался олицетворением восходящего солнца и изображался ребенком с пальцем во рту. Древние греки считали этот жест знаком молчания.]. Стол был отягчен вазами, серебром, фарфором; за каждым креслом стоял служитель в пудре. Окна столовой открыты были в обрызганный росой цветущий сад. Члены капитула сели на свои обычные места, Елагин поместился во главе стола.

Прежде всего официанты вкатили бочонок с устрицами, откупорили его на особом мраморном столе. И проголодавшиеся члены капитула стали глотать келейножительниц, как выразился Елагин, смачивая их легким, душистым итальянским вином. При том Елагин сказал шутливую речь, уподобляя устрицу истинному масону: устрица созидает дом свой из перламутра внутри, снаружи оставляя скромную, невзрачную скорлупу; образует она и перо многоценное во внутренности своей и, соблюдая молчание и тайну, на крепкий замок домик свой запирает. Не истинное ли сие есть подобие масона!