Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей

Молодой император был мальчик ленивый, любивший более гулять, играть и ездить на охоту, чем учиться и заниматься делом, и притом чрезвычайно своенравный. Ему исполнилось только 12 лет, а он уже почувствовал, что рожден самодержавным монархом, и при первом представившемся случае показал сознание своего царственного происхождения над самим Меншиковым. Петербургские каменщики поднесли малолетнему государю в подарок 9000 червонцев. Государь отправил эти деньги в подарок своей сестре, великой княжне Наталье, но Меншиков, встретив идущего с деньгами служителя, взял у него деньги и сказал: «Государь слишком молод и не знает, как употреблять деньги». Утром на следующий день, узнав от сестры, что она денег не получала, Петр спросил о них придворного, который объявил, что деньги у него взял Меншиков. Государь приказал позвать князя Меншикова и гневно закричал: «Как вы смели помешать моему придворному исполнить мой приказ?» – «Наша казна истощена, – сказал Меншиков, – государство нуждается, и я намерен дать этим деньгам более полезное назначение; впрочем, если вашему величеству угодно, я не только возвращу эти деньги, но дам вам из своих денег целый миллион». – «Я император, – сказал Петр, топнув ногой, – надобно мне повиноваться». Когда после этого Меншиков заболел, Остерман сговорился в это время с Долгорукими, отцом и сыном, и внушил им честолюбивое желание устранить Меншикова от государя, разорвать предполагаемый брак с дочерью Меншикова и свести Петра с княжной Долгорукой. Пользуясь тем, что Петр имел тогда летнее пребывание свое в Петергофе и не видался с Меншиковым, Остерман сблизил Петра с Иваном Долгоруким, заметив, что молодой государь уже оказывал большое сердечное расположение к этому человеку. Вскоре Остерман довел свое дело до того, что Петр II ложился спать в Петергофе не иначе, как вместе с князем Иваном Долгоруким, а дни проводил с ним и со своей теткой, великой княжной Елисаветой, молодой и веселой 17-летней девицей. Вместо того чтобы сообразно воле Меншикова понуждать молодого государя учиться, Остерман потакал его празднолюбию, склонности ко всяким развлечениям и особенно к охоте, на которую молодой государь часто ездил в окрестностях Петергофа. И Долгорукий, и тетка государя Елисавета постоянно вооружали Петра против Меншикова, представляя ему, что Меншиков зазнается и не оказывает своему государю должной почтительности. Около государя в числе сверстников был сын Меншикова. Петр в досаде против его отца мстил сыну и бил до того, что тот кричал и молил о пощаде. По выздоровлении у Меншикова опять возникли несогласия с государем. Меншиков давал служителю Петра деньги на мелкие расходы государя и требовал от служителя отчета. Узнав, что служитель давал эти деньги в руки государя, Меншиков обругал служителя и прогнал, а государь поднял из-за этого шум и наперекор Меншикову принял к себе обратно в службу прогнанного служителя. Через некоторое время государь послал взять у Меншикова 500 червонцев для подарка сестре; тот дал деньги, а потом, разгорячившись, отнял их у великой княжны. Наконец, в день именин великой княжны государь стал обращаться с Меншиковым презрительно, не отвечал на его вопросы, поворачивался к нему спиной и сказал своим любимцам: «Подождите, вот я его образумлю!» Меншиков выговорил царю, что он неласков со своей невестой, а государь сказал: «Я в душе люблю ее, но ласки излишни; Меншиков знает, что я не имею намерений жениться ранее 25 лет». Меншиков все это перенес. Вскоре после этого он приглашал государя к себе в Ораниенбаум на освящение церкви. Петр сначала обещал приехать, а потом сказал, что у него явились дела, не позволяющие ему отлучиться из Петергофа, где двор имел тогда летнее пребывание. Меншиков, не заманив государя к себе в Ораниенбаум, 7 сентября сам приехал в Петергоф, но Петр не хотел его видеть и уехал на охоту, а его сестра Наталья, чтоб избавиться от неприятности видеться с Меншиковым, выпрыгнула из окна. Тогда Меншиков обратился к тетке государя Елисавете и начал перед ней лукавить: он распространился о своих прежних заслугах, жаловался на неблагодарность государя и говорил, что теперь ему при дворе нечего делать, что он хочет уехать на Украину и начальствовать там над войском. Вечером в тот же день государь послал собственноручно им подписанное предписание Верховному Тайному совету перевезти из дома Меншикова все его вещи в Петергофский дворец и сделать распоряжение, чтобы казенные деньги никому не выдавались без указа, подписанного самим государем. «Я покажу, – кричал Петр, – кто из нас император – я или Меншиков!»

Остерман показывал вид, что старается успокоить Петра, хотя собственно сам же и довел его до такого состояния. Меншиков попробовал было послать к государю свою дочь, его невесту, с ее сестрой, но государь принял их дурно, и они должны были удалиться. На следующий день, в пятницу 8 сентября, Петр послал генерал-лейтенанта Салтыкова к Меншикову с приказанием оставаться дома как бы под арестом; велено снять с его жилища почетный караул, который давался ему сообразно чину генералиссимуса. Сам Петр, дав такой приказ, отправился в церковь. По возвращении из церкви в свой дворец он встретил княгиню Меншикову с сыном и с ее сестрой Арсеньевой. Княгиня пала на колени и умоляла пощадить ее мужа. Отрок-государь, настроенный врагами Меншикова, не хотел слушать. Княгиня обратилась к Елисавете, потом к великой княжне Наталье, но и те отвернулись от нее. Княгиня бросилась к Остерману и целых три четверти часа валялась в ногах у коварного барона, так что ее с трудом смогли поднять. Царь отправился обедать с членами Верховного совета, Сапегой и князем Долгоруким. После обеда государь приказал опубликовать указ не слушать ни в чем Меншикова и в то же время послал приказ гвардейским полкам повиноваться исключительно его повелениям, которые будут передаваться через майоров гвардии Юсупова и Салтыкова. В заключение государь отправил курьера вернуть высланного из Петербурга Ягужинского, врага Меншикова. Воспоминания о страданиях родителя, возбужденные в государе врагами Меншикова, запали ему в душу, и он сказал: «Меншиков хочет обращаться со мной, как обращался с моим отцом, но этого ему не удастся, он не будет давать мне пощечин, как давал». Приказано не допускать во дворец ни семейства, ни прислуги Меншикова. Меншиков попробовал было написать к царю письмо и просил позволения уехать на Украину. В ответ на это письмо Меншикову сообщено, что он лишается дворянства и орденов, а у царской невесты отбираются экипажи и придворная прислуга. 11 сентября (22 нового стиля) Меншикову дано приказание ехать со всем семейством под конвоем в свое поместье Раненбург.

