Молодинская битва. Куликово поле Грозного Царя

А наутро, когда лишь смрадный дым поднимался над тем, что ещё накануне было помолодевшим от стройки, стольным градом, отправился государь в Новоспасский монастырь к пострадавшему на пожаре митрополиту Макарию.

Макарий же, как увидел государя, сразу за своё. Снова о каре небесной говорил, о том, что казнит Всевышний Москву за царёвы прегрешения, за то, что царь не казнит злых, ну а добрых-то миловать теперь и сил не хватит царских.

Но беды только начинались. Природная стихия возбудила стихию народную. Поползли слухи, что не просто так пожар сделался, что «Москва сгорела волшебством».

Кто слухи таковые распускал? Тут уж точно не Глинские. Явно действовали их противники. Всем надоели самозванные правители. Лучше ли они были – те, кто слухи распускал – хуже ли неведомо. Только цель то ясна – сбросить власть Глинских и самим занять место возле трона.

В роковые периоды в жизни государства, в резкие повороты жизни, во время любых смут, всегда поднимает голову мистика. Волшебство!? Когда злое, когда доброе. Собралась толпа у стен кремлёвских. А перед толпой бояре появились, вроде как всё ведающие, загодя в толпу глашатаев своих во множестве внедрив.

– Кто Москву сжёг? – прокричал самый бойкий боярин.

А из толпы ответ готовый:

– Глинские! Глинские!

Тут же и уточнения, и дополнения от «знающих» понеслись со всех сторон:

– Княгиня Анна, мать братьев Глинских, вынимала сердца из мёртвых, в воде мочила, да кропила водой той все улицы, по Москве разъезжая. Вот и пожар занялся….

Сколь бы нелепыми ни были слухи, сколь бы нелепыми ни явились выкрики из толпы, да только пали они на почву, вполне к тому подготовленную. Беда страшная, жуткая, порой, разум у людей отнимала, да и возникало острое желание виноватых найти, ну что б тут же прямо и расправиться.

А «знающие» слуги боярские тут же и ещё масла в огонь подбросили. Объявили толпе:

– Дом-то Глинских не сгорел. Дом-то Глинских уцелел! Своё то не сожгли, своё-то не кропили…

Невероятно, но факт. Действительно дворец Юрия Глинского целёхоньким остался. Тут уж и понукать толпу не надо. Обратилась она на дворец тот боярский с резными наличниками на окнах, да и прочими архитектурными причудами. Слуги попытались остановить нападавших, да разбросала толпа их в мгновение, перебив половину.

Юрий Глинский не ожидал нападения. Не успел не то, что скрыться из дому, но и в доме спрятаться не успел. Выволокли его на улицу, да тут и порвали на части. Дом же разграбили полностью. Да и слуг, что не сбежали ещё от него, добили. Бушевала толпа день, бушевала второй, а на третий пошла на Воробьёвы горы, к дворцу, где государь пребывал со своей супругой. Не против государя пошла – Глинского Михаила искать, да с княгиней Анной, что «Москву волшебством спалила», расправиться.

Это стало рубежом, после которого простой сбор погорельцев перерос в беспощадный бунт.

Увидев обезумевшую толпу, юный Иоанн понял, что настаёт для него час важный, быть может самый главный час.

Обступила толпа дворец. Суровая, бушующая, неистовствующая толпа.

Что делать? Стража изготовилась, даже пушки выкатили на площадку перед дворцом. Только команду дай и прольётся кровь обезумевших от горя людей.

Ряд стражников перед входом загораживал дорогу.

Иоанн ступил на крыльцо. Бушующая толпа несколько поутихла. Кое кто даже попятился назад. Государь не кто-нибудь перед ними.

Но самые смельчаки не угомонились, стали требовать:

– Выдать нам княгиню Анну Глинскую, выдать сына её Михаила.

Тут и толпа взревела:

– Выдать, выдать! Знаем! Они во дворце спрятаны, в покоях царских.

Решительный момент, роковой…

Что ж, твоё слово, государь! А ведь в толпе всякого люду полно – ведь и горем убитых много, родных и близких потерявших, детей малых от огня спасти не успевших. К тому же знал Иоанн, что не напрасен гнев, знал, что давно бесчинствовали Глинские. Да только ведь выдумки то о волшебстве, которым Москва сгорела, не ими в толпу брошены. Тут надо ещё поискать, кто повинен в бунте. Но это потом, а сейчас-то время не ждёт. Сейчас минуты дороги, а то, может, и секунды.

