Граф Феникс. Калиостро

Медленно, как вулкан, утихая, певица отстранилась от директора спектаклей.

– Вы сказали, что везете мой новый контракт императрице? – строго спросила она.

– Видите ли, прелестная, он, собственно, не совсем новый. Вы получите дополнительно всю сумму, вами желаемую, в виде сверхконтрактных пособий. Итак, хотя контракт старый…

– Как старый? – мгновенно воспламеняясь снова, воскликнула певица. – Что значит – старый контракт?

– Я говорю и ручаюсь, что вы все получите, что желаете. Театральные суммы все в моих руках. Кроме того, воспособление единовременной безвозвратной суммы в тысячу червонцев мною через князя Григория Александровича совершенно исхлопотано.

– Тысячу червонцев! Но Безбородко обещал Давии пятьдесят тысяч червонцев! Контракт! Я требую, чтобы со мной был заключен новый контракт! – кричала певица, почти столкнув директора с софы.

– Новый контракт мною был государыне представлен, но не удостоился милостивого благоусмотрения. Государыне императрице утвердить его было не угодно, но повелеть изволили контракт возобновить, как было. Что же мог я поделать? Воля монархини священна, – разводя руками, говорил Иван Перфильевич.

– Но, кажется, ваша императрица достаточно богата! – раздувая ноздри орлиного носа, говорила Габриэлли с нервным хохотом и клокотанием в соловьином своем горле.

– Государыня изволила выразиться, что такие жалованья у нее фельдмаршалы получают!

– Фельдмаршалы?! Ну и пусть эти ее фельдмаршалы и поют для нее! – Габриэлли решительно встала. – Сейчас принесите мне контракт, и я разорву его в клочья. Я не останусь и трех дней в России. Можете, если хотите, взять примадонной Лоренцу Калиостро. Я не желаю больше служить в вашем балагане, не желаю дышать воздухом вашей грязной, варварской страны! Давайте контракт! Давайте сейчас контракт! И кланяйтесь вашей императрице!

– Бо-бо-божественная, ради всех святых! – взмолился Елагин. – Успокойтесь! Я же говорю вам, что вы больше того получите.

– Я не хочу ничего. Отдайте мой контракт! Со мною здесь поступают, как с ничтожной фигуранткой. Все монархи Европы добиваются наперебой той чести, чтобы я пела на их придворных сценах. Я видела у ног своих принцев, я – дочь повара и жидовки!

– Умоляю вас, очаровательная, несравненная, не принимайте столь необдуманного решения в разгоряченном состоянии. Вы – гордость и украшение Эрмитажа! Вы – императрица нашей сцены! Что значат контракты в России? У нас даже и законы ничего не значат. Написано и утверждено одно, а на самом-то деле бывает совсем другое! На коленях вас умоляю, не настаивайте, подпишите старый контракт и оставайтесь в России!

– Хорошо, я останусь. Вы просите – я останусь и подпишу контракт. Но с одним условием!

– О, все, что только в моей возможности, я всегда…

– Это в полной вашей возможности, тем более что вы сами хвалились необыкновенной легкостью в теле и ногах после ночного заседания с Лоренцей и завтрака. Так протанцуйте сейчас передо мной, и тогда я на все согласна.

– Но, прелестная, что это вам вздумалось? – изумился Елагин. – Как же это я вдруг буду танцевать? И зачем это вам надо? Вы шутите.

– Нисколько, – хладнокровно сказала певица. – Или вы протанцуете, или я отказываюсь возобновлять контракт и уезжаю из России.

– Но… я давно не танцевал и все позабыл. И меня могут увидеть…

– Вас никто не может увидеть, кроме меня. Протанцуйте, не упрямьтесь.

– Требование ваше, прелестная, довольно удивительное! Прилично ли в моем возрасте, в звании статс-секретаря и сенатора танцевать подобно юному пажу!

– Если так… прощайте! – Итальянка решительно направилась к двери.

– Постойте! Постойте! – кинулся вслед за ней Елагин. – Ну, хорошо! Если вы требуете, я протанцую. Возил же на себе Лаису[80 - Лаиса (Лайда) – коринфская гетера, прославившаяся своей красотой и корыстолюбием.] древний мудрец. Но как же без музыки?