Дом князя Меншикова. Гравюра 1716 г.

12 сентября Меншиков отправился в обозе, состоявшем из четырех карет и сорока двух повозок, с женой, свояченицей, сыном, двумя дочерьми и братом княгини Арсеньевым. С ним была толпа прислуги; его провожал отряд в 120 человек гвардии под начальством капитана. Громадная толпа народа собралась глазеть на падшего князя, который за день перед тем был самодержавным властителем всей России.

Едва Меншиков отъехал несколько верст от Петербурга, как его догнал курьер с царским приказанием отобрать все иностранные ордена; русские были отобраны у него в Петербурге. Меншиков отдал их все, со шкатулкой, в которой они хранились. Когда Меншиков достиг Твери, его догнал новый курьер с приказанием высадить его и всю семью из экипажей и везти в простых телегах. «Я готов ко всему, – сказал Меншиков, – и чем больше вы у меня отнимете, тем менее оставляете мне беспокойств. Сожалею только о тех, которые будут пользоваться моим падением». И его, и всех его семейных повезли из Твери в Раненбург в простых телегах. Он старался казаться спокойным, и, где приходилось ему при перемене лошадей говорить со своими семейными, он ободрял их и убеждал с христианским терпением покориться воле Божьей. Но, пересиливая свое душевное горе, Меншиков с трудом мог охранять свое тело от припадков болезни – возобновившегося кровохарканья.

Враги Меншикова не давали ему покоя в изгнании. В Петербурге пошли ходить о нем разные обвинения, отчасти справедливые, отчасти вымышленные злобой. Рассказывали, что он сносился с прусским двором и просил себе 10 миллионов взаймы, обещая отдать вдвое, когда достигнет престола. Уверяли, что, пользуясь своим могуществом, он с честолюбивыми целями захвата верховной власти хотел удалить гвардейских офицеров и заменить их своими любимцами. Толковали, что от имени покойной императрицы он составил фальшивое завещание, подписанное великой княжной Елисаветой, которая по неграмотности матери всегда за нее подписывалась. Ему ставили в вину, что он ограбил своего малолетнего государя и, заведуя монетным делом, приказал выпускать деньги плохого достоинства, обращая в свою пользу не включенную в них долю чистого металла. Припоминали и прежние его грехи, как, пользуясь доверием Петра Великого, он обкрадывал казну и через то нажил несметное богатство. Говорили, что вещи, которые он взял с собой, стоили, по мнению одних, пять миллионов, по мнению других – двадцать. Обвиняли Меншикова в недавних тайных сношениях со Швецией в ущерб интересам России: еще при жизни императрицы Екатерины I он будто бы писал шведскому сенатору Дикеру, что у него в руках военная сила и он не допустит ничего вредного для Швеции, причем просил, чтобы шведский король не забыл его за такое приятельское предупреждение, а шведскому посланнику Зюдеркрейцу Меншиков сообщал о том, что происходило в России, и за то взял с него взятку в количестве пяти тысяч английских червонцев. Арестованные секретари Меншикова, спрошенные по этому делу, не показали ничего во вред Меншикову. Падший временщик обвинялся еще в том, что, выдавая голштинскому герцогу пожалованные последнему 390 000 рублей, взял с него для себя взятку – 60 000 рублей. Это подтвердил и герцог. Верховный Тайный совет послал к Меншикову в Раненбург 120 вопросных пунктов, а в марте 1728 года в Москве у Спасских ворот найдено подметное письмо, составленное в оправдание Меншикова: это письмо окончательно ему повредило, потому что сочтено было делом самого Меншикова, прибегавшего таким образом к средствам, непозволительным для своего спасения. Решено было конфисковать его достояние, тем более, что тогда из разных коллегий и канцелярий поступали требования о возвращении денег и материалов, незаконно захваченных Меншиковым. Верховный Тайный совет указал отправить Меншикова с семейством в Березов, давая всем членам его семейства и их прислуге по шести рублей кормовых денег в день, а свояченицу Меншикова Варвару Арсеньеву приказано было постричь в женском Сорском монастыре в Белозерском уезде. У Меншикова было конфисковано 90 000 душ крестьян и города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, два города в Малороссии: Почеп и Батурин, капиталу до 13 000 000 рублей, из которых 9 000 000 находились на хранении в иностранных банках, да сверх того на миллион всякой движимости и бриллиантов, и одной золотой и серебряной посуды – более 200 пудов.

Собираясь по этому указу отправлять в заточение павшего временщика, у него отняли все приличное платье, одели в сермягу и простой тулуп, а голову его прикрыли бараньей шапкой. Такое же переодевание постигло и членов его семьи, и в таком виде повезли их всех в далекий путь. Княгиня Меншикова, женщина слабого здоровья и с молодости изнеженная, с самых первых дней постигшего их несчастья беспрестанно плакала и теперь не вынесла последнего горя и унижения. Она ослепла и, не доехав до Казани, умерла. Меншиков сам похоронил ее, но ему не дозволили слишком долго плакать над ее могилой и торопили следовать в дальнейший путь. В Тобольске губернатор дал ему 500 рублей – то было царское жалованье на скудное содержание изгнанника. На эти деньги Меншиков приказал накупить разных запасов – хлебного зерна, вяленого мяса, разных орудий, как, например, пил, лопат, рыболовных сетей, также всяких необходимых вещей для своих детей, а лишнее, что затем оказалось из этой суммы, велел раздать бедным. Из Тобольска изгнанников повезли в открытых телегах, подвергая всяким неудобствам сибирского климата. С ним было восемь слуг, согласившихся разделять изгнание своего господина. Они служили ему при постройке дома, впрочем, сам старик господин помогал им: недаром Петр Великий приучил его владеть топором и молотком. Построенный в Березове дом Меншикова состоял из четырех покоев: в одном жил он сам с сыном, во втором – его дочери, в третьем – прислуга, четвертый служил кладовой. Из его дочерей старшая, бывшая невеста императора, занималась стряпней в кухне, а вторая – стиркой белья; им помогали в работе две прислужницы. Меншиков кроме дома построил еще деревянную церковь. Из вельможи, избалованного долгим счастьем и изобилием, Меншиков преобразился в крепкого духом чернорабочего русского человека и переносил с примерной твердостью лишения ссылки и свое унижение. Через шесть месяцев заточения его постигло новое горе: его старшая дочь, бывшая невеста императора, скончалась от оспы. Меншиков сохранял присутствие духа, сам читал над покойницей Псалтирь и пел над ней погребальный канон. Ее похоронили в церкви, построенной отцом и недавно перед тем освященной. Тогда старик указал детям место, на котором и сам желал быть погребенным близ своей дочери.

