Князь Тавриды

– Что вы, наследство, что ли, получили, что так сияете? – спросила она, и в тоне ее голоса даже прозвучала завистливая нотка.

Радость ближнего всегда несколько неприятна людям, хотя в этом они ни за что не сознаются.

– Нет-с, зачем наследство… Наследство – это означает смерть… а я о смерти и думать теперь не хочу… Да и зачем нам наследство… На прожиток хватит, да и после нас останется… – хвастливо сказал Степан.

– С чего же вы такой радостный?

– К решению пришел о своей участи. С души бремя сомнения скатилось… Хочу попытать: или уже счастливым без меры буду, или совсем пропаду.

– Ну, последнему чего же радоваться… – улыбнулась Мазараки.

– Важно то, что к решению пришел, а там, что будет – Божья воля… По-моему, пусть гибель, чем так, одно недоумение…

– Я что-то вас сегодня не понимаю.

– Может, поймете… Дозвольте с вами объяснение иметь, сепаратное, наедине…

– Со мной! – удивилась Калисфения Фемистокловна, и в этом удивленном тоне было много деланого.

– С вами… с вами…

– Так пожалуйте ко мне в горницу… Вот отсюда… – приподняла она прилавок.

V. Холоп

С трепетным волнением последовал Степан Сидоров в «хозяйское отделение» кондитерской, как называли служащие помещение самой Калисфении Фемистокловны, в отличие от других комнат, находившихся за кондитерской, представляемых в распоряжение более почетных постоянных посетителей.

Помещение это состояло из маленькой приемной и спальни, обстановка которой виднелась в открытую дверь. Рядом со спальней была небольшая комната, где спала девочка с нянькой.

Убранство приемной дышало довольством, без бросавшейся в глаза роскоши, и тою уютностью, которая придается помещению только женской рукой, посредством ничтожных безделушек, салфеточек и прочего, в общем созидающих манящую к себе картину.

Из отворенной двери соблазнительно выглядывали изящный туалет, тоже установленный разными вещицами и принадлежностями из фарфора и хрусталя, и часть высокой кровати под белоснежным одеялом, из-под которого для очень внимательного наблюдателя выглядывали шитые золотом миниатюрные утренние туфельки хозяйки.

Оттуда распространялась и раздражала нервы смесь запаха духов и здорового женского тела.

– Присаживайтесь, Степан Сидорыч, и говорите, – сказала вошедшая Калисфения Фемистокловна, садясь в кресло и указывая введенному ею гостю на другое.

Степан Сидорович сел, но молчал.

Обстановка, окружающая его атмосфера, царившая в этом уютном уголке его «богини», как мысленно называл Калисфению Фемистокловну Сидорыч, произвели на него ошеломляющее впечатление.

Он вдруг, совершенно неожиданно для Мазараки, вскочил и, охватив ее за талию, привлек к себе.

– Что вы, что с вами, вы сошли с ума! – вскрикнула Калисфения Фемистокловна, но крик этот был так сдержан, что не мог долететь до помещения кондитерской, в которой, кстати сказать, в то время было немного посетителей.

Видимо было, что случай с ней не был единоличным и непредвиденным.

Калисфения Фемистокловна с силой оттолкнула от себя чересчур фамильярного гостя и последний снова очутился сидящим в кресле.

Он скорее упал, нежели сел в него.

– О чем же вы хотели со мной говорить? – спросила как ни в чем не бывало Мазараки, спокойно снова усаживаясь в кресло.

Степан Сидоров опомнился.

– Простите… Виноват… Затменье нашло… одурь…

– Ничего, ничего, о чем, я спрашиваю, вы хотели со мной говорить?..

– Да вот об этом же…

– То есть о том, чтобы лезть со мной обниматься… Это любопытно и… странно…

– Нет-с… вы не так поняли… или я не так сказал…

– Одно из двух… это правильно.

– Точно так-с… Я, чтобы в законе…

– В законе? – переспросила Калисфения Фемистокловна.

– Да-с… в законе, а ни как иначе, я тоже вас как следует понимаю…

– Вы мне делаете предложение… кажется, надо понимать так, – сказала, улыбнувшись, Калисфения Фемистокловна.

– Так-с, так-с, так и понимать надобно… – обрадовался Степан Сидорович.

– Благодарю вас за честь… – медленно, как бы раздумывая, заговорила Мазараки, – но я ведь не молоденькая девушка, а потому извините, если бы и решилась вступить во второй брак, то при достаточном обсуждении этого дела и на разумных основаниях… Прежде всего я вас совершенно не знаю…

– Обо мне можете справиться в доме князя Андрея Павловича Святозарова, я с малолетства был при его сиятельстве, – выпалил, перебив ее, и не обдумав, что он говорит, Степан.

– Вы, при князе… Чем же вы были при нем? – воззрилась на него Калисфения.

Степан побледнел, смешался и молчал.

Он понял, что проболтался и проболтался непоправимо. Врать теперь было бы бесполезно, справка у любого из княжеских слуг уличит его во лжи.

Надо было говорить правду.

Он сполз с кресла и опустился на колени перед Калисфенией Фемистокловной.

– Простите, виноват, я не купец, я бывший дворовый человек князя Святозарова, вырос с князем и до последнего времени служил у него камердинером… теперь получил отпускную…

В голове у него в это время почему-то мелькала мысль, что ему уже во второй раз приходится сбрасывать с себя личину купца.

– Холоп, раб, илот… да как ты смел… вон! – вскочила она, как разъяренная тигрица.

Степан не двинулся. Он продолжал стоять на коленях, низко опустив голову.