Куриная слепота

ЛАРИСА. Жулик чёрный. Его не видно. Много чёрного цвета. Знаешь, что там?

ТОЛЯ. Знаю, смотрел.

ЛАРИСА. Это чужое. Почему смотрел?

ТОЛЯ. Да ладно ты.

ЛАРИСА. Что значит – “ладно”? Вы что себе позволяете? Тише, ни слова. Боюсь открыть. Дура, думаю, что там сидит маленький негритёночек. Негритос, негритос, папу с мамочкой унёс. (Открыла чемодан. Достала салфетку, полотенце с петухом, коробку из-под чая.) Это мамино. Я вспомнила. Я всё-всё вспомнила. Эти сорок дней меня отрезвили. Всё, прекращаю. Я больше не буду. Я всё-всё помню. Я всё вспомнила, все свои корешки. Я завтра же буду, начну жить иначе. Буду помнить, что я чья-то дочь, что у меня мои родители!!! Вся Россия должна очнуться, взбодриться, не брякать мозгами!!! (Открыла коробку, вынула бумаги, чиркает спичками, читает, улыбается.) А это? Документы?

ТОЛЯ. Документы.

ЛАРИСА. Это чужие. У моих другая фамилия. И у меня не эта фамилия. У меня – Боровицкая. Я диплом, я в универе, это прекрасная фамилия, я знаю, я не могу, это не мои родители…

ТОЛЯ. Не твои, говорю ведь. Я и сказал, чтоб не таскала его за собой. Поедем, да? Поедем вместе, да? Сколькикомнатная у тебя там?

ЛАРИСА. Сколькикомнатная. Многокомнатная. Ловушка многокомнатная. Маленькая, прикольная ловушка. Вы мне “тыкаете”? (Встаёт.) Не повод для знакомства то, что мы с вами тут, в подвале вот это вот сделали… Да, да, в Москву на мотоцикле. Или трёх свиней впряжем в сани и поедем. У меня Алекс, у меня концерты, у меня жизнь. Я это всё ваше тут ненавижу и ненавидела всегда! А это не мои… (Толя стукнул кулаком по портфелю.) Но-но, мальчик, тихо. Тот Толя звал меня на “вы” и не позволял таких слов, какие вы говорите, и вы – не он. Мы с вами только увиделись, что вы злитесь? Я не виновата, что вы вот где, а я вон где. Может быть, что и под фальшивым “Адидасом” бьётся горячее сердце, но я – “Сен-Лоран” люблю, тихо, не возражать мне… Значит, я приехала, я сижу тут…

ТОЛЯ. Старая ты. Врёшь ты всё. Сука, сука, я же говорю – все бабы суки, обещала вот только что…

ЛАРИСА. Кто чего обещал? Я? Я хотела вас всех за доброту отблагодарить! А ты? Ты знал, да? И она знала? Ах ты, Ванька из Криворожья, помесь негра с мотоциклом, свинья! И я приехала?! Вот моя трагедия – трагедия доверчивости, как у Отелло! Я всем и вся доверяю! Боже мой, Боже мой! Я-то думаю, эти люди приютили моего папу, мою маму, а это совсем чужие! Чужие! Я же вижу: не похож на папу, не похож! Что ж я такая глупая? Завтра приедет Алекс, он зачем мучался, мучается сейчас в грязном вагоне? Конечно, это не он, не отец! Мои дома! Они дома, в маленьком бревенчатом домике в восьми часах езды от Москвы, но в другую сторону, а я – тут?! У них нет телефона, как позвонить?! Он знал и не сказал мне!!! Со мной он поедет! Пупок развяжется, милый!! Всё наоборот! Свет! Дайте свет! Почему так темно в этом театре?! (Разбрасывает листья, хохочет.) Пошли, разбудим этого дядечку, чтобы не нарушать ему нервную систему, он меня тоже принял за дочь, рассердился, не здоровался со мной, обиделся, разбудим его, извинимся перед ним! Хорошо, хоть я не поехала на могилку к чужой тёте! Я только и знаю, что езжу по могилам! Хватит! Моё платье всё в листьях, что мне за это Слава Зайцев скажет, шляпка от Сен-Лорана испачкалась! Дура пьяная, приехала, мощи святые собралась выкапывать, идиотка, дура! Впрочем, надо съездить к ней на могилку, надо быть великодушной, доброй ко всем, художники великодушны и добры к своему народу, до свидания, мой дорогой, я многое поняла благодаря этой поездке, я поехала, разбужу его, да, да, я с катушек поехала в этом доме! Будите его! Лариса Боровицкая будет с ним прощаться! Мне надо ехать! Алекс, всё впереди, будем жить, не хороните меня!!!!

