Коронованный рыцарь

Здесь же мы называем Зинаиду Владимировну единственно как причину, почему Виктор Павлович забыл о Петербурге и службе.

Увлекающийся по природе, он был влюблен и совершенно потерял голову.

Истинно влюбленные робки – он был робок, и потому дело любви не подвигалось ни на один шаг вперед, хотя он был из тех завидных женихов, на которых матери взрослых дочек глядят хищными глазами.

Впрочем, эту причину выставляла своей дочери сама Ираида Ивановна, конечно, очень желавшая Зизи, как называла она дочь, такой блестящей партии.

Такова ли была эта причина на самом деле, мы узнаем впоследствии.

Наступил ноябрь 1796 года, и вдруг Москву, как громом, поразила весть о кончине императрицы Екатерины II и вступлении на престол императора Павла I.

С этим известием прибыл в Москву капитан гвардии Митусов.

Москва радостно приняла вторую половину известия, и целые три дня после принесения присяги новому государю были торжественные празднества.

В изъявлении усердия своего новому государю первопрестольная столица одарила и вестника такими роскошными подарками, что сразу составила ему целое состояние.

Начальник Москвы, Михаил Михайлович Измайлов, подарил ему массивную серебряную стопу, наполненную червонцами, губернатор, князь Петр Петрович Долгорукий, – табакерку с бриллиантами, полицеймейстер, генерал-майор Павел Михайлович Козлов, – часы с осыпью; московское купечество поднесло ему на серебряном блюде тысячу червонцев, а все дворянство – десять тысяч ассигнациями; Английский клуб поднес ему от себя пять тысяч рублей.

Государь остался очень доволен таким приемом его посланного и прислал вскоре благодарственное письмо к Измайлову, повелев в нем объявить признание свое и благодарность всем чинам, в Москве пребывающим, как гражданским, так и воинским, дворянству, купечеству и вообще всем жителям.

Москве об этом известно стало в несколько часов через квартальных.

Митусов по возвращении в Петербург был произведен в генерал-майоры.

Вслед за этим известием получилось другое, взволновавшее из конца в конец всю Россию.

Это было строжайшее высочайшее повеление, чтобы все находящиеся в домовых отпусках и в отлучках гвардии обер- и унтер-офицеры непременно явились к своим полкам и командам.

Совершенно потерявший голову от любви к своей кузине, Оленин, рассчитывая на прежнее отсутствие порядка в войске, нимало не встревожился этим повелением и продолжал по-прежнему издали любоваться предметом своей пылкой любви, о чем молодая девушка только могла догадываться.

Время шло.

Оказалось, впрочем, что для него это не могло уже иметь особенно дурных последствий, так как он, давно пропустивший срок своего отпуска, по высочайшему повелению был исключен из службы, о чем и уведомлен через полицию.

Почти одновременно с этим в семье боготворимой им девушки произошло событие, поразившее всех, как громом из ясного неба.

Майор Владимир Сергеевич Оленин был внезапно ночью увезен с прибывшим фельдъегерем в Петербург.

Жена и дочери чуть не сошли с ума от внезапности обрушившегося на них, как казалось, несчастия.

Несколько успокоившись, они быстро собрались и помчались тоже в Петербург.

Виктору Павловичу в Москве оставаться было, таким образом, незачем.

Он принялся за свои имущественные дела, принял от опекуна все деньги и имения по бумагам и тоже поехал восвояси – в Питер.

Что там ожидало его? – он не задавался вопросом.

Он ехал за «ней».

Х. По Московскому тракту

Дорога от Москвы до Петербурга, как и другие дороги, ведущие в Северную столицу, представляла в описываемое нами время интересное и необычайное зрелище.

Она усеяна была кибитками скачущих гвардейцев, в некоторых сидели матери с совсем маленькими детьми.

Слух о созыве всех отлучных гвардейцев распространился, как мы уже имели случай заметить, подобно электрическому току, почти в один миг по всему государству и произвел повсюду страшный переполох.

Не было ни одной губернии, ни одного уезда – словом, ни одного угла в государстве, где бы не было отлучных и находящихся в отпусках гвардейцев.

Повсюду их было множество, и больших, и взрослых, и малолетних.

Все они были встревожены неожиданным повелением, строгость которого повсеместная молва увеличила в сто раз.

Говорили, что велено тотчас ехать к своим полкам и явиться непременно в срок, а кто не явится, будут не только исключены из военной службы, но имена их будут сообщены герольдии, чтобы никуда их более не определять.

Этот преувеличенный слух нагонял на всех положительный ужас, и нельзя себе представить, какие произошли повсюду смятение, жалобы и плач среди отлучных и отпускных гвардейцев и их близких.

Многие, живя целые годы на свободе в деревнях, даже поженились и нажили себе детей, которых тоже записали в гвардию унтер-офицерами, хотя и сами еще не несли никакой службы.

Положение их было не из приятных, и они не знали, что им делать и как появиться перед лицом монарха; они должны были бросить своих жен и спешить в столицу.

Большинство горько раскаивалось, что, по примеру других, не вышли уже давно в выпуски или в отставку и проживали по нескольку лет в сержантских чинах, дожидаясь гвардейского офицерства.

Браня на чем свет самих себя, они ехали, с ужасом представляя себе все трудности службы.

Иные надеялись в том же году быть капитанами; вдруг эти надежды оказались разбитыми, и они ехали повесивши головы.

За малолетних и несовершеннолетних горевали их родители.

Из них в особенности были поражены отцы и матери тех малолетних, записанных в гвардию детей, которые совсем были неспособны к службе.

Все эти солдаты-дети также требовались в полки как отпущенные до окончания наук в свои дома.

Не знали, что делать с этими малолетними.

К особому несчастию, многие из них, по жадности родителей и по протекции, считались давно уже на действительной службе, а некоторым были прибавлены года, и по полковым спискам они значились шестнадцати- и восемнадцатилетними, когда на самом деле им не было иногда и десяти лет.

Как было показаться с такими в Петербурге?! А ехать все же было надо.

По всей России раздались жалобы и стоны, всюду слышались слезы и рыдания.

Но все это не могло вызывать ни малейшей жалости в трезво и беспристрастно смотрящих на вещи людях.

Это было наказание нашему дворянству за наглое злоупотребление во зло милости великой монархини, за непростительный обман при записке в гвардию младенцев.

Взрослые гвардейцы тоже не заслуживали сожаления.