Студенты

– Доктора прежде всего надо, – сухо перебил Карташев.

– Конечно, надо, – обиделся Ларио, – и я отлично понимаю, что надо… затем и послал за тобой…

– Надо Ваське дать телеграмму…

Карташев написал телеграмму и отправил ее с горничной.

Ларио сидел молча, обидевшись и надувшись.

– Давно он заболел? – спросил как мог мягче Карташев.

– Понимаешь… собственно, вчера…

И Ларио торопливо, озабоченно, полузакрыв свои итальянские глаза, начал рассказывать, как и когда началась болезнь Шацкого.

– Понимаешь… эту ночь я почти всю не спал с ним… Голова болит… Черт знает как это все глупо…

– Ложись, я останусь…

– Ты останешься?

Ларио сразу успокоился и удовлетворенно посмотрел на Карташева…

– То есть черт знает как это все тут вышло, – именно только недоставало заболеть ему… Хлеба нет, чаю нет… Заложил его платье…

Ларио развел руками.

– Заложил?!

– Ну, а что ж – с голоду подыхать? И квитанцию положил ему на столике: помрет – ничего не надо, а жив останется – недорого… рубль семь гривен только и дали… Купил три фунта сахару, четверть чаю, колбасы там, хлеба, пять десятков папирос, дал горничной на дорогу к тебе – и все!

Ларио, точно извиняясь перед Карташевым, развел руками.

– Да-а… – раздумчиво протянул Карташев.

Оба замолчали.

Горничная возвратилась с квитанцией от телеграммы, поставила самовар и подала его.

– Ну, а этот урок за границу, о котором хлопотал для тебя Шацкий? – спросил Карташев.

– Понимаешь, опять сегодня приходил швейцар: просил прийти… ну, а как? Вот я хотел поговорить с тобой… понимаешь, хоть бы на время, только сходить…

– Да, необходимо… надевай мое платье, – я ведь все равно никуда не пойду… Разве вот не спал ты?

– Это ничего… Разве пойти в самом деле?

– Иди, непременно иди… Может, задаток дадут.

– Пожалуй, пойду я… Или уж Ваську подождать? До завтра, все равно уж…

– Нет, нет! сейчас надо… Завтра уж могут другого взять.

Ларио совсем было оделся и опять нерешительно проговорил:

– Неловко, знаешь…

– Что ж, Петя, с голоду же иначе сдохнешь…

Ларио вскипел и с отчаянья только рукой махнул.

– То есть черт знает как не люблю я шляться так, вот к этаким… Была у меня квартирка; как-никак голубя поймаешь, и черт с вами со всеми…

– Лишь бы дело выгорело! – выпроваживал его оставшийся, в свою очередь, в нижнем белье Карташев, – а там опять заведем и голубей и коляску…

Ларио ушел, а Карташев остался с Шацким.

Шацкий чаще вскрикивал, громче говорил что-то и становился беспокойным. Карташев позвал горничную, горничная привела хозяйку, и они втроем стали совещаться, что может быть у Шацкого. Бледная, изнуренная хозяйка, с преждевременно старческим лицом, растерянно смотрела своими добрыми голубыми глазами на Шацкого и говорила осторожно, точно пугаясь собственных слов:

– На рожу похоже… если мелом прикладывать… да сахарной бумаги… – Она вздохнула, сделала страшные глаза и кончила: – А все лучше доктора…

– За доктором я послал… А хуже не будет, если мы начнем прикладывать наши средства?

– Не знаю… не с чего бы… еще красной фланели вот прикладывают…

Карташев, лежавший под одеялом, чтобы прикрыть свою наготу, приподнялся:

– Так давайте будем делать, что можно…

Нашли мел, бумагу, красную фланель. Карташеву пришлось оставить кровать, и он, извинившись за костюм, встал. Хозяйка на его извиненья только махнула рукой: все перевидала она на своем веку, и ей даже не интересно было, как это вышло так, что Карташев тоже очутился в одном белье. Очевидно, так надо, или такова уж эта комната, что все остаются в одном нижнем белье.

Прошло еще два часа. Обвязанный Шацкий заметался сильнее, все порывался встать, чтобы куда-то идти. Карташев постоянно укладывал его и, наконец, поместившись с ним рядом, осторожно обхватил его и слегка придерживал. Шацкий успокоился и лежал опять неподвижно.

Наступила майская белая ночь. Карташев лежал рядом с Шацким и думал, что хорошо бы, если б зажгли лампу; думал, куда мог деваться Ларио; думал, не умер ли уж Шацкий, как вдруг раздался резкий звонок, и громкий чужой голос спросил:

– Здесь больной студент?

«Слава богу! – подумал Карташев, вставая и зажигая лампу, – хоть вечером приехал: подумает, что я уже разделся».

Вошел молодой брюнет с черными густыми волосами, более длинными, чем обыкновенно носят; бросил свое пальто и шляпу; вытянул манжеты и, широко разведя руками, точно его что-то давило, обратился к смущенно поднявшемуся к нему навстречу Карташеву:

– Вы больной?

– Нет, вот на кровати больной…

– А-га…

Шацкий вдруг заметался и громко закричал: