Охотовед

Охотовед
Николай Евгеньевич Близнец

Первая книга из серии книг об охотоведе Алексее Фомине.Еще совсем юным Алексей увлекается изучением дикой природы, идя по стопам охотников своей семьи. Однажды, он натыкается на останки лосихи и маленького лосенка, оставленные в лесу после незаконной добычи жестокими и кровожадными браконьерами…Роман не про банальную добычу диких животных, а про охоту, как трепетные отношения человека и дикой природы. В книге описывается жизнь диких животных и их взаимоотношений между собой и с человеком. Книга содержит нецензурную брань.

Охотовед

Николай Евгеньевич Близнец

© Николай Евгеньевич Близнец, 2022

ISBN 978-5-0059-4160-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Это только дилетанту кажется, что лес вечно спит или дремлет и что жизнь в лесу – это неорганизованная, дикая стихия. На самом же деле лес и дикая жизнь в нем никогда не замирают: днем или ночью, зимой или летом, в жару или в ненастье лес – это практически идеально организованное сообщество, это настоящее живое государство, реальная страна. И нет в этой стране иных законов, кроме как естественных законов природы – законов Создателя. Все обитатели, жители этой страны: и божья коровка, и муравей, и гусеница, и лось, и белка – все они живут своей жизнью, подчиняясь законам, неподвластным времени. Только подумать, сколько лет, сколько миллионов лет! И все живое не взялось просто из ничего: у всех есть предки, у всех есть реальное историческое и физическое прошлое. И в том прошлом все они жили этими же, сегодняшними законами… Двадцать миллионов лет назад, например, болотная черепаха, осторожно выбравшись из грязи и тины, поймала и полакомилась зазевавшейся огромной стрекозой. А сегодня, где-то в пойме Днепра или Припяти, ее потомок точно так же выполз на сухую кочку и, вытянув шею из жесткого кожаного панциря, с интересом поглядывает на неосторожную маленькую стрекозу, пытающуюся невдалеке отложить свои яйца в теплую болотную воду. В другом конце света стремительный гепард настиг быстроногую антилопу. А где-то грозный шершень тащит в свое гнездо не менее грозного для всех животных овода -всё это охота! Охота изначально и всегда была в природе. Но человеку, кроме умения и знания существа охоты, природа дала еще и необычайную радость бытия: всесторонне развитый ум для познания и анализа сущности окружающего мира. И он осознал, что такое есть жизнь, он узнал, что есть реальная и ощутимая связь между всем живым в этом мире. Многое изменилось за миллионы лет разнообразных форм жизни на земле, но сама суть охоты не изменилась. Не ест лев траву, не питается мясом олень, не пьет шершень нектар, но каждому в этом мире дикой природы хватает своего, ему данного в начале его пути по жизни и во времени. Только охотник-человек сегодня сильно изменил свое отношение к охоте и к добыче диких зверей и птиц. Есть, конечно, исторически сложившиеся условия жизни отдельных людей и целых народов, когда охота становится и есть способ их существования. Дикие звери, птицы употребляются ими в пищу, как и установил когда-то Создатель. Но для определенной категории людей охота в наше время есть не что иное, как историческое, этически и нравственно оправданное, насыщенное эмоциями духовное и практическое возвращение во времени к своим истокам – к личной свободе и к гармонии с дикой природой.

Там, на заре человечества, охота была способом нашего существования. И от успеха охоты зависело будущее всего рода. А для успешной охоты требовались знания условий жизни диких зверей, их повадок и других особенностей их поведения. Зачатки знаний о естестве дикой природы стали неотъемлемой частью обычной, казалось бы, жизни древнего человека. Но и спустя миллионы лет зов предков тянет людей не только к непосредственному, прямому общению с дикой природой, но и к изучению жизни ее обитателей. И не столько охота как собственно добыча дикого животного влечет охотника в это древнее, волнующее царство, сколько непреодолимое стремление побыть в этом царстве, ощутить себя его частью, увидеть и явно прочувствовать красоту дикой страны, услышать, осязать, ощутить и разгадать птиц, зверей, насекомых, прикоснуться к неповторимым ландшафтам и неописуемой красоте, которую не видит и не очень-то желает, к сожалению, увидеть большая часть человечества. Это и есть счастье! Счастье настоящего охотника. Охотники смотрят на природу глазами восторженного младенца: вековая дубовая роща по берегу быстротечной или величественной реки, скрытое папоротником барсучье поселение-колония на склоне поросшего могучими соснами холма, звенящий неописуемой словами природной музыкой лесной ручеек, эмоциональный и красивый брачный танец журавлей или волнующий ток древнейшего глухаря – вот это видят в первую очередь глаза охотника. И лишь во вторую очередь сознание принимает решение о добыче (или не добыче) презревшего опасность дикого животного. И только настоящий охотник не может уснуть за неделю до открытия охоты. Тысячу раз не прав тот, кто утверждает или даже думает, что охотник в это время мечтает о добыче. Ему, охотнику, грезится закат, искры костра, тихая звездная ночь накануне открытия охоты и слышится свист крыльев стайки уток, скрывшейся в густом утреннем тумане, или неотразимая, сладостная музыка гона гончих, или нежный посвист пестрых рябчиков. А если и добудет он утку, зайца или другой заслуженный выдержкой, трудом и знаниями трофей, и несет он их домой с гордостью и радостью, то и не столько ради пропитания, а ради того, чтобы показать добычу близким, дать потрогать, рассказать о своих чувствах охотниках и, чего греха таить, услышать если и не похвалу – то хоть понимание и признание своего счастья охотничьего.

