Граф Феникс. Калиостро

– Хорошо, любезный князь, я знаю ваше мастерское перо! Положите указ в мою малахитовую портфель, и я сейчас свезу его государыне! Кто в приемной? Много ли просителей?

– Весьма много. Как насчет дел в Сенате, так и по театральной дирекции. Поставщики по счетам. За постройку париков.

– Хорошо, хорошо! Скажи им, что сегодня приема не будет, не будет!

– Осмелюсь доложить, многие уже на четвертый прием являются с крайними нуждами.

– Не могу, милый князь! Я должен сейчас же во дворец ехать. Государыня гневается, и письмо ее холодностью исполнено. А просителям скажи что-нибудь… Успокой их. Ты умеешь… А я сейчас…

Камердинер появился и с таинственным видом доложил, что госпожа Габриэлли весьма волнуется.

– Ах, Боже мой! Где она? В кабинете? – всполошился Иван Перфильевич.

– Так точно, в кабинете, ваше превосходительство.

Елагин повернулся несколько раз перед простеночным зеркалом, которое отразило приземистую, коротенькую фигурку старика с длинными руками, с отвислым брюхом, в поношенном, вышедшем из моды кафтане со звездой на груди. Оправив жабо и парик, Иван Перфильевич горошком покатился в секретный кабинет, где ожидала его итальянская певица. Приятная мысль о свидании с прелестницей, однако, соединялась с некоторым страхом. Елагину хорошо был известен неукротимый и взрывчатый южный характер Габриэльши.

Несчастный танец

Кабинет представлял собой довольно просторный покой, устланный ковром, с мягкой мебелью, покойными софами, камином, фарфоровыми статуэтками, изящными ширмами, безделушками и скорее походил на интимную гостиную модницы, чем на комнату, предназначенную служить сенатору и статс-секретарю. Потолок был расписан довольно откровенной античной манерой – в нем изображалась нагая улыбающаяся Афродита, смотрящаяся в зеркало, которое держали перед ней крылатые Эроты[75 - Эрот – бог любви, сын Афродиты. Изображался крылатым мальчиком с луком и стрелами (у римлян – Амур).]. У ног богини сидел мускулистый, курчавый и низколобый влюбленный Геракл[76 - Геракл – древнегреческий мифический герой, обладавший огромной физической силой. То же, что Геркулес.]; львиную шкуру и дубину его тащили прочь, пыхтя от натуги, другие крылатые божки. Геракл дерзновенной рукой касался прозрачного шарфа, наброшенного на пышные бедра богини…

Но это мифологическое изображение всюду сопровождали какие-то мистические знаки. Так, Афродита сидела в солнечном диске, а ноги ее опирались на луну. Над головой ее блистали семь звезд. Между грудей висел золотой пламенеющий треугольник. Оправу зеркала, в которое она смотрелась, составлял змей, кусающий себя за хвост.

Иван Перфильевич застал Габриэльшу сидящей на софе и нетерпеливо бьющей ногой о ковер. Очи и щеки итальянки горели. Пальцы рвали кружевной платок. Она казалась львицей, готовой тотчас прянуть на жертву ярости своей. Одета была актриса чрезвычайно ярко и роскошно, в тюрбане с перьями, осыпанном бриллиантами. Бурно дышащая под кисеей ее мощная грудь, казалось, рвалась из тесного платья.

Едва ли не к самой императрице входил Иван Перфильевич с таким страхом и почтительностью, с каким приблизился к певице. Он весь расплылся в сладчайшей улыбке, склонил голову набок и как-то вилял полами кафтана, точно провинившийся пес хвостом.

– Прелестна, как весеннее утро, росой опрысканное! Очаровательна, как духовитый куст роз, распустивших распуколки[77 - Распуколка – распускающаяся почка.] навстречу солнечным лучам!