– О, я буду бить такт в ладоши! – Итальянка вдруг улыбнулась, обнажив блестящие, широкие и довольно неровные зубы. Затем, сверкнув задорно очами, принялась пощелкивать пальцами.

– Эх-ма, была не была! – по-русски крикнул старик. – Да что вы думаете, – продолжал он уже по-французски, – я не сумею протанцевать? Да я всякого молодчика обгоню.

И Елагин встал в позицию. Выпитое за завтраком вино вместе с опьяняющей близостью огненной итальянки ударило старику в голову. Дух мальчишества, циничной насмешливости, вольтерьянства и горацианства, обычно скрываемый Елагиным под придворным кафтаном со звездой или под мантией и знаками наместного мастера, овладел им. Ему в самом деле захотелось щегольнуть молодечеством перед красавицей.

Электрическая сила какая-то, дивный эликсир молодости разлился по его членам и суставам. Казалось ему, что сам Меркурий подвязал к его ногам крылышки. Он забыл о делах, о необходимости спешить во дворец. Кругом все сияло: улыбалось веселое утро, Афродита с потолка как бы одобряла его, воздух наполнялся золотистыми искрами, окружающие предметы окружила дивная радуга. Габриэлли, прищелкивая, напевала мотив модного танца. Казалось, в горле ее переливаются серебряные колокольчики. Сами собой ноги Ивана Перфильевича стали на цыпочки, заняли позицию, руки округлились, улыбка появилась на поблекших губах его, и он пустился тщательно выделывать сложные па танца. Коротенький толстенький старичок со съехавшим набок париком, он представлял собой в эту минуту забавнейшую фигурку. Носик его пламенел и глазки утонули в румяных, дряблых щечках, сладко загораясь негой поздних желаний. Но сам себе он казался и стройным, и молодым, и грациозным.

– Вот как танцуют! Раз-два-три! Раз-два-три! Вот как это танцуют! Ну, господин Великий Кофта, где ваши угрозы? Раз-два-три!

Но вдруг, когда Иван Перфильевич хотел повернуться на одной ноге в особо сложном пируэте, стопа его поскользнулась, и он грузно шлепнулся на пол.

– Ах, мой милый, бедный старичок! – устремляясь к Елагину, вскричала Габриэлли. – Не ушиблись ли вы? Постойте, я помогу вам встать и полечу вашу бедную ножку.

– Ничего, ничего! – бодрился старичок. – Совсем не больно! Я сам!

Но едва он сделал усилие, чтобы подняться с пола, нестерпимая боль в ноге извлекла жалобный стон из его груди.

– Боже мой! Какое несчастье! Что я наделала?! Вы вывихнули себе ногу!

– Бога ради, потише… И не говорите никому, как я повредил ногу… О-о-о, какая адская боль! – стонал старик. – Дайте мне вашу ручку, а другой обнимите меня и приподымите… О-о-о, Великий Кофта, помилуй меня!

Мощная итальянка легко приподняла старика с пола и, почти неся его в своих объятиях, положила на софу.

– О-о-о, благодарю вас, очаровательная! Великий Кофта, никогда не буду… Воззри на меня милостиво… Не делайте шуму, прелестная! Позовите тихонько моего камердинера и князя Кориата. Скажите, что у меня обыкновенный припадок подагрических болей… О-о-о, Великий Кофта, помилуй меня…

Князь Кориат

Личный секретарь главного директора спектаклей и зрелищ Ивана Перфильевича Елагина, отправлявший эту должность и в капитуле VIII провинции ордена, имея первую из учрежденных великим наместным мастером рыцарских степеней, отличенную красной с зелеными кантами лентой, молодой князь Юрий Михайлович Кориат происходил из знатного и когда-то несметно богатого рода. Гедиминова отрасль[81 - Гедиминова отрасль. – Гедиминовичи – принятое в русских источниках и научной литературе название рода великих князей литовских и их потомков. Родоначальник Гедиминовичей – великий князь Литовский Гедимин (правил в 1316–1341 гг.). Среди княжеских фамилий из Гедиминовичей в России и Речи Посполитой в XVI–XVIII вв. наиболее известны Вельские, Вишневецкие, Голицыны, Корецкие, Куракины, Мстиславские, Трубецкие и др.], князья Кориаты имели общее происхождение с Потоцкими, Трубецкими, Чарторыйскими, Вишневецкими, Хованскими, Вельскими, Патрикеевыми, Друцкими, Голицыными, Куракиными. Предки князя Юрия владели едва ли не целой Подолией. Однако уже дед его совершенно омелкопоместился, а отец, кроме службы, можно сказать, ничего не имел и передал сыну только непорочное имя отчаянного храбреца. Отец князя Юрия умер, когда тот был еще ребенком, а матери он совсем не знал, ибо она скончалась, произведя его на свет.