И уж совсем напрасно всех охотников некоторые люди ставят в один ряд с браконьерами! Главное отличие этих абсолютно разных людей – в отношении к дикой природе. У одних – это любовь и образ существования неразрывно с дикой природой. У вторых – это корысть, жадность, выгода, жестокость и варварство. И совсем не одно и то же: тихо бредущий с ружьем на плече по лесу, полю или болоту счастливый человек, и крадущийся, сглатывающий слюну, с горящими глазами варвар-браконьер, жаждущий только крови. Не многие знают и понимают, что охотники берут у природы только то, что она им разрешает и сама дает им за их любовь и откровение, в то время как браконьеры берут в природе все то, что хотят и что смогут. Это главное их отличие. В охоте – закон от Создателя. Для того чтобы это все попытаться почувствовать, понять и принять простому, обычному человеку, не охотнику, надо, чтобы ему повезло и он встретил бы настоящего охотника и провел с ним в лесу, в дикой природе всего лишь одни сутки! Прошелся бы по тихому утреннему пахнущему мхом, грибами и папоротником лесу, увидел бы, например, дятла, достающего из их убежищ прожорливых вредителей или вспорхнувшего из-под ног и притаившегося у ствола ели петушка-рябчика, полюбовался бы семьей косуль, внимательно тебя изучающую, ощутил ядреный запах секача из еще кажущейся теплой его лежки, попробовал на вкус нежную полоску стебля аира, разведя костерок, пожарил бы сала с хлебом и заварил чая из собранного по пути чабреца, зверобоя и земляники. И это далеко не сутки! А впереди – гон преданных собак и хитрый заяц, на глазах у людей запетлявший свои следы. Впереди хитрая или свирепая мордашка куницы, которую потревожили в ее убежище: старом дупле в не менее старой осине. И это еще не сутки! Впереди вечерний затихающий, кажется, лес. Но это только кажется так. Затихают дневные птахи, а их место занимают ночные обитатели дикой страны. Шуршит сухой травой неугомонный ежик, бесшумно несколько раз проносится прямо над головой невидимый и никому почти не ведомый козодой. Где-то грозно рявкнул самец косули, закопошились, ворчливо скрипя, лесные дрозды, ухнул филин. Звездное небо прочеркивают стаи уток, на озере плещется бобр, у берега тихо шуршат камышами ондатры. И это ведь еще не сутки! Впереди полная жизни ночная стихия дикой природы: шуршат ветки, трещат сучья, колышутся листья – лес полон таинственных и от того чарующих звуков жизни его обитателей. И лишь с рассветом на коротенький миг эта ночная жизнь затихает, чтобы передать эстафету пробуждающимся обитателям этого дивного, дикого, древнего царства. Эти впечатления всего лишь от одних суток, проведенных с настоящим охотником и настоящим ружьем в дикой природе, навсегда изменят скептицизм и осуждение в отношении охоты и самих охотников.

