Борьба за преобладание (1820–1840)

Борьба за преобладание (1820–1840)
Николай Семёнович Лесков

«…Профессор киевской духовной академии Филипп Алекс. Терновский поместил в одной из книжек духовного журнала «Странник» небольшой, но прелюбопытный отрывок из воспоминаний бывшего синодального секретаря Ф. И. Исмайлова. Период времени, описываемый покойным Исмайловым, – двадцать лет его служения в синоде, с 1820 по 1840 год, именно те самые годы, когда совершилась замечательная в истории синода борьба членов синодального присутствия с обер-прокурорами. <…>

Мы берём из этого отрывка только самые существеннейшие черты, которые выясняют нечто до сих пор в этой истории неясное, и стараемся привести то, что нам самим известно из других записок или рассказов современников, которых еще немало находится в живых…»

Николай Семенович Лесков

Борьба за преобладание (1820–1840)

Обер-прокурор князь П. С. Мещерский. – Ст. Д. Нечаев. – Его «жандармские проделки». – Промах Филарета Дроздова. – Обер-прокурорские подручники. – Андрей Н. Муравьёв. – Общее восстание синодалов против обер-прокурора Нечаева. – Новая ошибка синода без участия Филарета. – Смиренный Серафим. – Обер-прокурор полковник Протасов. – Его различие с Нечаевым. – Усиление канцелярщины. – Торжество победителей.

Глава первая

Сынове века сего мудрейши паче сынов света суть в роде своём.

    (Лук., XVI, 8)

Профессор киевской духовной академии Филипп Алекс. Терновский поместил в одной из книжек духовного журнала «Странник» небольшой, но прелюбопытный отрывок из воспоминаний бывшего синодального секретаря Ф. И. Исмайлова. Период времени, описываемый покойным Исмайловым, – двадцать лет его служения в синоде, с 1820 по 1840 год, именно те самые годы, когда совершилась замечательная в истории синода борьба членов синодального присутствия с обер-прокурорами.

Отсюда понятно, какой живой интерес должны иметь для истории правдивые воспоминания близкого свидетеля этой борьбы, нередко даже принимавшего в ней участие и, наконец, в заключение существенно от неё пострадавшего.

Мы берём из этого отрывка только самые существеннейшие черты, которые выясняют нечто до сих пор в этой истории неясное, и стараемся привести то, что нам самим известно из других записок или рассказов современников, которых еще немало находится в живых.

Абрисы и рассказы секретаря Исмайлова очень безыскусственны и местами даже просты до наивности, но этим они внушают большое доверие к автору, – человеку, который, как мы сейчас увидим, представляется очень добрым, тепло верующим и совестливым. Но, несмотря на всю непритязательность и скромность воспоминаний Исмайлова, они в некоторых случаях заставляют отдать им полное предпочтение перед тем, что начертано рукою более или менее фразистых некрологистов и тенденциозных историков.

Исмайлов своими чистосердечно раскрытыми воспоминаниями не только сообщает много любопытных частностей о событиях, главные пружины которых кроются до сих пор в хаосе канцелярского хлама, но и безыскусственно ловит на бумагу такие штрихи, которые сразу наводят на известные исторические лица совсем не ту игру, которая застыла на их портретах, списанных по правилам мертвой рутины.

Борьба за влияние в синоде, как известно, окончилась полною победою обер-прокуроров, но победа эта далась им не легко и не сразу. Члены тоже пытались за себя постоять и стояли, как могли, или лучше сказать, – как умели. Тут мы увидим самое простое и чистосердечное повествование об этом уменье и неуменье и будем в состоянии спокойно сравнить силы, какие явлены борцами одной и другой стороны.

Глава вторая

Первый обер-прокурор, которого знал и описал Исмайлов, был князь Петр Сергеевич Мещерский. Он и принял автора на службу по просьбе генерала Капцевича, у которого Исмайлов учил детей. Князь Мещерский по просьбе генерала определил учителя «к обер-прокурорским делам, а чтобы коронная служба не отнимала у него много времени от частных занятий с воспитанником, стал давать ему особые поручения, которые тот мог исполнять дома в свободное время».