Говоря эти комплименты на французском языке, Иван Перфильевич взял руку красавицы и хотел ее поцеловать. Но она вырвала ее, поднявшись с софы во весь рост, уперла в крутое бедро, а другой стала быстро махать перед самым лицом главного директора над спектаклями и зрелищами, так что тот испуганно подался назад. В то же время Габриэлли весьма громко и звонко, можно сказать во все горло стала кричать, мешая французские слова с итальянскими проклятиями:

– Так вот как вы со мной поступаете! Я жду здесь два часа, посылаю к вам известить, что я здесь, а вас все нет! Чудовище, варвар! Где вы были? Отвечайте мне сейчас же, где вы были?

– Очаровательная, простите, что заставил вас столько времени ждать, – говорил Елагин умоляюще. – Видит небо, я был занят важными, крайне важными делами!

– Этот запах, – вскричала певица, раздувая ноздри своего орлиного носа и втягивая в него воздух, – этот запах, идущий из вашего рта, отлично объясняет мне, какими вы делами занимались! Вы пили вино! Вы забавлялись! Вы всю ночь забавлялись! Но с кем? Я вас спрашиваю: с кем вы пили и забавлялись?

– Но ничего подобного! Вы совершенно ошибаетесь. Я только что вернулся из важного заседания друзей человечества и благотворения, тянувшегося всю ночь. Мы собираемся…

– Я знаю, что вы собираетесь и кто и где, – оборвала его экспансивная актриса. – Но почему же от вас так вином пахнет? Вы пили? Вы кутили? С кем же?

Вопрос был поставлен ребром и столь грозно, что Иван Перфильевич невольно вытянул руки перед лицом, будто защищаясь от удара.

– С моими друзьями, прелестная, с достопочтенными каменщиками, упражняющимися в отыскании грубых, диких камней для основания будущего храма всеобщего человеческого благополучия, – проговорил он, заикаясь и в то же время незаметно подтаскивая кресло так, чтобы оно оказалось между ним и певицей.

– Вы пили с каменщиками? Вы отесывали что-то вместе с ними?! О, неотесанный северный варвар! О, низкий лжец! Я все знаю. Посмеете ли вы утверждать, что эта новая, эта Серафима, называющая себя графиней Санта-Кроче, не была с вами в эту ночь? Вы с ней пили? Она просила вас принять ее в придворную труппу? И вы, конечно, не могли ей отказать! Вы передали ей мои роли! Вы влюблены в нее, сладострастный старик!

– Ревность! Теперь понимаю, – не без самодовольства, несмотря на опасное свое положение, подобное положению скифа на римской арене нос к носу с разъяренной львицей из жгучих ливийских пустынь, сказал Елагин. – Но вы напрасно, прелестная, назвали меня стариком: мудрый хранит в себе дух юности. К тому же мы, посвященные, обладаем тайной восстановления вещества и обновления составов тела. В сию минуту, например, я так легко себя ощущаю, как никогда.

– Вы не отвечаете, но я знаю все. Моя карлица познакомилась с этой Серафимкой. И ее муж был у меня. Но я не думала, что это такие ловкие пройдохи. Я отлично знаю, что вы их пригласили на ночное заседание капитула. Я знаю, что Серафимка вернулась только на заре.

– А, так она вернулась! – не удержал радостного восклицания Елагин, успокоенный, что женоубийство и обескровливание, показанные в ложе, были только фокусом и супруга Калиостро цела и невредима.

Но это восклицание окончательно вывело из себя Габриэлли. Лицо ее стало подобно маске античной Горгоны[78 - Лицо ее стало подобно маске античной Горгоны. – Горгона – в древнегреческой мифологии страшное женское существо со звериными ушами, тупым носом, оскаленными зубами, со змеями вместо волос на голове. Взгляд Горгоны обращал все живое в камень.]. Черные кудри разметались, как змеи. Казалось, она сейчас же вцепится и когтями и зубами в растерянного директора зрелищ. Голос ее при этом достиг таких пронзительных нот, что Елагин опасался, как бы его секретарь и даже просители в отдаленной приемной не услышали эти вопли.

– Вы, верно, хотели бы с ней никогда не расставаться. Вы уже влюблены в нее, как обезьяна! Вы с ней угощались! Вы условились уже с ней! Я знаю, знаю. Она хочет петь и играть в операх. Пусть она поет дурно! Пусть голос ее ничтожный! Карлица мне говорила. Она слышала ее свинячий визг. Но что из того? Вы способны на все. Я вас знаю. Всякая развратная баба, лишь бы она была для вас новая, веревки из вас может вить! Ах, я не могу этого выносить! Я умираю! Я задыхаюсь! Не могу! Не могу! Ах!