Браконьеры же – суть антигуманная. Злые и алчные, они нарушают законы природы и законы человеческие. Это они оставляют детенышей без мамок, это они убивают ради наживы, ради корысти, ради личных амбиций и ради убийства. Это браконьеры используют ухищрённые методы добычи диких животных, это браконьеры отрицают сложившиеся устойчивые связи между человечеством и дикой природой. Не дрогнет у браконьера рука, рубящая с корня зеленые елочки для разведения костра или подстилки, не дрогнет у браконьера рука, устанавливающая весной во время нереста сети по озерам, рекам и разливам. Это браконьеры убивают не ради охоты, а ради бесплатной халявы, это не охотники, а варвары заливают на охоте свою совесть спиртным, это браконьеры воруют и снимают с гона чужих собак. Это не охотники, а браконьеры используют все более изощренные способы убийства дикой природы. Разве есть хоть капля сходства в романтике-охотнике и кровожадном браконьере? Только охотники, добрые и бескорыстные люди, хранят в своих генах, в своем сердце и в своем сознании любовь ко всему живому, неотъемлемые и интересные знания о дикой природе, и только они способны сострадать и помогать диким существам, отложив, если это надо, на это время свое любимое древнее занятие, охоту. Жизнь на земле создана для того, чтобы живущие пользовались теми ее проявлениями и форматами так, как это и было задумано природой – Создателем этой жизни. Охота – это проявление такой жизни; браконьерство – это извращение сути взаимного существования человека и дикой природы.

Вот так из охотников, из прирожденных или наученных охотников, возникла обобщенная, почти фанатичная группа профессиональных охотников и профессиональных защитников дикой живой природы: егерей, охотоведов, лесников. Но большинство людей в жизни ничего о них не знают, так же, как и об их работе, о смысле их жизни, о взглядах, о стереотипах, не говоря о проблемах их работы. Впрочем, как и не знают многого о дикой природе. Поэтому и возникает неоправданное ничем сравнивание охотников с браконьерами, а егерей – с дилетантами или «лесными бродягами». А ведь эти люди, живущие в неразрывной связи и даже сотрудничестве с дикой природой, в этой же природе растворились, слились с ней – они в ней незаметны, и в жизни своей в большинстве своем всегда не привередливы и не честолюбивы. И большинство из них смело стоят на страже принципов честности и равноправия в дикой природе и справедливо разделяют мир людей и мир диких животных, при этом порой ставя на кон свою личную безопасность и даже жизнь. Егеря, охотоведы и лесники, получив в дар от природы знания ее секретов и тайн, как правило, остаются верными ей до конца своих дней, как и верными общечеловеческим принципам и ценностям: быть честным, не искать корысти в открывшихся тайнах, помогать людям понять и сохранить тайны дикой природы, одновременно сохранив и приукрасив древние традиции человечества и морально-эстетическое удовлетворение современных охотников и членов их семей в самой охоте.

В охоте – страсть, в охоте – любовь, в охоте – жизнь. Страсть в отношениях с естественным, страсть быть вольным и свободным, сильным и смелым, честным и открытым; в охоте преданность и любовь ко всему первозданному. Это любовь и страсть настоящего охотника получена и пронесена генами в теле человека от его первобытного естества до наших дней. Может, с тех самых времен древней болотной черепахи – и до настоящего времени. Это ли не достояние? И в целом суть отношений настоящих охотников с дикой природой остается неизменной: они не убивают, а берут с благодарностью и благоговением у природы то, что она им сама позволяет взять за их искреннюю преданность и любовь к ней.

Именно этим проявлением человеческого бытия – любви, охоте, искренности и свободолюбию посвящена серия моих книг, в которых читатели найдут, безусловно, много интересного и нового не только об охотниках, но и о дикой природе в целом. В своих книгах я как истинный охотник иногда умышленно слегка отклоняюсь от точного биологического описания жизнедеятельности диких животных в природе в пользу создания необходимого художественного их образа, но в целом, я уверен, что суть остается извечной: дикие звери не знают в своем существовании подлости, предательства, корысти, зависти и обмана. Не потому, что они звери, а потому что их душа не знает греха. И это следует знать и помнить все нам, людям.

Я благодарен и признателен всем, кто прислал мне искренние письма и записки на мои книги: их много, но я в силу определенных причин не могу сегодня на все ответить. Мне очень приятно, что абсолютное большинство моих читателей, в том числе и женщин, понимают и принимают мою мысль. Спасибо вам за это огромное, спасибо моим друзьям и друзьям моих друзей, что помогали и поддержали меня в моем искреннем желании приоткрыть завесу непростой, невидимой и интересной жизни одаренных природой и преданных ей людей – охотников, и первых из них – охотоведов.

    Николай Близнец. 2017—2022 г

Глава 1

Собаки, почуяв запах охотничьей одежды, ружейной смазки, а может, и тревожный азарт своего хозяина, завыли-заголосили, царапая тупыми когтями сетку вольера. Земляной пол вольера усыпан щебнем вперемежку с почерневшими останками костей крупных животных. Два пегих русских гончих[1 - Гончие – порода охотничьих собак, особенностью которых является преследование дикого зверя с голосом, как правило, по запаху, оставленному зверем. (Здесь и далее по тексту – примечания автора).] с разбегу бросаются на сетку, отскакивают, громко и низко взлаивая и скуля, торопливо лакают воду из большой посудины у будки и вновь бросаются на сетку.