Через два года такой службы Исмайлова сделали секретарём.

«Синод тогда занимал два ближайшие к Неве прясла двенадцати коллегий». Автор подробно описывает синодальное помещение и меблировку, которые произвели на его впечатлительную душу очень сильное впечатление, не исчезнувшее во всю его жизнь.

Это интересно само по себе и любопытно для уяснения характера человека, которого довольно грузная обстановка синодальной камеры не только поразила, но даже как-то поработила себе его чувства. Вот как описывает он это помещение и его обстановку:

«Со входа чрез переднюю в приемную залу и экзекуторскую на правой стороне помещалась канцелярия, а на левую было присутствие. Присутственная комната вся сбита и драпирована малиновым бархатом с золотыми кистями и бахромою; посредине присутственный стол, покрытый таким же бархатом с золотым же убором; пред столом во главе тронное кресло, а по сторонам шесть кресел для членов; слева стол для обер-прокурора с одним для него креслом и стулом для чиновника за обер-прокурорским столом, а справа стол обер-секретарский с двумя стульями; против тронного кресла налой для докладчика, а за ним несколько поодаль – такой же для протоколиста. Вся вообще мебель богатая, но не столько изящная, сколько величественная.

На присутственном столе, кроме зерцала в середине, крест и Евангелие пред тронным креслом и Библия – пред налоем докладчика. За тронным креслом – портрет царствующего государя, а по сторонам на пьедесталах и в дорогих ковчегах мощи Андрея Первозванного и подлинный духовный регламент Петра Великого. В переднем углу образ Спасителя, в заднем – огромные старинные часы, а по стенам, в приличных местах, два или три царские портрета. Словом, присутственная комната св. синода, или, как её называют официально – камера, поражая входящего и величием и святынею, представляется ему как некое святилище или как богато убранный алтарь, особенно когда члены бывают в мантиях, например, на архиерейских наречениях».

Это так понравилось нашему автору, что он (стр. 76) «ни одного шага не мог сделать без благоговения, и когда стал докладывать, то чувствовал себя в каком-то молитвенном состоянии, как бы в церкви». Состояние поистине завидное и испытываемое далеко не каждым.

Служебные занятия в синоде автору не нравились: «пищи для ума никакой, одна рутина и рутина; я горевал, чувствовал, что упадаю духом, и порывался оставить службу в синоде, но мне всё-таки было жаль расстаться с этим местом служения, – и я удержал себя по тому чувству благоговения, которое возбудилось во мне при вступлении в первый раз в присутствие св. синода».

Следовательно – ясно, что мы имеем дело с человеком души очень мирной и благоговейной, и это надо запомнить, чтобы при дальнейшем следовании за его воспоминаниями не принять его иногда за отрицателя.

При Мещерском в синоде в каждом угле расстилались тишь, гладь и божия благодать.

Такой мирной картиной воспоминания начаты, но не то нас ждет в их продолжении.

Глава третья

С выходом из обер-прокуроров князя П. С. Мещерского (1817–1833 года), при котором в синоде «строго соблюдалась тишина и порядок, почти как во время народного церковного богослужения», – строй этот сразу же падает. При обер-прокуроре Нечаеве и потом при графе Протасове (1833–1855) пошли неурядицы и ожесточенная борьба за преобладание. Притом оба эти обер-прокурора сами были большие ругатели.

Воспоминания о Степане Дмитриевиче Нечаеве начинаются с того, что при нём синод перешёл в своё нынешнее помещение. Тут это учреждение посетил государь Николай Павлович, и автор, описывая посещение его величества, как будто подозревает, что при этом случае члены синода получили какое-то «предварение», в силу которого «никто из членов государя не встретил, а встретил его один обер-прокурор со своими классными чиновниками».

