Медные лбы. Картинки с натуры

– И так ни с кем дома не разговаривает? – опять спросили извозчики.

– С попугаем разговаривает, и то потому, что он не человек, а птица. Есть у нас в гостиной попугай ученый, так с ним. Подойдег и скажет: «Здравствуй, попка», а тот ему в ответ: «Именитому купцу почет!» Тем и сыт насчет словесности.

– Так ведь скучно так-то? Книжку он, что ли, читает?

– Никакой. А у него есть лист такой, на котором обозначено, какие процентные билеты почем, – вот он его читает. Разговор у него бывает только в то время, когда у него гости, равные ему: Трилистов, миллионер, архиерей, генерал Тутохин. Прежде хоть с протопопом нашим разговаривал, а теперь уж месяца два перестал. Придет протопоп и говорит, а он сидит против него и молчит. Теперича сколько народу ему кланяется по дороге, а он ни перед кем и шапки не ломает. Сидит, как сова, без внимания и будто никого не видит. Вот она, гордость-то!

– Ну а как же он тебе приказывает, куда ему ехать надо?

– Никак. Выйдет из подъезда, сядет в экипаж и ткнет меня кулаком в затривок. Это значит, прямо поезжай. Назад повернуть, так два раза ткнет. Направо, так в правое плечо, налево – в левое. И ведь до чего в своем головоломном павлинстве дошел. Ехали мы это как-то около Казанского собора, а навстречу нам солдаты шли, да и заиграй в это время музыку; так он вообразил, что ему, да что ж ты думаешь, поднял руку по-военному около шапки и держит. Барабан теперь хочет у себя дома завести, и такой манер, что как он сам в прихожую входит, так чтобы в барабан били.

В это время на подъезде опять появились расчесанная борода, ильковая шуба и соболья шапка. Кучер встрепенулся. Извозчики стащили с рысака ковер и положили в сани. Кучер подъехал. Борода, шуба и шапка сели в сани и ткнули кучера рукой в спину. Рысак помчался. Извозчики глядели вслед и говорили, качая головами:

– Скажи на милость, какая бессловесная тварь!

Портной-меценат

В один из магазинов готового платья входят двое молодых людей в очень незавидных костюмах. Один блондин, другой брюнет.

– Поликарпу Доримедонтычу! – возглашает блондин и подает руку занимающемуся кройкой сукна хозяину с кожаным сантиметром на шее.

– Здравствуй, театральный простак, здравствуй! – отвечает хозяин-портной и, кладя ножницы, потрясает протянутую ему через стол руку. – Повернись-ка, повернись-ка! Вот так. Ах, братец ты мой, как ты пообносился! Смотри-ка, брючонки-то ведь у тебя с бахромой. Ну что ж, видно, денег принес по старому счету и хочешь, чтоб я тебя обновил насчет штанины и пиджака?

– В том-то и дело, что денег нет ни гроша, а обновиться бы не мешало.

– Плохо, значит, твое дело, плохо. Ты это где пропадал? Я уже в заупокойное поминанье хотел тебя записать.

– Присяга наша известная. В Балабаеве куплеты комические пел и жидовские сцены рассказывал. Вчера только приехал.

– И яко благ, яко наг, яко нет ничего? – спросил портной.

– В одном кармане пусто, да и в другом негусто, в третьем смеркается, а в четвертом заря занимается. Антрепренер жалованье зажилил.

– А бенефис?

– Три с полтиной в очистку и то пополам с дирекцией.

– Как же это, братец, так? Видно, афиша у тебя была нехороша. А ты бы посулил съесть живого человека перед публикой, что ли.

– Там уж до меня ел один комик живого-то человека, и публика все равно не поверила бы.

– Ну, в бутылку влез бы в заключение бенефиса.

– Тоже до меня влезали. Балабаев – город ученый. Там и по воздуху актеры летали, и угадывали желание публики. Ничем удивить нельзя. Придумывал, придумывал удочку и чуть с ума не сошел. Плюнул и напился пьян.

– На пьянство-то, значит, деньги были? А ты бы вот их портному и приберег.

– Пьянство в долг верили. Кругом задолжал, оставил чемодан в гостинице и бежал оттуда ночью.

– Чемодан-то ведь пустой был?

– Само собой. Денег на железную дорогу нет, но вдруг, о счастие! Богиня сжалилась над несчастным страдальцем и послала хмельного купца. К нему приснастился, и за билет и выпивку с закуской всю дорогу ему в вагоне куплеты пел и жидовские сцены рассказывал. Благодарю Бога о том, что в острог в Балабаеве не попал.