– А что б вы сдохли, дармоеды! Тихо, тихо – в лесу еще набрешетесь, если жрать охота. – Хозяин, в болотных сапогах, черной телогрейке, кепке, прикрывающей макушку лохматой, кучерявой черной головы, подошел к вольеру, оглядел собак и, обернувшись на тихо стоящую на крыльце жену, злобно спросил:

– Ты, Надя, их не кормила случайно?

– Нет, Коля, ты же предупреждал…

– А! Тебя предупреждать… Смотри, если кормила, сама за лосем бегать будешь. Ишь ты, разъелись, засиделись. Два месяца, дармоеды, в лес не ходили. Два месяца кормлю вас. Если лося сегодня не найдете, не остановите, то сами в лесу останетесь на корм волкам и воронам! Не пожалею картечи на вас…

Собаки притихли, нетерпеливо перебирая лапами и поблескивая в темноте зеленовато-желтыми блестками преданных глаз. Калитка подворья бесшумно отворилась, и во двор вошли двое мужчин. В таких же болотных сапогах и телогрейках, только с вылинявшими огромными полупустыми рюкзаками.

– Здорово, Колян. Ну что, едем? – поздоровались они с хозяином, не обращая внимания на хозяйку.

– Конечно! Едем. Я вчера вечером проехал в Бобовки, где ты, Свист, весной косулю завалил. Посмотрел – на Микитовой поляне лосиха с лосенком живет. Взять ее легко. Собак пустим от Маяка, они их быстро найдут. С лосенком она далеко не пойдет, будет кружиться вокруг поляны по кустам. А если и пойдет, то на остров через Глиницу. Ты, Свист, сразу пойдешь на этот переход, а мы с Дротом пойдем с собаками.

Свист оскалился сверкающими коронками, сплюнул под ноги:

– Понятно, Колян. Я тоже следы видел на прошлой неделе. Ездил ловушки на пчел ставить на Маяк. В километре – Думановская пасека, думаю пару роев словить. Зашел в болото – точно, лоша с лосенком тропки все исходила. Не пойдет она с поляны, точняк. Но это ты хорошо придумал насчет острова. Я стану на переходе – может, шумовой козел, а то и кабан наскочат…

Оба пришедших охотника достали из-под телогреек висевшие на шеях разложенные ружья, быстро собрали их, положили на сиденье заляпанного грязью старого газика-«козлика».

– Колян, – второй из пришедших, высокий, поджарый, со скуластым горбоносым лицом и потухшей папиросой в узких губах, подошел к хозяину и что-то шепнул ему на ухо. Заматерившись, хозяин злобно зашипел на жену:

– Чего стала? Что смотришь-сурочишь? Тебе работы нет? Уже рассвет скоро. Иди, свиньям пайку замешивай. Мне пожрать собрала? Тащи мой рюкзак, не забудь пузырь положить, стоишь, как столб! Бегом!

Хозяйка, молодая хрупкая женщина с большими грустными глазами, бросилась на веранду и вынесла такой же, как и у вошедших гостей, выцветший рюкзак, подала мужу. Тот быстро проверил содержимое: патронташ, полностью заполненный патронами, снаряженными пулями и картечью, нож, бутылка самогона, полиэтиленовые мешки, топорик, фонарик, веревка, оселок, термос, газетный сверток с салом, луком, хлебом и его любимыми сырыми куриными яйцами.

– Надя, – Николай положил рюкзак в машину, – сколько раз тебе говорил, чтобы канистру воды в машину клала! Ты вечно забываешь! Чем только у тебя голова забита?! Вечно, наверное, об одном только и думаешь! – он хлопнул дверями машины, засопев, сходил в беседку и бросил в багажник пластиковую канистру с водой, – Дрот, тащи собак!

Дрот снял со столба поводки с ошейниками, ловко нацепил ошейники на шеи рвущихся и скулящих собак, подвел их к открытому багажнику. Собаки, не раздумывая, привычно и ловко заскочили в пыльный багажник машины, уселись между беспорядочно разбросанными инструментами и снаряжением: лопатой, топором, мешками, домкратом, тросом и запасным колесом.

– Садись, мужики. Поехали, с богом. Рассвет начнется, а мы еще копошимся! Надя! Затвори ворота за нами!

