Студенты

– Да ерунда, иди, – махнул рукой Корнев, сидевший у кровати Ларио.

– Идите, конечно, – усмехнулась Горенко.

Через несколько мгновений Карташев вышел к Анне Семеновне.

– Как вы выросли! – могла только сказать Горенко, удерживаясь от смеха.

Карташев стоял перед ней, высокий, в длинном салопе, в носках, и сконфуженно смотрел своими наивными, растерянными глазами. Горенко кусала губы.

– Можно подумать, что вы сами больны, – произнесла она с своей манерой говорить сама с собой, – волосы отросли… волнами… настоящий поэт…

Она была одета в черное, просто, но все шло к ней; глаза ее, большие, синие, сделались еще глубже, загадочнее и сильнее магнетизировали. Она показалась Карташеву очаровательной, прекрасной, каким-то слетевшим ангелом.

– Я так рад вас видеть!..

– И я рада… – Она осмотрела его. – Этот костюм вам больше идет, чем теплое пальто, калоши и башлык в июле. Вам все ваши кланяются… Наташа еще похорошела…

Карташев глазами сказал Горенко: «И вы».

Она вспыхнула, отвела глаза и спросила с той строгостью, которая еще сильнее ласкает:

– Ну, теперь расскажите, что вы сделали хорошего?

Карташев рассказал о том, что срезался, что готовится в институт путей сообщения, и спросил о Моисеенко, но Горенко ничего не знала, где он и что с ним…

Она говорила сдержанно, неохотно, и Карташев чувствовал, что здесь с ним только ее тело, а душа вся принадлежит какому-то другому, недоступному для него миру. Его не тянуло в этот мир, потому что он не знал его, зато тянула Горенко, и рядом с ней, красивой, задумчивой, он хотел бы быть везде…

Карташев еще что-то спросил об ее муже.

– Больше меня ни о чем не спрашивайте, – я ничего и не знаю.

Карташев смутился, чем-то обиделся, – ему точно не доверяют, – и замолчал.

Корнев, осмотрев Шацкого, возвратился к ним.

– Тёмка – легкомысленнейшее существо, – говорил он, любовно посматривая на Карташева, – выехал из дома математиком, превратился в юриста, а теперь путеец… и все с одинаковыми основаниями… Эх, ты!

– А его, знаете, совсем рефлекс заел, – обратился задетый Карташев к Горенко.

Корнев покраснел.

– Что ж, – сказал он, – я согласен…

– А у нас все-таки хотя какая-нибудь жизнь.

– Ну, покорно благодарю и за такую жизнь, – вспыхнула Горенко, – уж лучше Сибирь… Ей-богу… для меня ваша жизнь положительно была бы хуже каторги…

Явился Ларио, и не один, а с Шуркой. Они шумно вошли в комнату Шацкого, куда бросился и Карташев. Дело разъяснилось: Ларио получил пятьдесят рублей в задаток и отправился к Марцынкевичу. Карташев обиделся, а «дрызнувший» уже Ларио, чувствуя некоторую вину, как бы извинялся, говоря:

– И, понимаешь, черт его знает, и сам не знаю, как попал туда и вот с этой самой…

– Да ну, ты, черт! – перебила его Шурка, – не ори… видишь, больной…

– А что – как? Был доктор? – спохватился Ларио.

– Господи, что с ним сделалось? – всплеснула руками Шурка. – Да вы его совсем уморили… Этот в салопе ходит. Ха-ха-ха! Черти вы, да и только!

Карташев сидел в полном отчаянии: эта Шурка, свинья Ларио… там за дверью Горенко, которая все это представит себе совсем иначе…

– Что вы смеетесь? – сердито повернулся он к Шурке.

– А что? нельзя? – благодушно-насмешливо спросила она. – Злой? Грр… укусит!.. обезьяна… ха-ха-ха!

Шурка смеялась, смеялись Ларио и Корнев, выглянула Горенко и улыбалась, один Карташев в своем салопе был сердит и расстроен. Он думал: мало того, что возись с больными, мало того, что нарядили человека в шутовской костюм, – смеются еще, и главное – кто смеется? Ларио в его же платье, так бесцеремонно с ним поступивший!

– Тебе меньше всего следовало бы смеяться, – сказал он ему с гневом.

– Мой друг, но чем же я виноват… что ты… действительно шут…

– А ты свинья!

– Ну, ты полегче, а не то и в морду можешь получить.

– Что-о?!

Корнев едва растащил их.

– Господа! полно, что вы! Больной, дамы – перейдите хоть в другую комнату.

Все перешли в другую комнату, все говорили враз, приводили свои доводы, объясняли и объяснялись, кричали. Горенко успокаивала Карташева и Ларио, Шурка извинялась, ругалась и приставала к Карташеву, браня, требуя и умоляя его, чтобы он сейчас же помирился «с подлецом Петькой».

Свежее молодое лицо Шурки разгорелось, и она добилась-таки, что Карташев и Ларио помирились. Шурка радовалась, прыгала, поцеловала Карташева и сказала:

– А все-таки они уморят этого долговязого… Ну, нет… Вот завтра Петьку выпровожу – за границу едет… дурака вон выгонят оттуда… – а сама останусь здесь. Эй ты, салопник, в товарищи берешь меня?

– Едем! – обратилась Горенко к Корневу.

XXIII

Начало учебного сезона в технологическом институте сопровождалось беспорядками.

Еще с весны было вывешено объявление, что откладывать экзамены не дозволяется, но объявление было вывешено поздно, и большинство студентов уже разъехалось по домам.

Все не державшие согласно объявлению считались оставшимися, а все оставшиеся на третий год подлежали исключению. Таких набралось до двухсот человек.

В коридорах, в аудиториях студенты собирались и бурно обсуждали положение дел.

После одной громадной сходки решено было просить отмены сурового распоряжения. Приглашенный на сходку директор пришел в сопровождении инспектора, но раздались крики: «Вон инспектора», – и инспектор ушел. Директор был бледен, но тверд. Он старательно избегал всяких объяснений причин и определенных обещаний. Все попытки со стороны студентов ни к чему не привели. Тем более было непонятно поведение директора, что прежде он искал популярности у студентов. Убедившись, что пред ними уже стоит другой человек, студенты, пошептавшись, приняли решение освистать директора.