После этого удара чуть было не пришлось Меншикову потерять двух других детей, также заболевших оспой. Заботы родителя спасли их: они выздоровели, но сам Меншиков заболел. Он скончался 22 ноября 1729 года от прилива крови: в Березове не было никого, кто бы умел сделать кровопускание.

Оставшиеся в сиротстве его дети после восшествия на престол Анны Ивановны были возвращены из ссылки и вступили во все права русского дворянства.

Императрица Анна Ивановна и ее царствование[201 - При составлении настоящей монографии служили главными источниками: 1. Полное Собрание Законов Российской Империи, тома VII–XI. 2. Сборник Императорского Русского Исторического Общества, тома III, V, VI, XV, XX (Депеши иностранных министров, находившихся при рус…. ском дворе). 3. Buschings Magazin fur die neue Histoire und Geographie.T. III, VI, IX, XVI. 4. Архив князя Воронцова. 1870, 1871 гг., тома I, II. 5. Исторические бумаги К. Арсеньева, изданные Пекарским. 1872. 6. Записки Манштейна о России, изд. 1875 г. 7. Записки фельдмаршала Миниха, изд. 1874 г. 8. Записки Миниха, сына фельдмаршала, изд. 1817 г. 9. Записки леди Рондо, супруги английского посланника, изд. 1874 г. 10. Записки Якова Шаховского, изд. 1810 г. 11. Записки Нащокина, изд. 1842 г. 12. «XVIII век», Бартенева, 4 т., изд. 1862–1869 гг. 13. «Отечественные Записки», 1825 г. Примечания на Записки Манштейна. 14. Hermanns, Geschichte des Russischen Staats, том V, изд. 1853 г. 15. Соловьева «История России», тома XVIII–XXII, изд. 1868–1872 гг. 16. «Воцарение Анны Ивановны» Корсакова, изд. 1880 г. 17. Чтения Имп. Моск. Общества Истории и Древностей, годы: 1858, тома II (Записки о Волынском) и III (Протоколы Верховного Тайного Совета); 1862, тома I и IV (Дело Бирона и материалы, относящиеся до жизни его); 1864, том I (показание кн. Долгорукого и дело о Столетове и других); 1867, том III (рапорты Миниха). 18. «Маркиз де ля Шетарди», Пекарского, изд. 1862 г. 19. «Русская Старина», ежемесячное историческое издание 1870–1884 гг. В нем помещены: в 1870 г. «Записки бриллиантщика Позье» и «О повреждении нравов» кн. Щербатова; в 1872 г.: 1) «Из истории Тайной канцелярии», 2) «Сказания иноземцев – герцога де Лирия и леди Рондо о России», 3) «Императрицы Анна Ивановна и Елисавета Петровна»; в 1873 г.: «Императрица Анна Ивановна, ее придворный быт и забавы»; в 1875 г.: «Карл Леопольд герцог Мекленбургский; в 1878 г.: 1) Императрица Анна Ивановна и ее современники, примечания к Запискам леди Рондо»; 2) «Убийство Синклера»; в 1879 г.: «Замечания графа Панина на Записки Манштейна». 20. «Русский Архив», издаваемый Бартеневым, 1866, 1867, 1871, 1878 и 1883 гг. 21. Исторические статьи Хмырова, изд. 1873 г. 22. «Царица Прасковья», М. Семевского, изд. 1883 г. 23. Вейдемейра «Обзор главнейших происшествий с кончины Петра Великого до вступления на престол Елисаветы Петровны», изд. 1848 г. 24. Бумаги Государственного Архива, в числе которых были собственные письма Анны Ивановны к разным лицам, письма Бирона, Миниха, Головкина, Шаховского и других современников, приказы и распоряжения.]

I. Анна Ивановна до призвания на царство

По смерти царя Федора Алексеевича осталось несколько сестер его и двое братьев: Иван и Петр. Тогда, как известно, преемником умершему царю был объявлен меньшой из царственных братьев, Петр. Старшего обошли, как «скорбного главою» (недостаточно умного). Но по интригам их сестры Софьи в Москве произошло смятение; устранение от престола старшего из братьев приписали козням Нарышкиных, родственников с матерней стороны меньшого брата; стрельцы произвели переворот, который привел к тому, что оба брата вместе были провозглашены царями и должны были нераздельно царствовать. Несмотря на то что их происхождение от разных матерей уже прежде возбуждало недоразумения и послужило поводом к стрелецкому восстанию, оба брата не ссорились между собой, как ни старалась поселить между ними рознь царевна Софья, рожденная от одной матери с Иваном. Петр скоро показал свои необыкновенные способности и вступил в управление делами. Иван сознавал свою духовную скудость, ни во что не вмешивался, ни в чем не перечил брату и спокойно прозябал в своих кремлевских дворцах и в своем подмосковном селе Измайлове. В 1684 году 9 января он соединился браком с девицей Прасковьей Федоровной Салтыковой. Ее прадед был знаменитый в русской истории Михайло Глебович Салтыков. В Смутное время он держался стороны поляков, горячо старался о воцарении в Московском государстве польского королевича Владислава, но не встретил сочувствия в русском народе и в 1612 году, когда дело поляков явно казалось проигранным, перебрался со всем семейством в Польшу. Его внук Александр (сын Петра Михайловича Салтыкова) во время завоевания Смоленска царем Алексеем Михайловичем присягнул московскому царю и перебрался в его владения, где оставалось немало лиц, носивших одно с ним родовое прозвище, и некоторые из них занимали в государстве важные места. Устроившись на родине своих предков, Александр Петрович Салтыков служил некоторое время воеводой в Енисейске, был вызван оттуда царевной Софьей Алексеевной и сделан воеводой в Киеве. Тогда он переменил свое имя Александра на имя Федора в честь царя Федора Алексеевича. У него был сын Василий и две дочери: Прасковья и Анастасия. Первая стала супругой царя Ивана Алексеевича.