Конечно, это значило не то, что обер-прокурор Нечаев как будто считал за неуместное парадность встречи его величества, а совсем что-то другое. Чувствуется, что обер-прокурор как будто имел намерение оттереть членов и выдвинуть вперёд свою канцелярскую армию, – тогда, впрочем, ещё не вполне размноженную. Нечаев «расставил всех на крыльце и в сенях по разрядам должностей; впереди стояли обер-секретари, за ними секретари, далее прочие чиновники». – «Члены для первого присутствия были в мантиях» и могли бы быть всех виднее и представительнее, но обер-прокурор сделал так, что они оставались во время встречи государя в зале».

«Степан Дмитриевич Нечаев, по словам автора, был прокурор не лёгкий (лёгкого автор так и не дождался). Пока он (т. е. Нечаев) служил за обер-прокурорским столом, он держал себя прилично, – ласков был с чиновниками и льстил членам». (Льстить старшим, по мнению Исмайлова, значило «держать себя прилично», – так думал он для себя, а может быть, так же внушал и генеральскому сыну, которого воспитывал на счёт сумм св. синода.)

«Особенно льстил Нечаев московскому митрополиту (Филарету Дроздову), который, известный государю и всем как муж совета, был в большой силе. Но когда (Нечаев) добился обер-прокурорства, показал себя в натуральной наготе».

«С чиновниками, говорит автор, Нечаев мог обходиться как хотел, но ему хотелось взять верх и над членами синода» и, вероятно, особенно над самим мужем совета, с которого он это и начал. До сего времени он ему «льстил особенно», а теперь постарается особенно же вредить ему.

Необыкновенно любопытно: какие тонкости пронырливого ума обнаружит этот честолюбец в борьбе с таким человеком, как Филарет Дроздов, уму и прозорливости которого у нас до сих пор всё ещё никак не подведут настоящего итога.

Но, увы, характерные и в своем роде замечательные приёмы Нечаева выражают только одно: что нет силы сильнее подлости, которая способна не остановиться ни перед чем, а такая сила всего матёрее зреет в канцелярской среде, где в атмосфере лести и искательств сформировался каверзный обер-прокурор, взявший перевес над Филаретом.

Глава четвёртая

«Вдруг, ни с того ни с сего, появились жандармские доносы на архиереев и на членов синодальных. Доносы оказывались большею частию ложными. Канцелярия подозревала, что в них участвует сам обер-прокурор, имея целью унизить духовное правительство в России. Архиереи и члены синода оправдывались сколько могли. Синод очень беспокоился, показывал вид беспокойства и обер-прокурор и, подстрекая членов к неудовольствию, говорил, что учреждение жандармского досмотра делает более вреда, нежели пользы».

Взволнованные члены синода должны были рано или поздно выйти из терпения и опротестовать злочинство, совершаемое над ними «жандармским досмотром». А как всеми этими махинациями по какому-то поводу руководил сам обер-прокурор, то ему и не трудно было воздвигнуть донос на лицо более других характерное, умное и горделивое, – именно на самого «мужа совета»… Понятно, что с ним и следовало переведаться и его замарать или сделать подозрительным и безгласным, а потом с остальными справиться было уже не трудно.

На Филарета появился донос от жандармов.

Автор не поясняет, в чем именно состоял этот донос, ни того, как обер-прокурор Нечаев организовал такие удобные вещи. Впрочем, Исмайлов, по-видимому, даже и сам недоумевает, как это могло быть устроено: но мы, жившие позднее, когда практика доносов, до закрытия III-го Отделения, была развита гораздо обширнее, знакомы отчасти по слухам с этими приёмами. Они заключались в том, что если кому не люб был известный человек, то тот делал на неприятеля извет жандармам. Жандармы же, – частью по обязанности извещать о всех вещах, хотя бы и недоказанных, но подозрительных, а частью и по желанию обнаруживать большую деятельность, и по безответственности за донос ложный, – были благодарны за указания и давали ход всему, что до них доходило. Таким образом, доносить на людей, деятельность которых шла перед глазами доносчика, всегда была обширная возможность. Намерение, жест, мина, а тем паче нетерпеливое слово, – для доносчика всё это материал.