Габриэлли схватилась за сердце и упала на софу почти в судорогах.

– Успокойтесь, божественная! Успокойтесь, прелестная! – умолял Елагин. – Ничего подобного. Клянусь вам, ничего подобного! Она на сцену не просилась. Мы и голоса ее не слыхали. Она только участие принимала в фокусах, показанных мужем ее, который оказался известный шарлатан, во всей Европе прославленный под именем Калиостро.

Имя это возымело волшебное действие на Габриэлли. Она мгновенно утихла и поднялась на софе.

– Калиостро, говорите вы? Так это сам Калиостро! – с некоторым благоговейным страхом произнесла певица.

– Да! Да! Калиостро! Явный шарлатан и промышленник, – говорил Елагин, радуясь успокоению итальянки, припадки неистовой ярости которой были хорошо знакомы не только ему, но и всей труппе и нередко вели к самым плачевным последствиям для личности поклонников знаменитой дивы. – Итак, успокойтесь, все опасения ваши совершенно неосновательны. После фокусов сей Калиостро с супругой таинственно исчезли. Полагаю, чрез подговор слуг. О сем мой камердинер учинит следствие, и, конечно, истина не замедлит явиться. За ужином, точнее в ранний фриштик[79 - Фриштик – завтрак.] обернувшимся, женского пола отнюдь не присутствовало. Успокойтесь, прелестная!

Иван Перфильевич преклонил колено пред сидевшей на софе красавицей.

– Ах, я не могу вам верить! Вы меня обманываете! Все вы – лжецы, низкие лжецы с женщинами! – утомленным голосом говорила Габриэлли.

– Божественная, уверьтесь в правде моих слов. Я сейчас еду во дворец и, между прочим, возобновляемый с вами контракт везу к окончательному утверждению государыней.

– Нет, мне мало ваших уверений. Тем более что она – жена Калиостро, который все может!

– Все может? Ну, он едва ли все может. А в российских пределах, думаю, ничего ровно не может, кроме вранья и фокусов.

– О, это сильный человек! Я знаю, – сказала певица. – Но я вам на слово не поверю. Поклянитесь!

Она достала медальон, висевший на ее груди, поцеловала и протянула директору.

– Здесь святая гостия! Коснитесь и клянитесь, что не возьмете на сцену Калиостершу.

Делать было нечего, Иван Перфильевич коснулся и поклялся Габриэльше на католической святыне, что не возьмет на сцену Эрмитажа Калиостершу.

– Моя карлица видела ее днем, дома, – говорила певица, понемногу успокаиваясь. – Она уже не первой молодости и сильно отцвела, помята и потрепана. Ведь муж возил ее повсюду с собой. И она совсем не графиня, а была служанкой в остерии, в Риме. Ее настоящее имя – Лоренца, да, Лоренца Феличиани. Моя карлица все узнала.

– А настоящее имя графа Калиостро?

– Этого я не знаю, совершенно не знаю.

– Итак, вы поверили, успокоились! Боже мой, кто может в вашем присутствии думать хотя бы о самой Венере! Ну, дайте вашу ручку, восхитительное существо!

Габриэлли протянула руку, благоухающую мускусом, но грубая ладонь которой свидетельствовала о домашних трудах певицы. Восхищенный директор покрыл ее поцелуями и присел на софу подле итальянки.

– Божественная! Один поцелуй! – шептал влюбленный старик. – Я чувствую себя, словно выпил эликсира молодости. Где твои угрозы, господин Великий Кофта! Хе! Хе! Хе!

Иван Перфильевич попытался обнять мощный стан знаменитой певицы. Бурные проявления тигровой страстности южного ее темперамента вообще обладали свойством как бы электризовать ее поклонников, хотя нередко в их головы летели башмаки и различные хрупкие бьющиеся предметы, а нередко и щеки принимали отпечатки мужественной десницы итальянки и даже крепких ее ногтей.