Л. Каравак. Портрет императрицы Анны Иоанновны

Нам не сохранилось подробностей о совершении этого брака, но, без сомнения, он совершился так, как совершались царские браки того века: собирали со всего государства девиц дворянского звания, царь делал им смотр и выбирал из них ту, которая ему больше других нравилась. Есть предположение, что в этаком выборе царя Ивана Алексеевича было участие царевны Софьи: это подтверждается, во-первых, тем, что Софья уже прежде относилась благосклонно к родителю Прасковьи, перед тем пожалованному званием боярина; во-вторых, тем, что по своему слабоумию царь Иван Алексеевич едва ли был способен без чужого влияния решиться на важный шаг в жизни. Молодая царица оказалась плодовитой матерью семейства. В супружестве с царем Иваном Алексеевичем у нее было пять дочерей – две из них умерли в младенчестве, три достигли совершенных лет: Екатерина (род. в 1692 году), Анна (род. в январе 1693 года) и Прасковья (род. в 1694 году).

Царь Иван Алексеевич пребывал в царском сане до 1696 года, пользуясь почестями, приличными этому сану, являлся народу в торжественных случаях в царском облачении, участвовал в приемах иностранных послов, и его имя ставилось с именем брата во всех государственных актах. Но власти у него не было никакой. Всем управлял Петр, оказывая старшему брату подобающие знаки уважения. Так дожил царь Иван Алексеевич до 29 января 1696 года и в этот день, в третьем часу пополудни, скоропостижно скончался.

Петр остался единственным государем России не только по власти, но и по титулу. Неумолимо преследовавший всякого, кто бы он ни был, если встречал от него малейшее сопротивление своей воле, Петр всегда был милостив и родственно любезен с теми из своих кровных, которые подобно брату его Ивану сознавали свою малость пред ним, не вмешивались ни в какие политические дела и даже в делах, касавшихся их домашнего быта, поступали так, как было угодно ему, заранее стараясь узнать или угадать его желание. Такова была вдова его брата Ивана Алексеевича. Петр оставил ее жить в подмосковном селе Измайлове, где она прежде жила с мужем, допустил управлять всем тамошним хозяйством и сверх того назначил ей оклад деньгами и запасами в том размере, в каком получали другие члены царского рода. Кроме села Измайлова царица Прасковья Федоровна владела вотчинами, находившимися в краях Новгородском, Псковском и Нижегородском, но постоянным местом ее жительства было село Измайлово – одно из любимых летних местопребываний царя Алексея Михайловича. Родной брат царицы Прасковьи, Василий Федорович Салтыков, был ее дворецким, но через несколько лет потом Петр приставил к ней еще в качестве близкого лица стольника Юшкова. Царица Прасковья не была этим недовольна. У нее в Измайлове было множество прислужников, составлявших ее штат; тут были стольники, стряпчие, ключники, подключники, подьячие, конюхи, сторожа, истопники; женский персонал был еще многочисленнее мужского. Царица Прасковья Федоровна была набожна и проявляла это качество сообразно обычаям своего века: она окружала себя ханжами, юродствующими, калеками, гадателями и гадальщицами – подобная челядь проживала в подклетях Кремлевского дворца и являлась по зову в село Измайлово. Татищев, передовой по мысли человек своего времени, посещавший царицу в селе Измайлове, говорил, что ее двор походил на госпиталь, устроенный для калек и помешанных. Из юродствующих пользовался изрядной благосклонностью царицы подьячий Тимофей Архипыч, выдававший себя за пророка.

Петр, не терпевший старомосковского обихода с ханжами и юродивыми, смеялся внутренне над двором своей невестки, и в случае его приезда в село Измайлово все уроды прятались по чуланам, чтоб не попадаться ему на глаза; но он все-таки снисходительно смотрел на неприятный для него образ жизни царицы Прасковьи Федоровны, потому что она во всем была ему покорна и ни в чем ему не возражала. Петру хотелось, чтобы все члены его семьи показывали подобно ему доброе расположение к иноземцам, – и царица Прасковья Федоровна по царской воле отправлялась в Немецкую слободу и присутствовала там на двухдневном свадебном торжестве одного из Петровых приближенных. Там все было по-иностранному, устраивались танцы, и в них принимали участие дочери Прасковьи Федоровны, одетые в немецкое платье; царица, постоянно у себя водившаяся с архиереями, паломниками, иноками и юродивыми, в угоду царю преодолела в себе отвращение, какое должно было в те времена возбуждать в благочестивой душе истинно русской госпожи сближение с некрещеной иноземщиной. Живописец де Брюин по царской воле приезжал в Измайлово снимать портреты с царицы и с ее дочерей, – и она не только дозволила ему беспрепятственно исполнить царское поручение, но с обычным гостеприимством угощала его вином и рыбным столом, хотя в то время был Великий пост, когда строгое православное благочестие воспрещало употребление рыбы в пищу. Но более всего послушания оказала царица Прасковья Федоровна своему деверю и государю тогда, когда царь потребовал, чтоб она перебралась из села Измайлова в Петербург на жительство. Это требование обращено было не к одной царице Прасковье, но также и к другим особам царского рода. Царица Марфа Матвеевна, вдова царя Федора Алексеевича, и царские сестры – царевны Наталья, Мария и Феодосия – должны были также отправляться в Петербург, куда царь уже волей-неволей переселял именитейших своих сановников с их семьями. В марте 1708 года двинулся из Москвы громадный поезд колымаг, карет и повозок с особами царского дома и с их многочисленной прислугой. Разом с царицами и царевнами ехал тогда из Москвы в Петербург князь Федор Юрьевич Ромодановский, заведовавший Преображенским приказом, одно имя которого наводило всеобщий страх. Этот господин вместе с тем играл в некотором смысле и роль забавную: царь наименовал его князем-кесарем и приказал оказывать его особе наружные царские почести, не соединяя с этим никакого серьезного значения. Он ехал со своей женой Анастасией, родной сестрой царицы Прасковьи. По царской прихоти это путешествие особ царской семьи должно было совершаться наполовину водным путем. Страстный любитель воды, Петр говорил тогда: «Я приучу семью свою к воде, чтобы вперед не боялись моря и чтоб им понравился Петербург, окруженный отовсюду водою. Кто хочет со мною жить, тот должен бывать часто на воде!» Петр встретил флотилию с членами своей семьи в Шлиссельбурге и 25 апреля вместе с ними прибыл в Петербург.

