Неподвижно лишь солнце любви

Но Бабайцев уже не командовал ротой, и надо было как-то решать свой вопрос в создавшейся обстановке по-иному, мягко говоря, не официально. Бланк отпускного билета удалось попросту купить у какого-то сверхсрочника из учебного отдела. И вот после парада он отправился во Внуково. Взял билет и опустился в кресло в зале ожидания. Сердце стучало, словно маятник часов, отсчитывая минуты, оставшиеся до полёта в счастье. Иного определения он и найти не мог, именно в счастье. Он уже всё просчитал: часов в девять вечера, если всё будет нормально, он постучит в калитку дома на улице Лодыгина. И у них будет целый вечер и ещё почти целый день до вечера, ибо поезд, который позволял успеть в училище к назначенному сроку, уходил из Симферополя в восемнадцать тридцать. Что же касается финансовой стороны вопроса, то при социализме такая поездка в Симферополь была вполне доступна даже для курсанта. Плутократия ещё не взвинтила цены, не сделала так, что на поездку только в одну сторону, деньги надо откладывать несколько месяцев даже старшему офицеру. И лишь много позже – в 2012 году – Путину удалось добиться сближения жизненного уровня офицеров с Советским. Хотя далеко не по всем параметрам. Эльциноиды с помощью прихватизации многих государственных структур сами устанавливали удобные им цены. Трудно было теперь выкорчевать всю ту мразь и мерзость, которая махрово расцвела при ельцинизме.

Но в Советскую пору курсант мог позволить себе полёт в Крым даже на один-два дня.

Теремрин ждал начала посадки, сгорая от нетерпения, когда вдруг объявили, что рейс на Симферополь откладывается на два часа. Было обидно, что у него погодные условия отнимают целых два часа общения с Наташей, но делать было нечего – оставалось ждать. Приехал он в аэропорт часов в шестнадцать, но вот уже стрелки часов приблизились к девятнадцати, то есть до отправления в обратный путь оставалось менее суток, а он всё ждал полёта. А вскоре вновь объявили о том, что рейс откладывается, теперь уже сразу до трёх утра. Он бы досидел, он бы дождался, но многие пассажиры стали сдавать билеты, собираясь ехать поездом. Посоветовали и ему не тратить напрасно время, пояснив, что это, вполне возможно, не последний перенос вылета. Ехать на поезде? Но поезд приходил в Симферополь всего за два часа до отхода того, на котором предстояло возвращаться. Поездка теряла всякий смысл, хотя он долго колебался, а не решиться ли поехать хотя бы ради того, чтобы полтора часа побыть с Наташей на вокзале.

Потом он описал ей все свои мытарства и размышления, но она только пожурила, заявив, что нельзя так рисковать. Она писала, что очень, очень хочет видеть его, но не такой ценой. Что же оставалось? Ждать зимнего курсантского отпуска? Он показался Теремрину очень и очень далёким, даже несбыточным.

Теремрин в то время ещё не осознал, что в характере его стала проявляться не очень приятная чёрточка – непостоянство. Он так хотел видеть Наташу, так мечтал встретиться с нею на октябрьские праздники, что просто перехотел и стал раздражаться против неё же за то, что она не могла убедить родителей отпустить её. Он даже не подумал о том, что она, его милая Черноглазка, в то время одна ещё никуда и никогда не ездила, кроме Севастополя, где училась в Судостроительном институте, да и туда её поначалу провожали родители, пока она не нашла попутчиц из сокурсниц. Не то чтоб при Советской власти такие поездки были опасны, но мало ли что. Всё-таки путь не близок, да и Москва была совсем незнакома ей. А его ещё могли и не отпустить в увольнение. Если бы он умел в то время судить здраво, понял бы, что и родители Наташины правы, да и она совсем не виновата в том, что не удалась их встреча.

Собственно, трагедии-то никакой не было. Просто нужно было подождать ещё три месяца, и во время зимних каникул они бы непременно увиделись. Есть в каждом мужчине хоть чуточку эгоизма. Попробуй только дать ему, этому эгоизму, волю, и махонькая капелька превратится в море разливанное. Наш герой так досадовал на несостоявшуюся встречу, что даже согласился встретить День Конституции 5 декабря в компании своих друзей. Там он и познакомился с девицей, которая отвратила его от чистых и добрых чувств к Наташе, хотя ничего путного из отношений с этой девицей так и не получилось. Тем не менее, переписка с Наташей стала затухать и скоро оборвалась вовсе.

