Граф Феникс

– Куда и зачем?

– Зачем вам это знать? Разве недостаточно того, что сам светлейший изволил прислать за вами кабриолет с личным камердинером? Что же вы медлите?

– Мне этого недостаточно. Объясните, зачем я понадобился князю?

– Ах, Боже мой! Ведь вы врач. От вас, естественно, и требуют врачевания. Но если хотите знать, то вот в чем дело. Младенец племянницы светлейшего фрейлины Варвары Васильевны, супруги князя Сергея Федоровича Голицына, флигель-адъютанта императрицы, недомогает. Врачи объявили дитя безнадежным. Прослышав о ваших успехах, светлейший послал за вами. Садитесь скорее едемте!

– Вы видите, господин камердинер, – указывая на толпившихся в воротах пациентов, сказал лекарь, – что меня здесь ожидают многие страждущие. Кроме того, отпустив их, имею еще до вечера несколько обязательных визитов на дом к тяжко больным. Итак, передайте князю, что сейчас прибыть к нему никак не могу.

– Эге, почтеннейший! Вы знаете свое ремесло! Но раз вы удостоены чести быть приглашены светлейшим, то оставьте свои уловки. Всякий знает щедрость князя Потемкина. В случае успешного лечения он вас осыпет золотом.

– Эти все, и многие – свидетели, – холодно отвечал Гвальдо, – что я лечу и бедных и богатых совершенно безвозмездно. Земные сокровища для меня – сор и паутина. Если бы я пожелал – неиссякаемые реки золота пролились бы на меня! Кроме того, имею обыкновение являться к сильным мира сего не иначе, как по личному их зову. Итак, если княгиня Голицына и ее светлейший дядя желают, чтобы я осмотрел их больного ребенка, пусть супруг княгини пожалует ко мне лично и пригласит меня! А засим прощайте, господин камердинер! Не имею времени для беседы с вами!

Говоря это, Гвальдо вошел в ворота дома. Тщетно толстяк взывал к нему:

– Господин Гвальдо! Господин Гвальдо! Постойте! Погодите!.. Как же так пренебречь таким вельможей!?

Гвальдо вошел во двор, и пациенты толпой повалили за ним.

Камердинер Потемкина произнес несколько испанских ругательств, хлопнул бичом и покатил прочь от дома дерзкого врача.

ГЛАВА IV

Графиня ди Санта-Кроче

Едва полковник Фридрих Гвальдо вступил во двор дома, его окружили пациенты, прося о помощи и торопясь рассказать о своих недугах, кажется, на всех языках Европы. Полковник, однако, на немецком языке дал понять, что в этот день приема у него не будет, так как в настоящий момент положение звезд не благоприятствует врачеванию. Ответ был переведен остальным и выслушан с величайшим благоговением. Врач вежливо поклонился и поспешно скрылся на одной из лестниц, выходивших в узкий сырой колодцеобразный и достаточно зловонный двор итальянского дома. Поднявшись на третий этаж, выше которого был только чердак, господин Гвальдо толкнул ногой дверь и вошел в небольшую переднюю. Из внутренних покоев доносился звон струн и прекрасный женский голос, певший итальянский романс.

Тут господин Гвальдо довольно приятным баритоном сам начал подпевать. С последними строфами куплета распахнул дверь и так, сияя улыбкой, вошел в обширную роскошно убранную коврами, гобеленами, мягкой мебелью комнату.

На диване полулежала женщина в легком распахнутом на груди, смятом кружевном домашнем наряде. Она была не первой молодости, но разительной красоты. Черные кудри рассыпались вокруг классической головки, покоившейся на подушках. Мощные плечи и грудь, лебединая шея – все тело казалось взятым у античной нимфы.

При ближайшем рассмотрении внешность красавицы при ярком утреннем свете обнаружила бы немало изъянов. Ее черные большие глаза были явно утомлены жизнью, полнота начинала переходить пределы совершенства. В руках у нее была гитара, струны которой перебирали прелестные тонкие пальцы. Одна ножка свисала с дивана, раздвинув легкую одежду, и открывала колено. Золотая туфелька с красным каблучком упала на ковер, и можно было любоваться изяществом маленькой ступни.