Одинокий серп луны медленно тает в поднимающихся из-за леса лучах восходящего солнца. Скрипя пружинами изношенных амортизаторов, проваливаясь на кореньях и ямках-ухабах, «козлик» почти бесшумно катится по лесной дороге. Справа темнеет стена высокого хвойного леса. Слева внизу простирается широкая пойма урочища, именуемого у местного населения странно и звонко «Бобовки». До реки отсюда километров семь. Сначала заболоченное урочище Бобовки, потом – луг, а за ним течет величавая Березина. Через все урочище сквозь заросли и топи пробирается чистейшей воды ручеек – Криница, впадая в большое пойменное озеро Винницкое, которое дальше впадает в саму Березину. По устью неширокой Криницы бобры у своих хаток настроили плотин – оттого Криница у этих плотин разлилась, затапливая берегов, густо заросших камышом-очеретом. Ивняк и ольшаник, кое-где вперемешку с березняком и осинником, густо оплетенные у корней крапивой и осокой, составляют непроходимые заросли, словно в джунглях. Местами заросли расступаются, образуя разной формы и размеров поляны с высоким разнотравьем, никогда людьми не кошеным и лишь изрезанным-истоптанным тропами диких зверей. По окраинам этих полян среди зарослей крушины и ольхи пробиваются кусты калины, ивняка, одиноких дубков, елей и сосен. Поляны соединяются между собой тропами, образуя нескончаемый лабиринт дорожек, истоптанных копытами диких животных, нашедших в заболоченном лесу летом себе и кров, и пищу, и убежище, и места уединения для таинства рождения на свет новой жизни. Дикие кабаны большую часть времени проводят в самых низких заболоченных логах. Лоси и косули держатся ближе к полянам: и корма больше, и ветерок хоть как-то, хоть не намного, но разгоняет тучи гнуса[2 - Гнус – большое скопление различных видов кровососущих, кусающих летающих насекомых (комаров, мошек, оводов).]…

Молодая лосиха, всю зиму проведя с семьей в хвойных посадках, повинуясь зову инстинкта, с наступлением весны ушла из своей семьи в болото, в котором она родилась три года назад. Это болото она знала хорошо. Каждую полянку, каждую тропинку она исходила со своей матерью. А прошлой осенью здесь она встретилась с красивым и сильным молодым лосем, пришедшим в их болото издалека. Отец молодой лосихи гонялся за пришельцем, грозно сопя и угрожающе склоняя к земле голову с тяжелыми лопатообразными рогами. Но позже молодая лосиха, когда ее отец и мать стали уединяться и прогонять даже ее саму, ушла с чужаком за ручей к большой поляне, протянувшейся почти до самого озера. За поляной, через небольшой перешеек, находится возвышенность – гряда, на которой молодые лоси, ставшие парой-семьей, уединившись, наслаждались покоем и неизведанными молодой лосихой ранее чувствами взрослой самостоятельной жизни. Лось-самец изломал рогами молодые кусты крушины на тропинке от поляны к острову, обозначив тем самым неприкосновенность территории их только что созданной семьи и свою силу. Изредка покой пары нарушали люди. Громко перекликаясь, они бродили по острову, собирая в короба грибы и снимая с деревьев орехи. Лоси сторонились людей. Завидев их или услышав их шаги, треск сучьев у них под ногами, лоси тихо, почти бесшумно уходили с гряды по тропинке на поляну, а оттуда, если возникала такая необходимость, в чащу, в заросли – ближе к ручью, к бобровым плотинам, где жили кабаны. Ближе к зиме они объединились с родителями молодой лосихи и двумя прошлогодками, младшими братьями лосихи, и ушли на зимовку из болота. Сложная и страшная была зима. Но и волки, и люди с ружьями, и собаки, и отсутствие соли, и холод – все это осталось позади. Еще зимой, почувствовав в себе волнующую, но приятную тяжесть, молодая лосиха поняла, что с наступлением весны она тихо уйдет одна в болото на свою поляну, на свою гряду. И лишь только расцвели ландыши, лишь только робко запели соловьи, под свист крыльев прилетевших уток и хорканье вальдшнепов, ранним весенним утром у неё появился ее теленок – тонконогий, большеголовый рыженький лосенок. Сейчас, спустя два месяца, он уже смело отходил от матери, не боясь затеряться в густой траве, умел надежно спрятаться, если мать подавала сигнал тревоги; быстро семенил за матерью по тропам от поляны до поляны, если вдруг возникала такая необходимость. Он уже хорошо понимал, что такое всплеск от удара хвостом по воде загадочного бобра; знал, что ежик колючий, а лисица не опасна; знал, что волчица очень опасна, но боится матери; а все остальные звери боятся не только волчицы, но даже ее запаха. Он знал, что люди более опасны, чем волчица, хотя видел их только один раз. Мать научила его находить вкусные грибы, лакомые побеги и нежную кору, хотя большую часть его рациона составляло густое сладкое материнское молоко. И вместе с этим молоком лосенок впитывал в себя и трели соловья, и запах черемухи, и грозное уханье свиноматки с маленькими полосатыми поросятами, и великое множество запахов, шелестов, шорохов, тресков, шипений и хрипов, других уроков непростой школы дикой жизни. Мать все дальше и дальше водила его от их поляны, и с каждым днем что-то новое, что-то интересное, что-то неизвестное ранее открывалось лосенку, как и любому другому любознательному ребенку, познающему окружающий его мир. Далеко не простой мир – а в дикой природе ещё и опасный.

