Бурлаки

Луна всплыла и зажгла голубыми и серебряными огнями округу. Закутался лес, и седой туман поднялся над рекой.

Муэдзин прокричал с высокого минарета:

– Алла, Алла бис Мелла иль рахман!

Завыла где-то собака, и опять все стихло. Свет божий измаял старого Амзю, вымотал все его жилы, иссушил всю его душу, сердце изорвал крючьями. Ах, как больно эти крючья рвали сердце! Умерла старуха и не увидела, как вырос сын. Другой на трех женат, а у Амзи и на одну не было больше денег. Никто не пойдет без денег. Так и прожил Амзя. Ждал, пока вырастет сын. Вырос, – в солдаты взяли. Ждал, когда вернется. Вернулся…

Теперь, больше нечего ждать.

Поет Амзя, но уже то не песны то старый волк одиноко воет в голубой лунной ночи…

Дальше подвинулась ночь.

Лежит Амзя и не знает, спит он или идет, – все идет, как и прежде бывало, бурлаком с женой и сыном.

Идут они, – жена и сын, – где-то близко, близко, и легко им, а ему все труднее, и подгибаются его старые ноги.

И тихо стонет во сне Амзя.

Молодой добрый барин подъехал на рассвете, и напрасно кричал ямщик, чтобы Амзя отпер ворота. Слез с козел, наконец, ямщик и сам отпер ворота.

А Амзя лежит без движения, и при виде этой старой изможденной фигуры барин подумал, что умер татарин.

– Жив он или умер? – спросил он ямщика. Подошел ямщик, тронул кнутом:

– Жив.

Слез барин и сам подошел. Лежит Амзя, и глаза его смотрят на барина.

– Ты что лежишь?

Разве лежит он, Амзя? Нет, он идет, тяжело, но все идет, и с ним вместе идут и жена и дети его. Только им легко, а ему все труднее.

Ждал барин, ждал и опять спросил:

– Ты что лежишь?

Кто-то зовет его.

– А! – отозвался Амзя и, оглянувшись на барина, спокойно ответил:

– Устал маненько.

Но вдруг сознание возвратилось к Амзе, и он стал ерзать бессильно своими худыми, как плети, ногами, стараясь упереть их в пыльную землю, чтобы подняться. Его истощенное лицо было так сосредоточенно и спокойно, словно кто другой за него подымался.

– Лежи, лежи… на вот тебе…

И барин сунул в его руку двугривенный. Какой-то ток точно пробежал по телу Амзи, он быстро поднес руку к глазам и внимательно-тревожно спросил:

– Серебро?

– Серебро, серебро, – наклонился барин.

– А-а! – глубоко, с наслаждением, удовлетворенно вздохнул старый Амзя. – А-а-а. – И прочувствованным голосом ломанно заговорил: – Спасиби, спасиби, добрый… мой добрый господин. – Он вдруг задумался над чем-то и рассеянно повторял: – Спасиби!

Но, опять вдруг спохватившись, как будто боясь, точно за какой-то другой работой, забыть это слово, он стал все твердить:

– О, спасиби… спасиби…

Утром нашли старого Амзю без памяти, в бреду. Он открывав свои блуждающие глаза, когда его подымали, и ничего не понимал.

Зачем тревожат его, когда вот сейчас он пойдет по небесным полям, пойдет с женой и детьми, пойдет прямо к Магомету, где за горе земли ждет его рай?

К вечеру умер старый Амзя.

И, может быть, в первый раз с своего появления на землю он лежал теперь с тем бесконечным покоем на лице, какой дарит только одна одинаково ко всем равнодушная смерть.

notes

Сноски

1

мясо. (Прим. Н. Г. Гарина-Михайловского.)

2

Поскотиной называется огороженное у деревни пространство, куда загоняется для пастьбы скотина. (Прим. Н. Г. Гарина-Михайловского.)

3

Сотенная – четыре тысячи квадратных сажен. (Прим. Н. Г. Гарина-Михайловского.)