Всего вероятнее, что обер-прокурор Нечаев знал рассказываемую циркуляцию гораздо лучше, чем его добрый и простодушный секретарь, и пользовался этим нехитрым, но сильно действующим средством для борьбы с Филаретом…

Итак, удивительно не то, что он добрался до Филарета, но то, что он с первого же абцуга заставил этого осторожнейшего человека проделать всё, что ему продиктовала каверзливая душа подьячего. «Случилось, говорит автор, поступить доносу на московского митрополита; донос передан обер-прокурору с высочайшим повелением – рассмотреть синоду. Этого-то властолюбивому гордецу (т. е. Нечаеву) и хотелось: с доносом он едет к митрополиту (самому же Филарету) и убеждает его вместе с оправдательным объяснением изложить мнение, что данное жандармской команде право доносить со слухов и без всякой за ложь ответственности стесняет свободу администрации и, как похожее на слово и дело, лишает подданных спокойствия. Митрополит, дотоле уважаемый государем, не остерёгся и попал в расставленные ему так хитро сети: он написал оправдание, написал и мнение. Обер-прокурор, минуя синод, где в общем собрании, может быть, предостерегли бы митрополита, представил его оправдание и мнение прямо государю императору. Государь разгневался, и поступок митрополита, как противный верховной власти, едва не распубликовал чрез св. синод по всей России»

О такой угрозе Филарету Дроздову нам не приводилось слышать, но в рассказах об этом иерархе не упоминается обыкновенно и всей этой истории, в которой, к удивлению нашему, Филарет допускает играть собою очень легко, даже без большой хитрости… Это совсем не вяжется с господствующими представлениями о необыкновенной будто бы умственной прозорливости иерарха и его до щепетильности осторожном характере.

После рассказанной неосторожности, как бы омрачившей на мгновение ум прославленного за свою мудрость Филарета, переходим к дальнейшим победам обер-прокурора Нечаева над целым составом синодальных членов, причем получим несколько образцов нравов и характеров низших синодальных дельцов, – тоже по большей части происходивших из духовного звания и культивированных в духовных училищах.

Глава пятая

«Обер-прокурор, пошатнув опору синода (Филарета), стал действовать решительнее: он изменял резолюции и определения святейшего синода и затевал ограничить архиерейскую власть». Важнее всего в этом роде было то, что Нечаев совсем было исторг из их рук ведение «архиерейской кандидатуры».

Здесь рассказывается характерный случай из борьбы обер-прокуроров с архиереями и со всею откровенностью излагается мало кому известный «процесс архиерейской кандидатуры».

«Открылась вакансия архиепископской кафедры; надобно было избрать и представить на высочайшее утверждение кандидатов. Процесс архиерейской кандидатуры таков: синод ищет по своим спискам достойных и, соображаясь со старшинством, с познаниями и опытностию, равно и с местными особенностями вакантной епархии, назначает трёх кандидатов, предоставляя окончательное назначение выбору государя императора. Но чтобы государь знал, на кого из представляемых обращает синод своё мнение преимущественно, предоставлялось обер-прокурору приложить ко всеподданнейшему докладу записку о том. Как вакансия открылась в епархии второклассной, то на кафедру её рассудили перевесть архиерея-епископа, а в епископа избрали из архимандритов и на обе кафедры представили по три кандидата, объяснив словесно обер-прокурору, кого из них синод признаёт более достойным».

В существе дела представление трех кандидатов – была только одна проформа, а главная всему суть состояла именно в том «словесном объяснении, кого синод признаёт более достойным». Выбор, стало быть, падает собственно только на одно это лицо, а два остальные его лишь декорируют… И при таких условиях очень легко понять, как важно, чтобы обер-прокурор имел хорошую память и добрую совесть. Всё назначение зависит от того, чтобы он точно доложил государю – кто из трех именуемых для проформы кандидатов есть настоящий избранник.