* * *

Родители уехали на работу в шесть утра. Проводив взглядом мотоцикл, Леша закрыл ворота и быстро бросился в дом переодеваться. Сегодня он решил сходить в дальний поход: пройти берегом Винницкого до острова, оттуда через Бобовки и Криницу до Маяка, а от Маяка, через Боровичное, большим лесом – домой. Родителям об этом не сказал – кто пустит двенадцатилетнего пацана в такую даль.… Эх, разве ж это даль! Со старшим братом, который сейчас в армии, он уже давно ходил не только в Бобовки, но и на Белый берег, в Думановские дубы. И не только.… Уже второй год взрослые пацаны берут Лешу с собой в лес пострелять из самопалов, пожарить сало на костре, покурить, а то и бросить в костер головку от неразорвавшегося снаряда, найти который на «трофеях» в Дубовке вообще не проблема. Но в лес Леша любит ходить один. Отец не разрешает брать ружье, хоть и догадывается о том, что Леша давно самостоятельно стреляет из ружья по воронам или газете, а потом сам заряжает патроны, аккуратно открыв проволокой замочек на чемодане с боеприпасами, пылящемся под диваном. Прошлой зимой он попался. С соседским Серегой повесили газеты на яблони в саду, постреляли. Газеты убрали, следы замели. Но пострелянные ветви яблонь отец обнаружил сразу же, придя с работы. Ох, и попало же Леше. И ремня получил, и в углу постоял. Но зато, когда этой весной Леша принес домой чирка, добытого на разливе прямо с автомобильной камеры, отец похвалил, а мама приготовила вкуснейшую наваристую лапшу, добавив, правда, в суп полкурицы.

Накинув братову штормовку, зеленую панаму-«афганку», бросив в рюкзачок завернутый в газету кусок сала, луковицу и хлеб, одел мамины короткие резиновые сапоги. На сеновале из-под крыши достал с вечера заряженный самопал, ствол которого изготовил из трубки маслопровода трактора, а рукоять – из корня лозы. Проверил, сухие ли спички, закрыл на навесной замок дом, положив ключ под кирпич у крыльца, огородами пробрался к лазу в заборе и вскоре исчез в кустах олешника, поросшего по пойменному лугу за огородом. Комаров, оводов Леша не боялся: он был уверен, что они больше гудят, чем кусают. Пройдя кустами до берега озера, он по кладке перешел небольшую промоину, и вскоре его зеленая панама исчезла в зарослях прибрежного аира. Леша знал, что за промоиной в озеро вдаются несколько заросших аиром кос. В зарослях камыша и аира он еще весной нашел несколько гнезд крякв. Сейчас гнезда пустые, но утят уж очень хочется посмотреть! А они, должно быть, плавают с мамкой-уткой среди прибрежных лопухов и кувшинок. Осторожно, стараясь не хлюпать и не набрать воды в короткие сапоги, Леша подкрался к кромке озера. Из-под ног выскочила камышовая курочка и, быстро шлепая по траве и воде, помогая себе крыльями, скрылась в камышах. И тут же Леша заметил утят. Заподозрив неладное, утка-мама тихо крякнула: утята, черные, пушистые с оранжевыми клювами, тут же быстро выстроились за ней в «кильватерную» колонну и бесшумно всей семьей уплыли в заросли кустов аира. Леша усмехнулся, пряча в самодельную кобуру самопал: «Пусть до августа подрастут. А там! Открытие охоты на уток! Будут моими!»

