Граф Феникс

– Впрочем, честное ремесло не может мешать великому делу познания человека, – сказал успокоительно Пелегрини. – Тем более что я слышал о Бецком как о вельможе просвещенном.

– Да, это почтеннейший старец. Он учредитель всех благотворительных заведений и для девиц и кадетов – академии художеств, воспитательного дома. Но, конечно, скромный кондитер Бабю не может привлечь внимания сего вельможи… Впрочем, здесь много соотечественников среди прислуги богатых домов, и мы учредили свой клуб, где отдыхаем за поучительными беседами и невинными увеселениями. Многие из нас деятельно служат музам. Но сами вы, господин маркиз? Если позволите спросить – с какой целью пожаловали в Петербург?

Пелегрини взял кондитера под руку и важно заговорил:

– Милейший мой господин Бабю! Вы знаете, что лишь высшие цели служения человечеству руководят мною! Взор служителей истины и добродетели, строителей великого храма свободы, равенства и братства обращен на эту несчастную страну, где сгущается мрак невежества, где дикое самовластие опирается на тлетворное рабство. От этих-то неизвестных благотворителей прибыл я сюда с чрезвычайными полномочиями, наставлениями и рекомендациями, чтобы потрясти царство застоя, внести сияние света во тьму, пролить елей на раны страдальцев, объединить людей доброй воли, сокрушить или хотя бы ослабить рабские цепи и преподать самой властительнице порабощенных миллионов великие истины!

– Взгляните, господин Бабю;– продолжал он воодушевленно, – взгляните вокруг! Здесь идет откровенный торг людьми. Спокойно продают и покупают живые человеческие души! Взор меркнет от этого скаредного и преступного зрелища! И такое творится в столице Могущественнейшей монархини, которую прославляют философы века, прельщенные ее золотом и лестью! Пусть бы пожаловал сюда господин Вольтер, который расточал передо мною столько похвал русской государыне во время нашей беседы с ним перед отъездом сюда.

– Вы совершенно правы, господин маркиз, в своем негодовании, – сказал кондитер. – Но все же я посоветовал бы вам быть осторожнее в речах. Вас могут подслушать и донести, – опасливо озираясь, предостерегал он.

– Но кто же понимает здесь французский язык? – возразил маркиз.

– Кто? Да вот хотя бы этот бледный молодой лакей! – указал Бабю на стоявшего в двух шагах бедно одетого юношу. – По выражению его лица видно, что он вас слышал и понял.

– Пусть! То, что я сказал, повторю везде. Заметьте господин Бабю, что меня охраняет некое тайное божество. Земная власть и враги мне не страшны. Имею ужаснейших врагов в ином мире. С ними борьба труднее. Но и против них вооружен, ибо я – человек. Никакое происхождение не может быть выше этого. Я древнее всякого существа, ибо человек; и существовал до рождение всякого семени, однако явился в мире после их всех. Но тем я был выше всех тех существ, что им надлежало рождаться от отца и матери, а человек не имел матери более того, человек должен был всегда бороться, дабы прекратить беспорядок и привести все к норме, а их дело повиноваться человеку. Но так как сражения были для него опасны, он покрыл себя непроницаемой броней и вооружен копьем.

Произнося все эти непонятные слова с необычайным воодушевлением и важной напыщенностью, Пелегринн обращал взоры свои к небу, а при последних фразах даже несколько раз топнул ногой.

Господин Бабю слушал его с величайшим вниманием и благоговением, хотя едва ли понимал хоть слово.

– Все сие суть иероглифы! – как бы самому себе разъясняя, произнес кондитер, когда маркиз наконец умолк.

Бедно одетый юноша, обративший на себя их внимание, между тем тоже, очевидно, вслушивался в речь Пелегрини, который вдруг повернулся и, шагнув к нему положил на его плечо руку, пронзительно посмотрен прямо в лицо смутившегося наемника

Глава II

В Итальянских

– Молодой человек, вы понимаете по-французски? – спросил маркиз.

– Понимаю, – смущенно на том же языке отвечал юноша.

– И слышали многое из сказанного мною? – продолжал допрос маркиз.

– Я имею уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть, – пожимая плечами, отвечал юноша. – И ваша милость изволили изъясняться столь громко, как будто находитесь среди глухих.

– Эге! Вы, я вижу, умный слуга! Мне такого и надо. Ведь вы пришли сюда наниматься в услужение?

– Ив этом ваша милость не ошиблись. Я вольный человек и даже польский шляхтич. Обучался наукам. Но бедность и необходимость помогать больной сестре заставляют меня искать должность слуги.

– Очень хорошо. А я именно с этой целью явился на сей невольничий рынок, чтобы нанять расторопного молодого человека, который мог бы исполнять разнообразные поручения. Судьба посылает мне вас, любезный Казимир! Ведь вас зовут Казимиром, не правда ли?

– Совершенно верно. Но как ваша милость узнали мое имя? – изумился Казимир.

– Э, любезнейший, я могу прочесть нечто большее, если вы позволите мне коснуться вашей головы!