Несколько дней царь возил свою родню по Петербургу и его окрестностям, хвалился новыми постройками, проектированными площадями, улицами, каналами, плавал вместе с царицами и царевнами в Кроншлот, потом приказал им проехать с ним до Нарвы, откуда по причине военных действий против шведов он намеревался ехать в Смоленск. Петр показал своим гостям новопостроенные городки – Копорье и Ямбург, отпраздновал вместе с ними день своих именин в Нарве и уехал по своему намеченному пути, а царские родственницы возвратились в Петербург, где им приходилось оставаться на новоселье.

Царица Прасковья Федоровна получила в дар от царя дом в полную собственность на Петербургской стороне на берегу Невы, близ Петровского домика[202 - Другой дом, построенный впоследствии, известен был под ее именем на Васильевском острове и после ее смерти отдан под Академию наук.].

Там была самая нарядная часть города, там жил государь, там были дома его ближайших сановников – Меншикова, Головкина, Шафирова, Остермана и других знатных лиц, как русских, так и иностранцев.

Три дочери царя Ивана Алексеевича удостоились родственного участия их дяди Петра I. Воспоминание о брате Иване, не показавшем во всю жизнь свою ни тени строптивости против младшего брата, постоянная покорность вдовы Ивана – все располагало Петра относиться к племянницам в качестве второго отца и благодетеля. Старшая из Ивановен, как их звали в Москве, Екатерина, впоследствии была выдана дядей-царем за герцога мекленбургского, с которым, однако, не жила в согласии; третья, меньшая, Прасковья, не бывши замужем – по крайней мере явно[203 - В книге Шмитта Физельдека «Materialen zu der Russischen Geschichte seit dem Tode des Kaisers Peters des Grossen» есть известие, что она была тайно обвенчана с генералом и сенатором Иваном Ильичем Дмитриевым-Мамоновым.], умерла в 1731 году, будучи уже не в слишком юных летах. Средней Ивановне – Анне – судьба готовила такой жребий, которого ни она сама, ни близкие к ней люди не могли ожидать. Очень часто о людях, путем слепого случая достигших, помимо собственных желаний и усилий, высокого значения в свете, сочиняются легенды, как будто им еще ранее были предсказания, предзнаменования и пророчества. Подобное сложилось, вероятно, уже впоследствии, об Анне Ивановне. Говорили, будто ей предрекал в загадочных выражениях ее будущую судьбу юродивый Тимофей Архипыч; говорили также, что когда царица Прасковья Федоровна, посещавшая с участием и любовью разных духовных сановников, приехала вместе со своими дочерьми к митрополиту суздальскому Илариону и в разговорах обнаружила беспокойство о том, что станется с ее дочерьми, преосвященный Иларион, о котором уже ходила молва, что он обладает даром прорицания, предсказал царевне Анне Ивановне в будущем скипетр и корону.

Пока, разумеется, ничего подобного никто ожидать не мог, да и не дерзнул бы, – царь Петр хотел пристроить племянниц, выдав их в замужество за подходящих женихов, какими могли быть принцы иностранных владетельных домов. Начали не со старшей, а со средней. В 1709 году в октябре царь Петр с прусским королем при свидании в Мариенвердере сговорились соединить русскую царевну с племянником прусского короля, молодым Фридрихом-Вильгельмом, герцогом курляндским. При этом брачном союзе принимались в расчет и политические соображения: и русскому царю, и прусскому королю было выгодно между собой породниться – они были уже друг с другом политические союзники. В 1710 году прибыли от герцога курляндского в Россию послы и 10 июля этого года заключили договор, в котором было постановлено, что русская царевна, став герцогиней курляндской, будет иметь право для себя и для своей русской прислуги держать церковь, где будет отправляться богослужение по обряду греко-восточной церкви; ее будущие дочери должны быть религии материнской, но сыновья будут воспитываться в лютеранской вере, исповедуемой их родителем. При выходе в замужество царевна Анна получит в качестве приданого 200 000 рублей, а если бы случилось, что герцог умрет, не оставив по себе наследников, то вдова его получит на свое содержание ежегодно 400 000 рублей и сверх того ей дастся в пожизненное владение вдовье имение с замком. В августе 1710 года прибыл в Петербург сам жених в сопровождении русского фельдмаршала Шереметева. Бракосочетание совершилось 31 октября того же года в палатах князя Меншикова на Васильевском острове, в полотняной походной церкви. Совершал обряд венчания архимандрит Феодосий Яновский, будущий митрополит новгородский, и по окончании обряда произнес на латинском языке назидательное слово к жениху. Затем несколько дней кряду шумные пиршества происходили в двух залах Меншиковских палат, из которых главной была та, где ныне устроена церковь Павловского военного училища[204 - В то время, когда была написана настоящая монография, Павловское военное училище помещалось в бывшем доме кн. Меншикова. (Прим. изд.).]. В одно из таких пиршеств царь Петр устроил для гостей такой сюрприз: на стол подали два огромнейших пирога высотой пять четвертей. Когда царь сам вскрыл эти пироги, из них выскочили две разряженные карлицы и на свадебном столе протанцевали менуэт. 14 ноября царь устроил еще новую затею – свадьбу карлика Евфима Волкова, на которую, как на особое торжество, выписано было со всей России семьдесят две особы карликов обоего пола: в те времена таких уродов не трудно было достать, потому что при дворах особ царского рода и знатных господ было в обычае вместе с шутами держать карликов и карлиц. Венчание происходило в церкви Петропавловской крепости; оттуда со всеми церемониями, наблюдавшимися при свадьбах, новобрачных повезли на судне по реке в палаты Меншикова и там посадили за торжественный стол, за которым уже рассажены были гости – все такие же карлики и карлицы. По окончании пира уроды увеселяли танцами сановную публику, а потом новобрачных с торжеством повели в опочивальню, куда последовал и сам царь[205 - Этот брак имел роковые последствия. Замужняя карлица, не разродившись, умерла.].