Бежит из подвала, падает, поднимается, дёргает за ручку двери подъезда, кричит, колотит руками и ногами в дверь. Из подъезда в ночных рубашках выскочили сёстры-еврейки, Митя, Зорро и Наталья. Лариса кинулась в подъезд, бежит наверх, вбегает в квартиру, бросается к постели, тормошит отца.

Дядечка, дядечка!!!! (Молчит.) Он не шевелится. Дядечка не шевелится… Я говорила вам, что будет третья смерть, говорила, вы не верили, третья смерть, третья смерть, третья смерть!!!!!

Прибежали все, встали у постели отца. В подвале собака завыла. Толя вышел к рельсам, лёг между ними, забросал себя листьями. Во дворе кто-то хлопает ковёр.

Темнота

Занавес

Конец первого действия

Второе действие

ДЕНЬ

Прошло три дня. Там же. “О” мигает, кран ездит, колокол звонит, падают листья с тополя, пакеты из-под молока на деревьях раскачиваются, трамваи ходят, искры летят. Мотоцикла возле подъезда нет. Везде висит выстиранное бельё: в квартире Мити, в подвале, на крыше, на балконе. У дома между тополями верёвка натянута и на ней тоже простыни, пододеяльники, наволочки, накидушки, вышивки, выстрочки, выбивки, вязание. С белья на пол, на листья сушеные капает, стекает струйками вода. С балкона ручеек бежит.

За столом сидит Лариса, Наталья, Митя, еврейки-близняшки. Наталья к себе сумку прижимает. Лариса сидит, ногами в пол упершись, на стуле. У неё на голове завязано полотенце как тюрбан, на коленях лежит салфетка. В одной руке у неё банка из-под чая, в другой – букет желтоголовой пижмы.

ЛАРИСА. Я говорила вам, что будет третья смерть, говорила, вы не верили, третья смерть, третья смерть. Сколько тут в этой квартире умерло уже. Эта женщина со своим мужем, их сын, потом Митина мама, потом бабушка, потом папа Мити, потом моя мама, ну, та женщина, которая была вроде бы как моя мама, и вот теперь этот дядечка. Страшно. Я боюсь ехать и в Москву. Там всё напоминает о его смерти. Високосный год. Страшно. Мне одно спасение – работа, роли. А их нету. Три дня я хожу на конечную остановку, стою с цветами до темна, пока глаза ничего не видят, а его нет и нет. Телефон не отвечает в Москве. Ничего не понимаю. Но что делать – у меня нет денег, можно было бы концерт организовать, но я не умею, у меня нет организаторских способностей. Надо выкинуть эти цветы. Правда, я их на пустыре нарвала. Эти цветы как называются? Не куриная слепота?

НАТАЛЬЯ. Куриная слепота весной. А сейчас осень типа того что. Это пижма.

ЛАРИСА. Осень, помню. Везде листья. Красивые цветы. Пижма, фижма, рижма.

НАТАЛЬЯ. Желтенькие. Говнистого цвета. (Сёстрам.) Тихая какая, слышите? К вечеру так орать будет – кошмаревич. Пока про цветочки говорит. Вот ведь человек-то, ведь что делает водка: жёлтая вода в голову ударяет.