Вернувшись на тропинку вдоль озера, мальчишка весело и быстро направился по ней к чарующей и манящей своей неизведанностью, своим величием, своей первозданной дикой красотой полосе лиственного пойменного леса – урочищу Бобовки. У входа в лес тропинка разделялась. Одна, еле видная, натоптанная грибниками дорожка уходила влево к острову. Вторая шла к большому лесу на Маяк через Бобовки. Леша уверенно свернул на вторую, и, пройдя по ней вглубь леса, уверенно свернул с натоптанной людьми тропки на тропу звериную. Он знал эту тропу – она вела на большую поляну через заболоченный лог. По этой тропе он начал изучать Бобовки еще в прошлом году под бдительным оком брата. Теперь на этом участке он чувствовал себя как дома. Пройдя полкилометра, осматривая на грязи следы косуль, кабанов, кое-где лапы енотовидной собаки или лисы, Леша дошел до лога, свернул с тропы и по косогору гряды с буйной порослью подрастающего ельника, осторожно пошел параллельно логу. Как он и ожидал, ветерок вдоль лога поднял диких кабанов. Их Леша не увидел, но услышал грозное уханье секача, легкий треск редких сучьев под копытами диких свиней. Постояв на месте и выждав время, чтобы не нарваться на свиноматку, он прошел еще метров сто по ельнику и свернул в болото. Здесь, на старой, разросшейся кверху толстыми сучьями осине находится старое гнездо черного аиста. Осторожно подкравшись по ельнику к началу заболоченного лога, Алексей заулыбался: из расположенного в развилке толстых сучьев гнезда на него, чуть высунув головы, смотрели двое аистят. «Заметили! – усмехнулся Леша, – или кабаны их всполошили». Он присел на заросший мхом пенек и притих. Капюшон ветровки накинул, чтобы не было видно сверху. Не прошло и десяти минут, как среди деревьев мелькнула черная тень и на гнездо бесшумно опустился взрослый черный аист. Быстро раздав принесенную пищу в открытые красные клювы птенцов, птица также бесшумно и стремительно исчезла в кронах деревьев. В отличие от семей белых аистов, все произошло абсолютно тихо, словно в «немом» кино. Постояв недолго у гнезда, Леша вернулся на тропинку и, дойдя до противоположной окраины лога, опять свернул на гряду. Буквально в ста шагах, на косогоре, под пологом молодых елочек жила семья лисиц. На утоптанном щенячьими лапами песке у входа в нору нашел перья рябчика, мелкие косточки, видимо от зайца, скорлупу пятнистого яйца. Стебельки березок и осинок сгрызены, изломаны. Узенькая тропка протоптана от норы к логу, где у лис водопой. Наклонившись, Леша заглянул в нору. В нос ударил резкий запах псины, смрад падали. Самих лисят, конечно, не видно. Оглянувшись на шорох, с удивлением увидел в десяти шагах от себя совсем тощую облезлую лису, которая, по-кошачьи выгнув спину, оскалила клыки, смешно сморщив нос. Она вдруг несколько раз сипло тявкнула, фыркнув, юркнула под елку. Леша засмеялся и быстро ретировался на «свою» тропу – предупреждение он понял правильно.

Вот, наконец, Криница. По бобровой плотине Леша перешел ручей и остановился у изготовленного им с братом солонца[3 - Солонец (биотехн.) – место или биотехническое сооружение (корыто, углубление в пне, углубление-корыто в поваленном дереве и т.п.), где для диких зверей выложена соль.]. Осину они сначала подрубили с одной стороны до середины, пониже. Потом – с обратной стороны, уже на уровне груди. Дерево упало, но осталось висеть на расколовшемся от подруба пне. В верхней толстой части ствола они сделали первое корыто, выдолбив его специально изготовленным для этих целей приспособлением, напоминающим кайло или кирку, где вместо острого шипа было выковано закругленное, в виде отточенной ложки, лезвие. От первого корыта вниз по стволу прорублен желоб до второго корыта в середине ствола. И от второго корыта вниз до кроны, лежащей ветвями на земле, опять прорублена уже совсем узкая канавка. Эти желоба сделаны для того, чтобы дождевая и талая вода стекала из корыт по стволу, просаливая древесину. Ни лоси, ни косули, ни зайцы, для которых изготовлены эти корыта, не любят, как это принято считать, лизать соль. Они любят соленую кору, соленую древесину и даже соленую землю под солонцами. Самой же жгучей соли они побаиваются. Вскоре Леша увидел и свой солонец. Коры на стволе уже не осталось: вся она съедена за год лосями, косулями и зайцами. Травы вдоль дерева нет тоже – все избито, истоптано копытами, часто усыпано катышками «разнокалиберного» помета. От дерева-солонца набиты свежие тропы к логу – на водопой. Ствол дерева вокруг корыт изгрызен, а затем зализан языками так, что древесина блестит словно лакированная. Под стволом осины дикие кабаны нарыли глубокие, в колено, ямы: соль нужна не только травоядным, она является крайней необходимостью и лакомством, в том числе и для диких кабанов, которые с удовольствием высасывают ее из соленой земли, процеживая сквозь зубы. Пройдя до водопоя, Леша увидел на грязи четкие следы волка. Мурашки пробежали по спине. Мальчишка, озираясь по сторонам, достал самопал[4 - Самопал (разг.) – самодельное примитивное оружие, изготовленное кустарным способом, приспособленное для стрельбы путем поджога заряда извне.], закрепил в скобе у зажигательной щели две спички, подсунул под изоленту спичечный коробок. Самопал был заряжен несколькими крупными самодельными дробинками. Дробь Леша лил уже давно самостоятельно: в коробе с мокрым мелким песком протыкал стержнем вертикальные «шахты», заливал их расплавленным свинцом. Полученные охлажденные стержни резал на равные цилиндрики, которые раскатывал в старой сковороде дном алюминиевой кастрюльки диаметром поменьше. Снаряженные такой дробью патроны не отличались при стрельбе хорошей кучностью, но из-за отсутствия магазинной дроби и такая годилась.