Прошло время, прежде чем Теремрин, которому пришлось обжечься и не однажды, принимая фальшь за истинные чувства, понял, наконец, что он потерял в лице Наташи!

…В купе уже было темно, поезд шёл всё также быстро, а Теремрин, то дремал, то пробуждался от дрёмы, и всё думал, думал и думал. А думал об одном: была ли любовь? Может быть, просто иллюзия любви? Ведь всё способствовало тому, чтобы появилась такая иллюзия. После нелёгкой учёбы на третьем курсе он оказался в райском уголке, на море, где всё дышало чем-то особенно добрым, светлым, праздничным. И хотя коттеджи пансионата были далеко не пятизвёздочными, а просто фанерными домиками без удобств, всё это в то давнее время не имело никакого значения, тем более для него курсанта, привыкшего к спартанской обстановке. Его встретили с детства родные и близкие люди, с ним рядом была девушка, которую он помнил почти столько же, сколько помнил себя. И всё-таки это была его первая любовь, была сильная любовь, хотя с его стороны она не выдержала испытания, даже такого незначительного, как разлука в несколько месяцев.

Четвёртый же курс оказался богат увлечениями, но все они не шли в сравнение с теми его чувствами, которые он испытывал к Наташе, все, кроме одного. Оно возникло нежданно, во время первого лейтенантского отпуска. Оно казалось несерьёзным в виду разности в возрасте – предметом того увлечения, того чувства, была девочка, которой ещё не исполнилось и шестнадцати. Но на самом деле, как теперь начал осознавать Теремрин, чувства к ней были значительно более сильными и яркими, нежели все другие. А ведь та девчушка была из своего, столь же родного, как и Наташа, круга. Все остальные девушки, которые становились предметами его увлечений на четвёртом курсе, были бы, наверное, ничем не лучше той, что впоследствии стала его женой, той, с которой он так и не нашёл ни общего языка, ни общих интересов в жизни.

Теперь он размышлял над тем, что в старой, дореволюционной России были очень и очень даже мудрые порядки. Взять хоть тоже сватовство, высмеянное и позабытое после революции. А что же в нём было плохого? Да, конечно, случались издержки, случалось, что юношу принуждали жениться на нелюбимой девушке, или девушку выдавали замуж за нелюбимого юношу. Случалось, что родители ставили на первое место материальные соображения. Впрочем, такие случаи известны из художественной литературы, а, по меткому замечанию, одного из выдающихся Русских мыслителей, прошлое России целесообразнее изучать не по романам, а по судьбам конкретных национальных героев.

О сватовстве позабыли, влияние родителей на детей, устраивавших свои судьбы, оказалось сведённым к нулю. И что же из того вышло? Многое, очень многое здесь мог сказать Теремрин по своему личному опыту. Ведь, к примеру, Наташу прекрасно знал его отец, но отца совершенно не интересовало, что и как складывается у Дмитрия с нею. Единственно, что он отметил, так это великолепные её письма, которые Дмитрий хранил дома, и на которые отец случайно наткнулся, а, наткнувшись, прочитал. Он попросил у сына прощения за это, но одновременно выразил восхищение письмами. И всё. Когда Дмитрий прекратил писать Наташе и стал встречаться с другой девушкой, отец никак на это не отреагировал и даже не поинтересовался, кого тот предпочёл Наташе. А дальше – больше. Как-то Дмитрий по пути в увольнение догнал в подъезде совсем молоденькую женщину с ребёнком и поинтересовался, мол, что это за особа гуляла, как он выразился, с младшей своей сестрёнкой. Но в ответ услышал, что это уже замужняя женщина, что у неё маленькая дочка, но с мужем у неё нелады – он старше неё намного. Теремрин нашёл возможность познакомиться с ней, и завязался нелепый роман с замужней женщиной, который привёл к её разводу и к попытке выйти за него замуж. Ту особу, скорее всего, интересовало положение отца Дмитрия, а вовсе не он сам, ещё даже не лейтенант.