Григорий Федорович Долгорукий

Несчастливый конец постиг брак царской племянницы. Новобрачные уехали в Курляндию, где должны были жительствовать, но на дороге в Митаву, и даже в 40 только верстах от Петербурга, на мызе Дудергофе, герцог вдруг скончался. Причиной неожиданной смерти было неумеренное употребление спиртных напитков при отъезде из царской столицы. Так сердечно и так неосмотрительно угостили его царственные свойственники.

В политических целях Петр хотел, чтобы его овдовевшая племянница жила во владениях своего мужа. Этого мало. Ему хотелось даже мать ее, царицу Прасковью Федоровну, с прочими дочерьми заслать в Митаву на постоянное там пребывание, но эта мысль была им оставлена. Петр ограничился водворением в Курляндии одной Анны Ивановны в качестве вдовствующей герцогини курляндской и через то находил путь управлять по своей воле судьбой Курляндского края. Анна Ивановна, впрочем, много раз посещала Россию и проживала в материнском подмосковном Измайлове, но должна была возвращаться в свое герцогство. Она не была довольна своим содержанием, получаемым в Курляндии, и много раз писала об этом царю[206 - Описывая свое скудное житье-бытье в Курляндии, племянница пишет дяде, что «с собою она ничего не привезла в Митаву, ничего не получила и стояла некоторое время в пустом мещанском дворе того ради, что надлежало до двора, поварни, конюшни и лошади и прочее все покупать вновь. А приходу мне с данных деревень деньгами и запасами всего 12 680 талеров, и с того числа в расходе по самой крайней нужде к столу в поварню, в конюшню и на жалованье на Либерию служителям и на содержание драгунской роты всего 12 254 талера, а в очистке всего только 426 талеров. С таким остатком как себя платьем, бельем, кружевами и по возможности алмазами, серебром, лошадьми и прочим в новом пустом доме, не только по своей части, но и против прежних вдовствующих герцогинь курляндских весьма содержать себя не могу, также и партикулярные шляхетские жены ювелы и прочие уборы имеют неубогие, из чего мне в здешних краях не бесподозрительно есть. И хотя по милости Вашего Величества пожалованными мне в прошлом 1721 году деньгами управила я некоторые самые нужные домовые на себя уборы, однако имею еще на себя долгу за крест и складень бриллиантовый, за серебро и за обои камор и за нынешнее черное платье 10 000 талеров, которых мне ни на котором образе заплатить невозможно, и впредь для всегдашних нужных потреб принуждена в долг больше входить, а не имеючи платить, и кредиту нигде не буду иметь. А ныне есть в Курляндии выкупные амбты, за которых из казны Вашего Величества заплочено 87 850 талеров, которые отданы в аренду от 1722 за 14 612 талеров в год, имеют окупаться в шесть лет. Я всепокорно прошу Ваше Величество сотворить милость: на оплату вышеписанных долгов пожаловать вышеписанные амбты мне в диспозицию на 10 лет, в которые годы в казну Вашего Величества я заплачу все выданные за них деньги погодно, а мне будет на вышеписанные мои нужды оставаться по 5875 талеров в год» (Государственный Архив. Письма Анны Ивановны).]. В 1722 году она испросила себе у царя в диспозицию на десять лет амбты (земельные участки вроде наших оброчных статей) и обещала уплатить в казну всю сумму, истраченную казной на их покупку, внося по частям погодно. Из ее письма к дяде-царю видно, что более чем через десять лет после своего замужества Анна Ивановна не считала себя достаточно обеспеченной. То же усматривается из некоторых письменных памятников, касающихся более раннего времени ее пребывания в Митаве. Так, ее мать, царица Прасковья Федоровна, еще в 1714 году жаловалась царю, что ее дочери в Курляндии «не определено, чем жить там и по обыкновению княжескому прилично себя содержать».

Но вскоре царица Прасковья Федоровна разгневалась на дочь. Бестужев, которого царь Петр держал своим резидентом в Митаве, управлял всеми делами Анны Ивановны и умел своей распорядительностью и заботливостью о ней внушить к себе расположение герцогини. У Анны Ивановны явился надсмотрщик над ее поступками и доносчик на нее: то был ее родной дядя, брат царицы Прасковьи Федоровны, Василий Федорович Салтыков, посланный сестрой в Митаву. Это был человек во всех отношениях дурной. Сочетавшись вторичным браком с дочерью князя Григория Федоровича Долгорукого, бывшего царским посланником в Варшаве, он невзлюбил своей жены и стал обращаться с нею зверски. Его жена обратилась к Анне Ивановне. Герцогиня приняла участие в ее судьбе, взяла ее к себе, и при содействии герцогини Салтыкова уехала к отцу в Варшаву[207 - Князь Гр. Фед. Долгорукий заступился за дочь. Возникло дело, которое не окончилось, прежде чем царь Петр Алексеевич успел помереть. Окончилось оно только в 1730 году разводом Салтыковой с мужем и пострижением ее в Нижегородском девичьем монастыре.]. Отсюда-то возникла вражда Салтыкова к племяннице Анне Ивановне. Он стал доносить своей сестре, царице Прасковье Федоровне, на ее дочь. Мать пришла в такое негодование, что угрожала дочери даже материнским проклятием. Она писала царю, упрашивая его отозвать из Митавы Петра Бестужева. По поручению Петра от имени Екатерины дан был письменный ответ царице Прасковье, «что Бестужев отправлен в Курляндию не для того только, чтоб ему находиться при дворе Анны Ивановны, но для других многих его царского величества нужнейших дел, которые гораздо того нужнее, и ежели его из Курляндии отлучить для одного только вашего дела, то другие все дела станут, и то его величеству зело будет противно»[208 - Государственный Архив. Переписка Анны Ивановны.]. В самом деле, Анна Ивановна была владетельницей Курляндии только по имени – всем управляла воля русского государя, который посылал свои указы и получал необходимые ему сведения через посредство Бестужева. Даже домашнее хозяйство герцогини находилось в распоряжении этого господина, и он обязан был во всем до мелочей отдавать отчет своему государю.