Галантно войдя в покой, Гвальдо направился прямо к дивану и хотел было привлечь к себе красавицу, но та резким движением отстранилась, и на лице выразился гнев.

– К чему эти нежности, Джузеппе? – сказала она насмешливо по-итальянски. – К чему это пение? Ни к вашему брюху, ни к докторской профессии не идут такие ухватки.

– Будьте снисходительны, дорогая Лоренца! – на том же языке возразил названный Джузеппе, равнодушно отойдя от дивана и садясь в кресло. – Ваше пение пробудило во мне воспоминания былых счастливых дней.

– Вместо воспоминаний я просила бы вас, Джузеппе, заняться делом. Не понимаю, чего мы здесь дожидаемся уже третий месяц. Вы заставляете меня проводить дни в скучном затворничестве. Если бы не мои соотечественницы, которые живут в этом доме и посещают меня, право, умерла бы со скуки!

– Именно соотечественницы для нас и опасны, дорогая Лоренца, – наставительно заметил Джузеппе. – Они могут собрать сведения о нашем прошлом и распустить невыгодные слухи.

– Итак, вы хотите, чтобы я лица человеческого не видела? – с досадой воскликнула Лоренца.

– Вы видите меня, – смиренно возразил Джузеппе.

Красавица недовольно отвернулась. Последовало молчание. Вдруг Лоренца засмеялась, обнажая жемчужные зубы, и захлопала в ладоши.

– Ах, знаете ли, Джузеппе, с кем я вчера познакомилась?

– С кем?

– С карлицей певицы Габриэлли, что живет в доме напротив вместе с другой артисткой, Давней. Это певицы придворной оперы. Карлица чрезвычайно умная и забавная особа. Она знает весь Петербург, рассказала мне много интересного о покровителе Давии синьоре Безбородко. Это знатный и богатый человек! Карлица уверяла, что при моей наружности и голосе я могла бы обворожить всех. Она сулит мне огромный успех. А между тем по вашей прихоти я даром теряю время, скучая в этой противной комнате, как пленница.

– Еще немножко терпения, дорогая Лоренца, и вы будете вознаграждены! Уже сегодня я получил приглашение от князя Потемкина, но вынужден был уклониться, так как оно было сделано в небрежной форме.

– Зачем? Зачем уклонился? Я хочу видеть Потемкина! Вот вельможа! – воскликнула Лоренца.

– Потемкин не уйдет от нас. Если раз рыбка клюнула мою наживку, еще не бывало случая, чтобы она сорвалась с крючка. Положись на мой опыт. Но знакомство с карлицей Габриэлли весьма кстати. О Габриэлли я много слышал. Ей покровительствует господин Елагин, главный директор спектаклей и секретарь императрицы.

– Габриэлли – дочь повара, а вхожа во двор и осыпана бриллиантами! Чем я хуже ее? – сказала Лоренца.

– При моем содействии, дорогая, вы займете здесь положение выше любой актрисы, которая является во Дворец с тем лишь, чтобы пропеть арию. Вельможи же обнимаются с нею за кулисами, как с женщиной легкого поведения, и в обществе она не принята. Поприще иное, блистательнейшее предстоит вам. Лишь немного терпения. Однако знакомство с госпожой Габриэлли для весьма ценно, и я сегодня же буду у нее от вашего как графини ди Санта-Кроче.

При этом оба громко захохотали.

Но Лоренца опять приняла недовольный вид.

– Терпение! Терпение! – сказала она. – Вам хорощо проповедовать терпение. Отправив меня в Петербург сами вы отлично проводили время в Курляндии, ухаживая за этой сентиментальной немкой, сладкие письма которой столь вас занимают.