Воспитывался князь Юрий у старого холостяка-дяди, имевшего дубовую рощу, мельницу и старинную усадьбу на пустыре, обросшем могучими лопушниками, над быстрой речкой в Литве. Дядя его служил в российских войсках еще при императрице Елизавете Петровне, участвовал в Прусской кампании 1758 и 1760 годов и, отличившись при взятии Берлина, находился потом чиновником для особых поручений при русском губернаторе города Кенигсберга[82 - …участвовал в прусской кампании 1758 и 1760 годов и, отличившись при взятии города Берлина, находился потом чиновником для особых поручений при русском губернаторе города Кенигсберга. – Речь идет о событиях Семилетней войны (1756–1762), в которой противниками были Австрия, Франция и Россия с одной стороны и Пруссия и Англия – с другой. В 1758 г. русские войска заняли Восточную Пруссию. В сентябре 1760 г. расположенными в Бранденбурге русскими войсками был взят Берлин. «Сие удачное дело предписать можно особливой храбрости нашего войска», – писал в своем донесении генерал Захар Чернышев. Однако после смерти Елизаветы Петровны (1709–1761) Петр III заключил мир с Пруссией и вернул ей занятые территории.]. Здесь имел он случай оказать услугу ученой коллегии университета, когда храбрые российские воины задумали между прочим для устройства костров для варки каши употребить фолианты университетской библиотеки, как это они учинили в Берлине с частью королевского книгохранилища. Дядя князя Юрия предупредил это варварство. И депутация профессоров, имевшая во главе декана философского факультета славного скептического мыслителя Иммануила Канта, явилась его благодарить.

Следствием той истории стало знакомство дяди с кенигсбергским философом. Он стал посещать лекции Канта[83 - Кант Иммануил (1724–1804) – немецкий философ, основоположник немецкого классического идеализма.] и открыл в себе философические способности, узнал его грандиозную систему, но не был ею удовлетворен. Выйдя затем в отставку, скитался по Европе, слушал лекции у разных знаменитостей, собрал обширную библиотеку и коллекции научных инструментов, на что истратил большую часть состояния, и наконец поселился в вышеупомянутой заброшенной усадьбе, предаваясь научным изысканиям, окруженный книгами, ретортами колбами, глобусами, кошками и голубями, предоставив ведение хозяйства старой своей кормилице и еврею Хаиму, снимавшему мельницу.

Князь Юрий разделял одиночество дяди. Не сообразуясь с его детским возрастом, тот развивал при нем философические свои идеи, преподавал ему греческий и древнееврейский языки, и погрузил фантазию ребенка в мир символов, эссенций, духов, астральных течений, звездных правителей мира, ундин, саламандр, эльфов и гномов. Мальчик рос мечтательным, странным существом. По тринадцатому году, считая, что мальчика нельзя долее держать в деревенском одиночестве, дядя отправил его в Петербург к Иоганну Августу Штарку, с которым состоял в переписке еще со времен студенчества в германских университетах. Теолог, мистик, магик и алхимик, Штарк был изобретателем так называемого тамплиерского клириката, наподобие масонского общества, и преподавал восточные языки. Он отвел князю Юрию каморку в одно окно с жесткой кроватью, табуретом и столом, питал его овсянкой, молочным супом с изюмом и печеночными клецками, определил в школу, где и сам преподавал, и, докончив его образование, посвятил в «тамплиерский клирикат» собственного изобретения. После малоуспешной службы в Сенате, помещавшемся тогда за Невой в старинном петровском здании двенадцати коллегий – истой клоаке правосудия по царившему в нем беспорядку, волоките, мздоимству и купно с сими духовно-смрадными эманациями, наполненном запахами щей и тютюна сторожей, вахтеров и канцеляристов, – князь Юрий Михайлович поступил наконец секретарем Елагина на приличное жалованье, получив и квартиру в доме директора театров на антресолях из трех весьма приличных комнат с большими окнами-полукругами. Молодой человек скоро приобрел полное доверие Елагина и любовь всех в доме благодаря скромности, сосредоточенному, но мягкому характеру, мечтательной юности и чистоте нрава. Притом князь Юрий был очень хорош собой.