Следы волка как раз вели в ту сторону, куда Леше надо было идти – на Маяк. Постояв в нерешительности, мальчик осторожно пошел по следам волка, держа самопал наготове. Солнце уже светится в кронах деревьев, лес наполнен щебетом птиц, радостно встретивших рассвет. Где-то недалеко, вдоль лога, прохоркал запоздалый вальдшнеп. На лугу несколько раз гортанно прокричали журавли. Вдруг со стороны Маяка послышались одинокие, редкие сначала, а потом более частые, активные голоса лающих собак. Леша остановился, затих. Лето – охота закрыта. Да еще здесь – запретная для охоты «зеленая зона». Откуда собаки? Вскоре лай собак перешел в частый набат-гон. Гончие взяли след и гнали зверя по Бобовкам в районе большой поляны, куда и шел Алексей. Забыв про волка, Леша взволнованно прислушался к лаю собак: лай из гона превратился в облаивание зверя на месте, и Леша понял, что собаки работают вдвоем по крупному зверю, скорее всего, по лосю или секачу. Из злобного, на высоких тонах лая, голос собак периодически переходил в равномерный гон, и опять, остановившись, в визгливое облаивание на месте. Не замечая комаров и оводов, нещадно атакующих со всех сторон, Леша настороженно слушал голос погони, голос преследования, голос охоты. Легкий озноб пробежал по спине: кто же это обнаглел? А может, это все же бродячие собаки? Голос собак то приближался, то удалялся, и Леша догадался, что собаки кружат зверя вокруг поляны, которую называли Микитовой.

В районе Маяка и большой поляны тревожно застрекотали сороки; с места на место перелетают сойки, оглашая лес скрипучим резким криком. Тревога пришла в лес. Казалось, даже зяблики и другие певчие птицы примолкли. Прислушиваясь к тревожному стрекотанию сорок, крикам соек, гулкому набату гона собак, Леша спрятал самопал и, осторожно ступая, пошел прямо по звериной тропе в сторону непрекращающегося злобного лая собак. Что это были гончие, Леша уже не сомневался…

* * *

Машину спрятали в кустах орешника. Быстро светало, лес ожил и наполнился гомоном птиц. Где-то кукушка, перелетая с дерева на дерево, громко оповещала лес о своем присутствии. Щеглы, зяблики, дрозды, зарянки, камышевки, славки на все лады приветствовали восходящее солнце, оглашая лес веселой, жизнерадостной музыкой пробуждающейся ото сна природы.

– Свист, – Коля тихо подозвал возбужденного приятеля, – гони по тропинке к острову. Не тормози. Не кури. Не спи. Станешь у кривой березки на самой развилке. И замри, пока мы сами не придем или в стволы коротко не позовем. Если длинно, протяжно, то, как обычно, иди к машине. Все понял?

– Что тут понимать, Колян? А может, на «ход ноги»? Глаз подвострить? У меня ж фляжка! Магарыч!

– На какой ход? Какой глаз? – вмешался хмурый Дрот. – Положи фляжку в машину, алкаш! Положи, кому сказал!

Свист неохотно достал из внутреннего кармана плоскую стальную фляжку и спрятал в мох под машину, бормоча что-то и про «алкаша», и про «каких-то придурков». Припрятав фляжку, он, не оборачиваясь, сгорбившись, вложив в патронник патроны с пулями, пошел вниз к болоту по тропинке, ведущей сквозь Бобовки к острову у истока Винницкого озера. Когда Свист исчез за поворотом, Дрот открыл багажник и за поводки вытащил радостно и нетерпеливо скулящих собак, грубо одернул их за поводки. Собаки притихли.