– Вы напрасно меня упрекаете, Лоренца. Я провел время прескучно в проклятом замке барона Медема. Тощий стол, тяжеловесные баронессы, унылый климат – проклятие! Но я там сделал важные знакомства. Шарлотта фон дер Рекке, урожденная графиня Медем, конечно, не более как сентиментальная дура, но в нашем ремесле такие и нужны. Связи и родство ее огромны. От отца Шарлотты я получил весьма важные рекомендательные письма.

– Прекрасно! Но тогда чего же вы здесь ждете вот уже третий месяц? Имея столько рекомендаций и дипломов, почему вы, Джузеппе, не откроетесь?

– Потому что я должен был собрать все нужные сведения и прощупать почву. А кроме того, здесь был господин Месмер. А мы никогда не начинаем работы в городе, где уже действует кто-то с теми же полномочиями. Теперь господин Месмер отбыл. Я узнал об этом сейчас и на днях выйду из тени. Вам еще много предстоит работы, Лоренца!

– Ах, мне уже надоело работать на вас, Джузеппе! Мне надоело скитаться по Европе из одной столицы в другую! Я утомлена кочеванием и хотели бы пристать к тихой пристани.

– Вы работаете не на меня, Лоренца, а на великое дело преображения человечества! – сказал собеседник красавицы. – Вы знаете, что и я имею начальников и выполняю волю пославших меня.

Лоренца пожала плечами и стала перебирать струны гитары.

– Однако нужно одеться! – поднимаясь с кресла, живо заметил Джузеппе и вышел из комнаты. Лоренца посмотрела ему вслед мрачным, полным ненависти взглядом черных очей, потом взяла несколько аккордов и запела.

ГЛАВА V

Придворные певицы в домашней обстановке

Джузеппе-Гвальдо-Пелегрини прошел на свою половину, состоявшую из докторского кабинета и весьма деболыпой приемной комнаты, где обычно дожидались больные. Кроме простых табуретов, в приемной ничего не было. В кабинете стоял пульт с огромной чернильницей и толстой книгой, развернутой на странице, где была изображена человеческая фигура с раскинутыми руками в пятиконечной звезде, окруженной иероглифами, да стеклянный узкий шкаф, куда, как правило, помещают часы, но вместо них там скалил зубы человеческий скелет.

На окнах светились бутыли с разноцветной жидкостью для приготовления лекарства, а на ковре стояло подобие саркофага на ножках с подушками внутри. В этот саркофаг таинственный медик укладывал для осмотра пациентов, что всегда производило сильное впечатление.

В потолке кабинета был люк и винтовая лестница, ведущая на огромный чердак, наполненный «реквизитом» доктора. Куда он и поднялся.

Весь чердак, сумрак которого пыльными струями рассекал свет, проникавший через полукруглые слуховые окна, был забит самыми разнообразными предметами. На веревках висели мантии, восточные одеяния, необыкновенные мундиры, обшитые мишурой, кафтаны, принадлежности женского туалета в античном вкусе. Сундуки и чемоданы были разбросаны по разным углам. Некоторые раскрыты, и в них виднелось оружие удивительной формы, фолианты в пергаменте, узкогорлые и пузатые сосуды, машины, инструменты непонятного назначения. В этом хаосе у одного из слуховых окон помещался туалетный стол с зеркалом, заставленный баночками и склянками с протираниями и снадобьями для гримировки.

Владелец этих сокровищ, скинув плащ и синий «бастрак», подсел к туалету и тщательно занялся своей особой, смягчая кожу лица различными эссенциями, лоща зубы и ногти, выщипывая волоски, торчавшие из круглых ноздрей готтентотского носа и подправляя брови. Вместе с тем он принимал перед зеркалом разные осанки и придавал лицу выражения вдохновения, благородства, набожности, экстаза, как актер, готовящий роль. Покончив со всем этим, быстро оделся и оказался в великолепнейшем наряде. Оставалось только взять трость с золотым набалдашником. Затем он спустился с чердака и вновь вошел в комнату Лоренцы.