ЛАРИСА. Что вы там говорите?

НАТАЛЬЯ. Да так, постольку поскольку типа того что.

ЛАРИСА. Надо, всё-таки, организовывать концерт.

НАТАЛЬЯ. Да какой концерт. Итак концерт. (Сёстрам.) К вечеру ни рю, ни мя уже, на рогах. И Толька, как с ума сошёл, с ней пить стал. И гоняет, гоняет вокруг дома на мотоцикле, разобьётся вот и всё, зачем я тогда жила, раз сына не станет, я ж шутила про его смерть-то типа того что, я ж хотела, чтоб красиво было про него, а то он злой, драчливый. И Митька нет-нет, да выпьет с нею. Правда, Зорро перестал. Я б сама от всего напилась, да мне нельзя пить, я была в окружении Лещенко. Я чуть-чуть, и сразу пьяная. Это значит – я алкоголичка? Или физически слабая я, или психически. Выпью – и пьяная типа того что. (Помолчала.) Сегодня шла и вдруг вижу: наш дом-то стоит на горе. Никогда не думала, почему мне так трудно идти к дому. Дура вот какая. Сто лет к этому дому ходила и вдруг только сегодня увидела. На горе, ага, девочки. На горе стоит, огоньками светится, уютненький типа того что. Вот почему в подвале нету сырости, вони. Поняла теперь.

ЛАРИСА. Опять она мозгами брякает, не даёт говорить.

НАТАЛЬЯ. Что?

ЛАРИСА. Ничего. Всё будет хорошо, Ларочка, всё будет хорошо. Три дня погостила, хватит. Поехала я. Ну вот. Толя хотел ехать со мной, где же он?

НАТАЛЬЯ. Как же. Он совсем, думаете, с головой не дружит? Это мы дураки, подбираем всяких, хороним вот, сколько денег затратили, он и не насобирал столько у магазина, еле-еле гроб сделали по блату Зорре друганы-алкаши. А Толька не дурак, не думайте типа того что.

ЛАРИСА. Я постирала вам всё, пусть будет на память. Стирала без порошка, нет денег. У Мити не могу занять, стыдно.

НАТАЛЬЯ. На порошок стыдно, а на водку не стыдно. И что пьяная в умат каждый день – не стыдно. Сижу вот, сторожу, а у меня сидячий нерв болит.

ЛАРИСА. Седалищный, милочка. Седалищный. Вы все время шмыгаете носом и себе под нос что-то такое гадкое бормочете, я не слушаю, не хочу слушать, оберегаю свою ауру. Тише, ни слова, хватит возражать.

НАТАЛЬЯ. Прям командир типа того что. Такую строгость напустит, я аж молчу сразу, пугаюсь, слышите, Сарочка, Двойрочка?

ЛАРИСА. Этот рисунок на стене – распутство, разврат. У меня книжка была желтенькая в детстве, китайская сказка про нарисованного в ресторане на стенке журавля. Он танцевал, когда было много посетителей. Желтенькая книжка, желтенькая сказка, помню. Но потом – журавль ушёл совсем из ресторана. Отчего – забыла. Вот этот профиль мне напоминает этого журавлика из сказки, нарисованный профиль, никогда не встанет со стенки, потому что его никто не просит танцевать. Нам, художникам, тоже нельзя опускаться и танцевать “Казачок” перед кем попало. Особенно, если нас не просят. Я думаю, вы меня не забудете. Я гениальна, а вы знаете, какой заряд передаёт талантливый человек другому при общении. Огонёчек передаётся от моего сердца к вашему. Передался, да ведь? Так?

НАТАЛЬЯ. Да ведь, так. Гений среди удобрений. Не забудем, ещё бы, артистка, взбаламутили наше болото типа того что.