Пользуясь огромной библиотекой Елагина, князь предавался изучению оккультных наук и нередко занимался с ним в лаборатории в загородном доме на острове, по владельцу и прозванному Елагиным, алхимическими опытами превращения металлов. Впрочем, сии опыты никаких положительных результатов не дали, хотя пользовались они «Химической псалтырью, или Философическими правилами о камне мудрых» Парацельса[84 - Парацельс (настоящее имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм; 1493–1541) – немецкий врач и естествоиспытатель, алхимик, астролог и философ, создавший «эликсир жизни».]. А на этом руководстве прямо обозначено: «Здесь или нигде искомое нами». Правда, тут же, в предисловии, Парацельс и предупреждает: «Все философическия писания, трактующия о высокой герметической медицине, суть не что иное, как лабиринт, в котором ученики искусства впадают в тысящи заблуждений…»

Князь Кориат продолжал, однако, чтение «герметических писаний» даже и после того, как у него в руках вдребезги разорвалась колба в тот самый миг, когда в ней, по-видимому, уже алела «красная тинктура», причем и он, и Елагин чудом только спасли свои глаза и лица от осколков стекла и едкой кислоты препарата. Иван Перфильевич после этого случая надолго охладел к алхимическим упражнениям и даже стал бранить герметистов как величайших шарлатанов. Но князь Юрий обладал слишком упорным в преследовании возвышенных мечтаний характером. Видел он ясно слабости почтеннейшего Ивана Перфильевича, странные переходы от веры к насмешливому цинизму, но тем не менее любил его добродушие: старик, сплошь и рядом волоча дела, забывая просьбы, иногда в полчаса успевал столько добра сделать, столь многим помочь, сколько другой вельможа и за полгода не успеет.

Елагин казался искренне преданным ордену и верящим в некие тайны, в нем сокрытые, в великое дело какого-то всесветного обновления и возрождения, долженствующее через орден свершиться. Но в то же время вечно тонкая улыбка бродила возле чувственных губ его, и насмешка сверкала в глубине глаз. Когда же ему докучали подагрические боли, то весь свет для него был не мил, и тут отрицал он, кажется, все и выражал крайнее удивление, как это пожилые, умные и просвещенные люди занимаются всякими вздорами. И лишь только боли проходили, опять погружался в эти вздоры.

К князю Кориату почтенный директор зрелищ так привязался, что совершенно уже не мог без него обходиться. Хотя Юрий, как и все мистики тогдашнего русского общества, ожидал пришествия с Запада адепта, который бы наконец открыл VIII провинции высшие тайны «великого дела», но и на него Калиостро произвел сперва весьма невыгодное впечатление. Но затем чудесные явления, произведенные магиком, а может быть, и красота его супруги совершенно потрясли молодого человека. Образ Серафимы, то улыбающийся, то страждущий, преследовал князя. Стонущей тенью проносилась она мимо… И мысли князя поминутно возвращались к ней…

Когда он предавался в бесчисленный раз этим грезам, в кабинет вбежал старый камердинер.

– С их превосходительством нехорошо! Ножку подвернули! Ахти, не вывих ли? Поспешите, ваше сиятельство, Бога ради! – бестолково воскликнул испуганный камердинер.

Мщение Великого Кофты

Князь Кориат нашел Ивана Перфильевича лежащим на софе в секретном кабинете и слабо стенающим. Что касается госпожи Габриэлли, то, известив камердинера о несчастии, случившемся с барином, она сочла благоразумным вслед за тем удалиться, весьма встревоженная, так как все же была виновницей происшествия.

– Любезный князь, я поскользнулся… О-о-о! Нога у меня подвернулась… Страшная боль… О-о-о! Вы довольно сведущи в хирургии… Осмотрите… не сломал ли я себе кость… Верно, вывих… О-о-о, какое несчастье! Позовите людей и перенесите меня в спальню… О-о-о! – так стенал Иван Перфильевич огорченному секретарю.