Бурлаки

В другом месте базара так же расправлялись с другим заподозренным.

Прибежавшая полиция отняла только одни изуродованные трупы.

Айла успел уже переброситься с Финогенычем, и татары опять отдавали свои серпы, нанявшись по пяти рублей и получая по пятьдесят копеек задатку на серп.

Никому не было больше дела до убитых.

– Собаке собачья смерть, – равнодушно обходили бурлаки их трупы.

Какой-то экипаж остановился возле трупа Гамида.

– Молодой, – тихо, с сожалением заметила дама, выглянув из экипажа.

– Жена? – обратилась она к Мялмуре.

– Жена, – ответила бледная, высокая Мялмуре.

– Красивая какая, – сказала дама своему мужу, и экипаж поехал дальше.

Идут татары спешно, судорожно по дороге с базара. Обгоняет их экипаж.

– Почем? – высовывается к ним господин.

– Пять рубля! – растерянно кричат ему бурлаки.

Господин качает головой:

– Дешево!

На лицах татар отчаянье и слезы:

– Такой хлеб?! Двадцать человек на десятину!! Ай, ай, ай… Неволя гонит!

– Хуже неволи! – кричит другой.

– В неволю идем, господин милостивый… – И еще быстрее, словно убегая от своих мыслей, спешат за исчезающим экипажем бурлаки.

Две недели прошло.

Был тихий вечер.

Пыль улеглась на дороге, и вечерний аромат полей охватывал со всех сторон заброшенную татарскую деревушку.

Старый Амзя сидел у своего шалаша и, помолившись Аллаху, тихо пел стихи из корана.

Несется его монотонное пение, смотрит Амзя на далекий закат и, охваченный миром и тишиной прекрасного вечера, поет свою песню:

Велик Алла!

Алла, Алла – один он!

И так звонко в тиши вечера несется все тот же засыпающий припев:

Алла, Алла – один он!

Нет мыслей в старой голове Амзи. Знает он только, что велик Аллах и пророк его Магомет. Знает он, что и ему, старому, дал он покой и мир.

Но если бы этот покой волей Аллаха был нарушен, то велик Аллах!

Алла, Алла – один он!

И покорен его воле старый Амзя.

Вот потухло солнце, и в золотых облаках по небесным бирюзовым полям чья-то высокая, длинная тень шагает, высоко подымая свои длинные ноги. «То правоверный, – думает Амзя, – кончил счет своих дней на земле и спешит к Аллаху за наградой. Отведет Магомет его в свой рай и даст ему гурий». Так и старый Амзя уже скоро пойдет к своему богу, и возвратит там ему Магомет его молодую силу. Поет Амзя и не видит, как чья-то тень промелькнула пред ним.

Поднял Амзя голову и не верит своим старым глазам: стоит перед ним Мялмуре. Стоит и, как велит закон, смотрит не на него, а далеко в сторону. Не ему говорит она, потому что закон не велит разговаривать с тестем, – говорит она ночи, что надвигается со всех сторон:

– Умер Гамид… Убили бурлаки Гамида…

– За что убили? – эхом звучит голос старого Амзи.

– Цену сбавил.

Понял все старый Амзя и ничего не спросил больше о сыне.

– А зачем ты с людьми жать не осталась? Кто будет платить ваш долг?

– Я к отцу уйду, – угрюмо отвечает Мялмуре, и сердце ее замирает тревогой…

Не стал и ее больше спрашивать Амзя.

Она молода и красива: отчего не уйти ей к отцу?

Ушла Мялмуре. Один остался Амзя.

Никого сразу не стало теперь у него.

Сидит он и, как прежде, все поет свою песню. Дрожит его. голос, и тоскливо несется пеоня навстречу надвигающейся ночи. Алла, Алла – один он!

Смотрит Амзя туда, где горит еще далекий закат: один он теперь, старый Амзя.

Было время, не один он был. Помнит он лето, как с женою ходил бурлачить. Все лето бурлачил; но были дожди, было много прогульных дней, и много проели они тогда заработанных денег. Думал много тогда заработать, а с пустыми карманами пришлось назад идти.

Была поздняя осень, и холодный ветер насквозь продувал летнюю одежду. Заболел тогда сын его, маленький Абдул с толстым животиком, черный, как земля, в разорванной рубашонке, с голыми тонкими ножонками, с тюбетейкой на голове. Все вез его Амзя в ручной тележке, пока не умер Абдулка. Зарыли тогда его на шихане, где зарыт уже был один бурлак, которого в это лето убили с целью ограбить: знали, что нес он деньги домой, а один без семьи был, – подстерегли и убили. Рядом с ним и Абдулку зарыли. Так и зовется шихан: татарская шишка. Плакала баба тогда: не дошла и до дома – родила Гамида. Много беды они приняли, пока дошли до своей деревни. Ждали Амзю кредиторы с деньгами, а он показал им только пустые карманы. Ждали и те, кто прошлой зимой наняли его за четверть цены их хлеб жать.

Много беды и потом было: рос Гамид, и хорошо помнит его Амзя, как бегал он ребенком по селу в своей тюбетейке и еще не знал, что такое свет божий. Свет божий…

Поет старый Амзя, и низко падает его старая голова.