И что же отец? Он отреагировал равнодушно: мол, если хочешь, женись. Тебе семью строить, тебе жить… А если бы он усадил сына в кресло в своём кабинете, попросил бы принести письма от Наташи, да коё какие из них перечитать, если бы объяснил, что жену надо выбирать себе вовсе не так, как обувь в магазине, если бы рассказал, как тяжко бывает, когда в брачный союз вступают люди совершенно разного круга, разного воспитания и образования, люди, родителей которых с очень большим трудом можно усадить за один стол по причине их полной несовместимости по мировоззрению, по образованию, по отношению к жизни, да и по многому тому, в чём достичь равенства совершенно невозможно. Если бы он объяснил, как важно и самим вступающим в союз, и впоследствии их детям, чтобы во всей семье был полный лад, и чтобы дети не метались между бабушками и дедушками, видя их полное различие и превосходство одних над другими, страдая от понимания этого.

Если бы отец дал с высот жизненного опыта свою характеристику Наташе, которая могла быть только очень высокой, и если бы заявил твёрдо, что на другие его выдумки, ставшие результатом несерьёзных, поверхностных и сиюминутных связей не даст своего родительского благословения, то Дмитрий, без всякого сомнения, прислушался бы.

Теперь он думал об этом вовсе не потому, что хотел найти виноватого в своей несчастливой в личном плане судьбе, а потому, что старался учиться на ошибках своих и ошибках своего отца. Ведь Дмитрий Теремрин тоже был уже отцом, и у него подрастали сын и дочь, которых ему надо было воспитать так, чтобы они не повторили его ошибок. Впрочем, подобные прозрения у него в то время были ещё очень большой редкостью. Он всё ещё метался по жизни, всё ещё чего-то искал, зачастую путая легковесные связи с настоящими чувствами. Он быстро разочаровывался, начинал новый поиск, который также приводил к разочарованию.

Что он мог сделать теперь? Развестись? Возможно, это было бы лучшим выходом и для него, и для его жены, которую он мучил своими похождениями. Она ведь уже начинала о многом догадываться, потому что вокруг со стократными преувеличениями жужжали подленькие «народные мстители», всякие там тёти Люды, тёти Аллы и прочие сплетницы, коих всегда немало находится среди соседей.

Развестись, конечно, было можно. Но ради чего? Ради кого? С Наташей связь была утрачена безвозвратно. Она была давно замужем. Он попытался решить и ещё одну головоломку. А если бы он, увлечённый в первый лейтенантский отпуск, не потерял бы связь с той девчушкой, если бы звонил, писал письма из гарнизона, если бы навещал, приезжая в отпуск, и дождался, когда она подрастёт, разве не могла у них сложиться хорошая, добрая, прочная семья? Что же остановило его? Быть может, именно то, о чём думал не раз. А думал он о том, что, на какое-то время он оторвался от того круга, в котором оставалась она, и никто не мог предугадать, что сможет возвратиться в него в новом и вполне достойном качестве. Но ведь никто не подсказал ему, что он глубоко ошибается, бросаясь в полымя вредных для него связей.

«Тебе жить – ты и выбирай» – это идиотское правило по чьей-то злой воле навязывалось с завидным упорством, и одновременно сводились на нет старые, добрые традиционные порядки и правила, выстраданные Русью вместе со всем, что выстрадано вековым опытом. «Сам решай!» А кому выгодно, чтобы ещё не окрепший юноша сам решал свою судьбу, не слушая того, что говорит отец? Это выгодно тем, кто хочет разорвать связь отцов и детей, ибо, если эта связь разрывается, страна неминуемо катится в пропасть. Мудрая Российская Государыня Екатерина Великая недаром говаривала: «Знак падения государства, когда не оказывают почтения Государю, начальствующим, когда не почитают ни старых, ни отцов, ни матерей…».

Послушание детей нужно не столько родителям, сколько самим детям, ибо оно, это послушание, уберегает детей от бед, распознать которые просто не хватает жизненного опыта. Теремрин не скоро понял, сколь порочен тезис: «Тебе решать!» Столь же и порочен другой: отступая перед настойчивостью детей, иные родители со вздохом изрекают, что человек, мол, может что-то понять и чему-то научиться только на своих ошибках. Зачем же давать детям ошибаться? Правда, отец, однажды, когда Дмитрий ещё служил в войсках, сказал ему: «Тебе нужна жена, которая будет тянуть тебя вверх в интеллектуальном плане, ибо, надо признать, что и образование твоё, и служба твоя далеки от уровня того круга, из которого ты вышел. Тебе нужна такая жена, которая вернёт тебя в свой круг».

Но он говорил это, когда найти такую жену уже было негде. Когда же возможность найти появилась, когда он оказался в институте, на кафедре, и вокруг было множество прекрасных девчонок для выбора, его вновь словно что-то лишило его разума.

Он перебирал в памяти свои увлечения и всё более убеждался, что не так уж часто сверкали на его горизонте такие звёздочки или такие солнышки, которые могли осветить его жизнь. Теперь эти солнышки освещали другие жизни, светили кому-то другому, но не ему. К подобным солнышкам, он не отнёс Алёну, ибо она сама загасила свой светильник.

Мысли очищали его, настраивали на какой-то новый, незнакомый лад и он не мог не думать о том, что ждёт его завтра. Быть может, Ирина как раз и есть то солнышко, которое столь внезапно осветило его отдых в Пятигорске и которому, возможно, суждено осветить его жизнь.

А дети? Как же быть с детьми? Увы, далеко не все мужчины думают о детях, когда охватывают их чувства или даже иллюзии чувств к посторонним женщинам, кажущимся в разгар чувств самыми желанными и самыми близкими на свете. Не слишком задумывался о том, что будет с детьми и Теремрин, полагая, что всё разрешится как-то само собой. Так он размышлял под колёсный перестук, а стрелки часов уже убежали далеко за черту полуночи. Заснул он поздно, с трудом заставив себя заснуть, поскольку заснуть нужно было – поезд должен был прибыть на Курский вокзал на рассвете, и на сон оставалось немного времени.

Глава третья

Свежий утренний ветерок прогуливался по Кутузовскому проспекту, когда Ирина вышла из дома своей подруги Татьяны, чтобы поймать такси. Транспорт ещё не работал, метро должно было открыться только через час, и тротуары были совершенно безлюдными. Вскоре блеснул зелёный огонёк, Ирина махнула рукой, и бежевая «Волга» с шашечками остановилась перед ней.

– На Курский, – сказала Ирина.

– Поехали, – ответил таксист, и машина помчалась по пустынным улицам. Разворот сделали за Триумфальной аркой, а на Садовое кольцо выбрались через Смоленскую площадь.

Чем ближе был Курский вокзал, тем всё большее волнение охватывало Ирину. Она снова и снова вспоминала разговор с матерью, который состоялся сразу после возвращения из Пятигорска. Всё случилось после звонка Теремрина, который хотел узнать, как добралась она. Едва Ирина положила трубку, мать спросила у нее:

– Кто это тебе звонил? Ты разговаривала, словно с очень близким человеком.

– Ой, мамочка! – воскликнула Ирина. – Кажется, я влюбилась.

– Когда же это? В кого?

– В Пятигорске я встретила замечательного человека, – отвечала Ирина, продолжая сидеть у тумбочки с телефоном.

– На курорте, стало быть, – с укоризной заметила мать.

– Разве в этом дело?

Ирина встала и, взяв сумку, понесла её в свою комнатку.

– Погоди, не убегай, – сказала мать, делая вид, что сердится. – А ну выкладывай всё…

– Сейчас. Только сначала выложу всё из сумки, а потом уже изолью тебе душу, – ответила она каламбуром.

Они говорили за чаем на небольшой кухоньке с газовой плитой, холодильником и столиком у окна. За цветастой занавеской сгущались сумерки.

– Какой же это замечательный человек, – рассказывала Ирина, глядя вдаль за окно. – Умный, красивый, воспитанный.

– Дай Бог, если всё так, как ты говоришь, – сказала мать. – Меня одно беспокоит.

– Что же, мамочка?

– То, что встреча эта произошла на курорте. Наслышана я о курортных романах. Там ведь все мужчины холостые или вот как только вернутся домой, сразу разведутся, – она сделала паузу и спросила: – Как его зовут-то?

– Дмитрий Николаевич Теремрин.

– Где-то я слышала эту фамилию.

– Его отец – видный историк, профессор, – пояснила Ирина.

– А сын-то? Сам-то сын, что из себя представляет? Слышала-то я, видно, об отце.

– Может быть, и не только об отце. У Дмитрия Николаевича тоже много работ. Он ещё и писатель, и даже поэт.

– И где же он работает, твой писатель и поэт?

– Военный он, военный историк, полковник. А вот где служит? Кажется, в институте военной истории.

– Полковник? – переспросила мать. – И сколько же ему лет? Тебе-то по возрасту, разве что капитаны.

– Не знаю, сколько лет. Но по виду мы как раз друг другу подходим. Нам многие говорили, что мы хорошо смотримся,– призналась Ирина.