Княжна Е. А. Долгорукая

Самое дружеское взаимное участие соединяло несколько лет герцогиню с ее управляющим; никакие козни Василия Федоровича, никакие знаки неудовольствия от злой матери, настроенной против дочери, не в силах были нарушить их согласия; но пришло время – и оно рушилось иным путем, когда уже на свете не было ни суровой матери Прасковьи Федоровны, ни грозного дяди, царя Петра I. Петр Бестужев неосторожно оказал покровительство одному немцу, по имени Эрнсту Иоганну Бирену: это был сын одного из служителей прежних герцогов курляндских, как говорят, конюха. Бестужев представил его герцогине. Случилось, что скоро потом Бестужев поехал в Петербург по делам и там пробыл некоторое время. В его отсутствие Бирен приобрел расположение герцогини. Он был молод, ловок, красив собой и овладел сердцем Анны Ивановны. Бестужев, возвратившись из России в Митаву, с ужасом увидал, что его место занято другим. На первый раз Анна Ивановна приняла Бестужева внешне вежливо, но вскоре началось от нее систематическое гонение и на него, и на его родных. В числе последних испытала гнев герцогини его дочь Аграфена Петровна, по мужу княгиня Волконская, прежде пользовавшаяся дружеским расположением Анны Ивановны. Теперь по настоянию последней ее обвинили в каких-то «продерзостях» и приказали жить безвыездно в деревне. Холопы ее донесли, что она ездит тайно в Москву для свидания с некоторыми лицами и ведет тайные переписки, между прочим со своим отцом, от которого получает письма зашитыми в подушках. Аграфена Петровна была подвергнута обыску: нашли у нее письмо родителя, в котором тот жаловался, что «отменилась к нему любовь его друга Анны Ивановны», отзывался с горечью и досадой о Бирене, а сама княгиня в перехваченном письме к своему двоюродному брату Талызину называла Бирена «каналиею» и просила поразгласить о нем дурно[209 - «В слободе побывай и поговори о известной персоне, чтоб сколько возможно и где того каналию рекомендовал курляндца, а он уже от меня слышал и проведал бы от каналии каких происков к моему родителю, понеже ему четко можно знать от Александра и чтоб поразгласил о нем, где пристойно, что он за человек» (Государственный Архив. Дело княгини Волконской).]. Бирен был чрезвычайно мстителен и, узнав, как о нем отзываются, настраивал Анну Ивановну против Бестужева и всей его родни.

Иван Алексеевич Долгорукий – фаворит Петра II

Верховный Тайный совет, управлявший Россией при царе Петре Втором, угождая герцогине – русской царевне, обвинил княгиню Волконскую и ее приятелей в том, что они при царском дворе делали интриги «и теми интригами искали для собственной своей пользы причинить при дворе беспокойство». Присудили сослать ее в монастырь на житье, а ее приятелей удалили от занимаемых ими должностей по службе. Ускользнул тогда от наказания брат княгини Волконской, Алексей Петрович Бестужев (впоследствии знаменитый канцлер); несмотря на то что он оказался причастным к делу своей сестры, он удержался на своем дипломатическом поприще. Вслед за тем Анна Ивановна обвинила своего бывшего управляющего и друга в присвоении ее доходов и насчитывала на него большие суммы.

Учреждена была в Петербурге комиссия по этому делу. Обвинял и уличал Бестужева поверенный герцогини курляндской, Корф. Дело это затянулось на несколько месяцев, а тут успел умереть Петр II – и Анна Ивановна взошла на всероссийский престол: тогда Петр Бестужев был сослан на житье в дальние деревни, его дочь княгиня Волконская содержалась под крепким караулом в Тихвинском монастыре.

Занявший при Анне Ивановне прочное положение, Бирен до такой степени сблизился с нею, что стал ей необходимейшим человеком. Сначала он старался как можно чаще находиться при ней и скоро достиг того, что она сама, еще более чем он, нуждалась в его сообществе. По известиям современников, привязанность Анны Ивановны к Бирену была необычная. Анна Ивановна думала и поступала сообразно тому, как влиял на нее любимец. Все, что ни делалось Анной, в сущности исходило от Бирена. Все так разумели и в Курляндии, когда она была герцогиней, и в России, когда она стала императрицей. Неограниченную власть над нею Бирен приобрел еще в Митаве. Опираясь на покровительство Анны Ивановны, Бирен из суетного честолюбия принял фамилию Бирона, изменив только одну гласную в своем настоящем фамильном прозвище, и стал производить себя от древнего аристократического французского рода Биронов. Действительные члены этого рода во Франции, узнав о таком самозванстве, смеялись над ним, но не сопротивлялись и не протестовали, особенно после того, как со вступлением на престол российский Анны Ивановны Бирен, сын курляндского придворного служителя, под именем Бирона стал первым человеком в могущественном европейском государстве.

II. Избрание Анны Ивановны на престол

В России в умах, не чуждых политических и правительственных вопросов, уже не первый год ощущался важный поворот. Возникла мысль о том, что русские подданные должны иметь участие в правлении государством, в делах как внутренней, так и внешней политики. Было время, когда и сама высшая власть не казалась противной этой идее. В 1727 году 21 марта дан был указ князю Димитрию Голицыну об учреждении комиссии «о сухопутной армии и флоте с целью устроить их с наименьшей тягостью для народа». В эту комиссию предполагалось избрать «из знатного шляхетства и из посредственных персон всех чинов рассмотреть состояние всех городов и земель, и, по рассуждении, наложить на всех такую подать, чтобы было всем равно». Таким образом, само правительство признавало полезным созывать представителей Русского государства для совета о важных финансовых вопросах. Иностранцы, бывшие в то время в России представителями своих государств, замечали в этом событии начатки свободолюбия в России и возникавшее стремление положить предел произволу самодержавной власти.