Заметил, что всё же многие в толпе смотрела на него, государя, с почтением. Не была ещё подорвана в ту пору вера в царя-батюшку. Но уже встречались и особи, поющие с чужого голоса, да и просто глупые и легковерные крикуны. Опять-таки не время разбирать, кто есть кто.

– А ну посторонись! – повелел государь стражникам.

Пропустили они его, как не пропустить, коли государь потребовал, хоть и опасно пропускать к обезумевшей толпе.

Иоанн оглядел толпу и голосом, окрепшим небывало и поразившим многих, кто слышал голос его прежде, скомандовал:

– А ну схватить бунтовщиков, – и жестом указал на одного, затем другого и третьего, на самых наглых.

Выбрал тех, кто кричали более других, кто старался завести толпу и быть может на штурм бросить. Ринулась вперёд стража. Вот момент, когда побоище могло произойти. Могло ли? Кто ж знает? Но одно ясно. Если бунт не пресечь в начале самом, исход неведом. Пролитая кровь уже не даст остановиться, ведь тогда уж всё одно – смерть что так, что этак. В бою ли, на плахе ли. Разница не велика.

Твёрдость царя возымела действие. Никто не шелохнулся, когда нескольких бунтовщиков схватили и вывели из толпы. А Иоанн столько же твёрдо приказал казнить их на глазах у всех.

Порубала их стража. Толпа замерла.

Понял государь, что пришли погорельцы, от горя обезумевшие, не по его душу, что его власть государева по-прежнему незыблема, а вот власть боярская стала окончательно ненавистной народу. И сохраняется пока эта власть лишь на его авторитете, удерживающего от беспредела и смут, лишь на авторитете русского православного самодержавия. Показал государю бунт, что боярство перед толпой без его царской воли уже совершенно бессильно, что не спасут бояр ни слуги верные, которые быстро в неверных им обратятся, ни дружины, поскольку дружины-то царю служат, а не им, боярам.

Вот сейчас объяви он, государь, что бояре повинны в бедах, что и его, государя, они извести хотят, ровно, как и народ, брось клич в толпу, уже готовую в действу решительному, и полетят головы, все до одной полетят и правых, и неправых.

Сколько раз в России бывали такие вот моменты, когда бояре ли, другие ли власть имущие только государевым именем спасались. И столько же раз предавали они своих государей.

А в тот великий час понял юный Иоанн, что должен взять власть окончательно именно сегодня, сейчас или никогда, и взять её твёрдо, жёстко в сильные и грозные государевы руки, чтобы вершить дела на казнь злым и добрым на милование.

А во дворце, когда вернулся государь после усмирения толпы, всё также лежал ниц, не рискуя подняться на ноги, Михаил Глинский, павший перед Иоанном при появлении толпы, ползавший по полу, целовавший ступни сапог с молениями не выдавать его.

Люди жестокосердные, легко посылающие на казни, пытки и терзания других, теряют самообладание, когда чувствуют, что настал час справедливого возмездия.

Поднял он голову, глянул на Иоанна, ну и понял, что беда миновала. Встал на ноги и сразу принял свой обычный вид, заговорил свысока, как со своим подданным. Этакое поведение тоже обычно для трусов и негодяев. Едва минует опасность, снова на коне…

– Ну что там, разогнал иродов. Казнить, казнить надо побольше…

Государь смерил его не просто суровым взглядом, а взглядом презрительным и процедил:

– Прочь с дороги, холоп поганый. Благодари Бога и Пресвятую Богородицу, что не отдал тебя за твоё злобесие погорельцам, горем велиим убитым. Лишаю тебя с сего часа чина конюшего. И чтоб мне на глаза не попадался более, пока не передумал.

Глинский только рот раскрыл, а слова так и застряли в нём. Хотел было возразить, хотел было накричать, как прежде, на племянника, да одумался, заметив, как напряглись к броску готовые сопровождавшие государя стражники. Вот сейчас Иоанн только глазом моргнет и отправится Глинский в темницу, а то и за братом своим вослед, да за теми, что казнены только что.

А чин то высок был у Михаила Глинского. Почитай по-современному то, премьер-министр правительства.

Не был жесток государь. Позволил дяде своему вместе с бабкой Анной Глинской опрометью бежать из Москвы во Ржев, который и пожаловал им

в «кормление».

Начиналась новая эпоха царствования Иоанна Васильевича, в стихийном от природы огне грозовом рождённого и в огне пожарища рукотворного власть царскую в руки свои принявшего.