И, говоря это, маркиз быстро сунул руку под поношенную шляпу Казимира.

– О, я читаю, как в открытой книге! Вы большой честолюбец, любезный Казимир! Ого, вы даже мечтали о духовной карьере… потом о светской… Погодите, что это? Вы хотели быть кардиналом и папой… О, еще выше!.. Вы метили даже на польский престол… Krol Poniatowski – kiep zaski Boskiey[2 - Король Понятовский – Божьей милостью дурак! (полъск.)]. Чем он лучше вас? Природный шляхтич на крыльях золотой свободы может вознестись до высочайших степеней…

– Боже мой, как ваша милость догадались? – смущенно пробормотал Казимир.

Это были сокровеннейшие думы несчастливца, утешавшегося фантазией в горестях действительности.

– Вы много бедствовали… Покушались даже покончить с собой… Писали стихи… Ага! Безнадежная любовь к недоступной аристократке…

– Кто вы?..– высвобождая голову из быстрых пальцев Пелегрини, со страхом вскричал Казимир. – Но ваша милость – пророк!

– Я показал вам ничтожнейшее из моих искусств, любезный, – с важностью сказал Пелегрини. – Кто я, вы скоро узнаете. Я беру вас к себе в услужение. О цене мы сговоримся. Вы не будете обижены. Покамест вот вам задаток, – опуская руку в карман и затем протягивая Казимиру, говорил маркиз.

На ладони Казимира оказалось три блестящих новеньких червонца. Он стал ловить руку маркиза, намереваясь поцеловать ее. Но тот не дал.

– За ничтожную щепотку блестящего праха вы хотите поцеловать мне руку! Что бы вы сделали, если бы я открыл вам дверь в месторождение всех драгоценных металлов, научил спускаться на дно голубых вод, где образуются совершеннейшие перлы?! Но довольно об этом. Отныне вы приобрели господина, а я – слугу.

– Падам до ног панских! – вскричал Казимир. – Вы найдете во мне вернейшего исполнителя всех ваших распоряжений.

– Посмотрим. Пока же расстанемся. А в понедельник утром приходите в Итальянские, отыщете там дом придворного костюмера синьора Горгонзолло, спросите квартиру графини ди Санта-Кроче. Запомните хорошенько. А теперь прощайте.

Маркиз в сопровождении господина Бабю отошел, провожаемый низкими поклонами нанятого им слуги.

Некоторое время оба безмолвно пробирались между группами торгующихся, наемников и рабов. Выйдя на набережную канала, маркиз стал прощаться с кондитером.

– Очень рад, мой достопочтеннейший господин Бабю, что встретил вас, – сказал он.

– Надеюсь, что еще буду иметь счастье видеть вас, господин маркиз, – отвечал кондитер, – и насладиться вашей ученой и возвышенной беседой.

– Да! Да! Все люди доброй воли должны объединиться. Я еще увижусь с вами, увижусь! – рассеянно говорил маркиз, будто обдумывая какое-то важное дело.

– Могу спросить вас, господин маркиз, где остановились?

– Это излишне. Местонахождение мое временное. Я сам навещу вас, любезнейший Бабю.

– Величайшая честь для меня! Дом Бецкого укажет вам всякий. Спросите меня в службах, и я…

– Хорошо, любезный господин Бабю, хорошо, – торопливо ответил маркиз. – Я найду вас. А теперь пока расстанемся.

С этими словами он кивнул кондитеру и быстро пошел по направлению к Итальянским.

Эти узкие улицы, застроенные высокими для того времени двух– и трехэтажными каменными домами, содержащимися весьма грязно, хотя и облепленными кариатидами, вазами, балконами и другими архитектурными украшениями, сосредоточивали в себе почти всю итальянскую колонию Петербурга. Певцы, певицы, живописцы, танцоры и танцовщицы, кончая фокусниками и директорами собачьей комедии – все ютились здесь, занимая соответствующие своему положению помещения на разных этажах, в подвалах, на чердаках и задних дворах. В обеденные часы здесь распространялся запах итальянской кухни, обильно сдабриваемой оливковым маслом и луком. Из открытых окон неслись фиоритуры певцов, с балконов – напыщенная декламация классических трагедий. Дома здесь принадлежали солидным коммерсантам-итальянцам. Банкиры, булочники, торговцы надгробными памятниками воздвигли здания, архитектурой чем-то напоминавшие ремесло их владельцев. Незнакомец, нанявший себе у Синего моста слугу, вступал в одну из этих улиц, когда молодой полицейский офицер, стоявший на углу, закивал ему, улыбаясь и подавая рукой знаки. Тот подошел.

– С добрым утром, господин полковник! – приветствовал его полицейский офицер по-немецки.

– С добрый утром, господин фон Фогель! – отвечал на том же языке названный теперь полковником.

– Однако сколь ранний час выбираете вы, любезнейший доктор, для своих прогулок! – продолжал, приятно улыбаясь, фон Фогель.

– Ранние утренние весенние часы – лучшие для этого. К тому же день мой так занят и принадлежит стольким страждущим, что я не имею иного времени для необходимого моциона.