ЛАРИСА (Помолчала.) Брякаю и брякаю мозгами, надо ехать. (Пауза.) Почему я сижу со всем этим в руках, не знаете? Как Фемида. Кого я тут решила судить? Нет, я буду играть Клеопатру и вхожу в образ. Некому мне судить. Всё. До свидания. Будьте здоровы. (Пауза.) Ну, я поехала.

МОЛЧАНИЕ.

Сегодня сорок третий день без Толи.

НАТАЛЬЯ. Какой Толя? Никакого Толи тута не было и нету. Был, да вышел весь.

ЛАРИСА. До свидания. Поеду. Хотя страшные предчувствия что-то сегодня. Мне снилась грязь. Это к богатству или к грязи. В буквальном или в переносном смысле к грязи? Тише, не надо. Всё будет хорошо, Ларочка. Я верю, верю, что всё сложится в России, всё станет хорошо и в России, и у меня – частицы моей Родины.

НАТАЛЬЯ. Про Родину, ага, на себя бы в зеркало глянула.

ЛАРИСА. Митя, слышите? Я не дорассказала вам про Толю. Рассказываю. Вы же меня понимаете? Более никто тут. Какой хороший был мальчик. Он только начинал бриться и отпустил усы, они были колючие, а лицо нежное. Какой был. “Всё будет хорошо, Ларочка” – говорил. А потом погиб. (Молчит.) Я приехала туда, на место катастрофы и хотела умереть. Встала там, на мосту, и думаю: вниз головой сейчас, на автостраду, чтобы разбиться и быть раздавленной под машинами. Встала, смотрю на закат. Смотрю. И подумала: “Господи, как ты сделал эту красоту? Зачем ты сделал эту красоту, зачем ты её сделал, Господи, зачем? Чтобы всё сгнило, умерло, и деревья, и животные, и воздух – всё, всё. И я, и человек другой, что идёт на горизонте. Зачем мы все жили, для чего, для чего, в чём смысл этого всего, кто может сказать?” Свиньи-черти похрюкивали в кузове, кузнечики трещали в траве, мигалка милицейская сверкала, раздражала. И подумала тогда: Бога нет. А есть всё просто так, бессмысленно, низачем, нет никакой великой мысли в этой красоте, никакой, глупость одна, бессмысленная красота – более ничего. И от того, что вдруг поняла, что Бога нет – решила жить. Потому что другой жизни не будет. (Встала, сняла мокрую простынь, завернулась в неё, молчит.) Вот, теперь я как греческая жрица.

НАТАЛЬЯ. Надо в церковь молиться ходить и думать про переселение душ. В Москве церквей много, вот вы и ходите. Идёте другой раз мимо – зайдите, помолитесь и сразу легче станет. В церковь ходить надо, как я, верить в переселение душ типа того что.

ЛАРИСА (Села.) От того, что я иду в церковь, молюсь, крещусь и плачу вовсе не значит, что я молюсь, крещусь и плачу. Судя по вашей религиозной активности, уж не были ли вы в прошлом секретарем комсомольской организации, нет?

НАТАЛЬЯ. Была. В больнице в нашей. Я же в регистратуре всю жизнь, с бумагами всё время, вот меня и назначили. Была, а что?

ЛАРИСА. Ничего. Так. Оно и видно, что была. (Подставила баночку из-под чая под струйку воды, смотрит внимательно, как вода с простыни капает в банку.) Каждый день жду Алекса. Хожу по городу, меня не узнают, не просят автографы. Сегодня там крутились на остановке эти близняшки. Остановка – восемнадцатый трамвай, конечная. Так называется – “Конечная”. Поразительное название. Хоть бы назвали “Тополиная”, “Вишнёвая”, или “Горизонт”, или даже “Стройка”. А то – “Конечная”. Они там стояли с негром. Стояли и пили пиво, пенное, из таких стеклянных полулитровых банок, в которых сдают на анализы кал и мочу. Может быть такое?