Но события пошли своим чередом. Возведенная после смерти Петра I его вдова Екатерина скоро умерла. На ее место возведен был Петр II, сын казненного царем Петром I царевича Алексея. Не достигший совершеннолетия, он находился под опекой сначала князя Меншикова, потом князей Долгоруких. В январе 1730 года он заболел и умер.

С ним прекращалась мужская линия дома Романовых. Оставалась дочь Петра Первого, Елисавета; ей не решались предлагать короны. Теперь наступало удобное время произвести изменение в образе правления, чего хотели многие, и во главе этих многих был князь Димитрий Михайлович Голицын, которому уже прежде, при Екатерине I, поручалось устроить созвание выборных людей. Теперь верховная особа могла быть только по выбору, и потому всего подручнее было предложить ей условия, при которых она могла получить престол. Тотчас по кончине императора Петра II, умершего в Лефортовском дворце в Москве, сошлись в том же дворце на совещание важнейшие сановники государства: трое членов Святейшего Синода[210 - Феофан Прокопович, митрополит новгородский, Георгий Дашков, митрополит ростовский, и Феофилакт Лопатинский, архиепископ тверской.], пять членов Верховного Тайного совета, иначе министров[211 - Канцлер граф Головкин, вице-канцлер и старший гофмейстер барон Остерман, гофмейстер князь Алексей Григорьевич Долгорукий, князь Василий Лукич Долгорукий, князь Димитрий Михайлович Голицын. С ними заседал, но без звания министра, сибирский губернатор князь Михайла Владимирович Долгорукий.], и несколько знатнейших особ из генералитета и сената. Были ли на том совещании остальные члены генералитета и сената[212 - Три фельдмаршала: кн. Василий Владимирович Долгорукий, князь Михайла Михайлович Голицын и князь Иван Юрьевич Трубецкой; трое князей Долгоруких: сенатор Иван Григорьевич, камергер Сергей Григорьевич и обер-камергер Иван Алексеевич, любимец императора Петра Второго; генералы Иван Иванович Дмитриев-Мамонов и Лев Васильевич Измайлов.] – неизвестно, но, вероятно, там были многие из них, носившие, кроме того, придворные чины.

Покойный государь Петр II, находясь совершенно в руках князей Долгоруких и сблизившись дружески с князем Иваном Алексеевичем, собирался жениться на сестре своего любимца, княжне Екатерине Алексеевне. По смерти Петра Второго князья Долгорукие составили от имени покойного государя подложное завещание. В нем значилось, будто умирающий государь отдавал после себя престол своей невесте. Это соответствовало закону Петра Первого, по которому царствующий государь имел право назначить себе преемника мимо всяких родовых наследственных прав. Благодаря этому закону проделка Долгоруких могла бы удаться, но между членами этого княжеского рода не было тогда согласия и единства. В то время, когда одни Долгорукие хотели выставить особу своего рода с правом наследовать престол, другие Долгорукие были против этого и готовы были обличить плутню первых. Когда члены Верховного Тайного совета с лицами из генералитета стали рассуждать о престолонаследии и соображать, что им теперь начать, князь Димитрий Михайлович Голицын держал перед ними такую речь:

«Преждевременная кончина государя Петра Второго есть истинное наказание, ниспосланное Богом на русских за их грехи, за то, что они восприняли много пороков от иноземцев, за то Господь лишил нас молодого государя, на которого, по всей справедливости, мы возлагали великие надежды. Ныне, господа, угасло прямое законное потомство Петра Первого, и мужская линия дома Романовых пресеклась. Есть дочери Петра Первого, рожденные до брака от Екатерины, но о них думать нечего. Завещание, оставленное Екатериной, не может иметь значения. Нам надобно подумать о новой особе на престол и о себе также».

– Покойный государь оставил завещание, – отозвался кто-то из Долгоруких.

– Завещание подложное! – произнес князь Дим. Мих. Голицын. – Невеста покойного государя не успела еще стать его женой, и потому на нее не может переходить никакого права на престол. Император не составлял завещания, предоставляющего жене своей наследство престола, потому что и жены еще у него не было.

Князь Василий Лукич Долгорукий собрался было возражать, как вдруг фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий резким движением остановил его и энергично произнес:

– Да, да! Это завещание подложно! Никто не вправе вступать на престол, пока еще находятся в живых особы женского пола, законные члены императорского дома. Было бы всего справедливее и разумнее провозгласить государынею на престол царицу Евдокию: ведь она – бабка покойного императора!

На это кн. Дим. Мих. Голицын сказал:

– Я воздаю должную дань уважения вдовствующей царице, но она только вдова государя. Есть прямые наследницы – царские дочери. Я говорю о законных дочерях царя Ивана Алексеевича. Я бы не затруднился без дальних рассуждений указать на старшую из них, Екатерину Ивановну, если б она уже не была женой иноземного государя – герцога мекленбургского, а это неподходящее для нас обстоятельство. Но есть другая ее сестра – Анна Ивановна, вдовствующая герцогиня курляндская. Почему ей не быть нашей государыней? Она родилась среди нас, от русских родителей; она рода высокого и притом находится еще в таких летах, что может вступить вторично в брак и оставить после себя потомство. Нам всем известны ее доброта и прекрасные качества души. Говорят, будто у нее тяжелый характер, но столько лет она живет в Курляндии – и не слышно, чтобы там против нее возникали какие-либо неудовольствия.

Фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий первый подал голос согласия. Он сказал:

– Князь Димитрий Михайлович! Сам Бог тебе внушил такую мысль. Она исходит от чистосердечной любви твоей к отечеству. Виват императрица Анна Ивановна!

За ним присоединился к князю Димитрию Михайловичу и князь Василий Лукич Долгорукий. Он был когда-то близок к герцогине и теперь надеялся снова сблизиться с нею.

За Василием Лукичем и другие стали изъявлять одобрение выбора на престол Анны Ивановны.

Тогда князь Димитрий Михайлович Голицын стал так говорить:

– Выберем кого изволите, господа, только во всяком случае нам надобно себе полегчить.