Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни

– Ну а сколько ты с меня за воду возьмешь? Не дорожись, коли мы ваши.

Дворник чешет затылок.

– А на воду это уж как по положению: семь рубликов в месяц, потому у нас колодезь хороший… – отвечает он. – Теперича дровец нарубить вашей чести…

– Как семь рубликов? Да ведь это грабеж! Нас всего пятеро с прислугой.

– Зачем грабеж? А только ежели бы было больше, чем пятеро, то и цена другая. У нас генеральша Подвертова летось стояла, так пятнадцать целковых… Мы, сударь, жильцам рады, потому за зиму-то наголодались. А жалованье-то наше какое? У нас и хозяин говорит: «На то ты и дворник, чтоб от жильцов пользоваться». Повивальную бабку Марью Митревну изволите знать?..

– Больше пяти целковых я не дам, а нет – так я за семь рублей работника себе найму…

– Невозможно этому быть-с, сударь, – ухмыляется дворник, – потому мы ваши и мы должны от вас пользоваться. Вы работника наймете, а мы ему какую-нибудь вещь подкинем и скажем: украл. Мы своих жильцов уважаем и ценим, и нам свою выгоду опущать не следует. Теперича вы то возьмите: наша собачка за вас лаять будет, дровец наколоть, помои вылить.

Барин чувствует свое бессилие.

– Ну, разумеется, и сад будешь мести, и цветы поливать? – спрашивает он.

– Об этом, сударь, вы с бабой моей поговорите. Коли ей пару целковых…

– Как? Еще? Да это разбой!

– Не разбой-с, а чтобы и ей польза, потому зиму-то она на картофеле с селедкой сидела. Надо и ей что ни на есть на платьишко да на башмаки себе заработать. Опять же, и молоко, чтоб от наших коров брать, потому мы чужих молочниц не любим. А у нас молоко важное, так как мы к господам со всем почтением.

– Но у меня пять лет подряд знакомая молочница ездит.

– Это как вам будет угодно, а только мы ее гонять будем, потому наши господа, чтоб при нас и были. Для кого же мы пару коров держим? Мы коровок кормим, а господа – нас.

Барин в раздумье.

– Ну, ступай! Я с хозяином переговорю, – говорит он.

– Хозяин, сударь, до жильцов не касается, потому у нас такой кондрак в словах вышел, чтоб при нашем махоньком жалованье от жильцов пользоваться. У нас хозяин – статуй бесчувственный, и завсегда у него такое произношение: «Василий, с жильца бери!»

– Иди, иди с богом!

Дворник чешет затылок.

– А за цветики-то, сударь, что я вам принес? Ведь норовим тоже, чтоб без убытка…

Барин дает два пятиалтынных. Дворник как-то встряхивает их на руке и говорит:

– Тоже, чтоб и яйцы у нас брать. У меня хозяйка четырнадцать кур держит.

– Вон! – кричит барин.

– Уйдем, уйдем-с, только зачем вам с дворником ссору заводить? Дворник – человек завсегда нужный. Сейчас, как нет в кадке воды: «Дворник!» Ну а мы через это самое можем и со двора уйти и колодезь на замок… А я хотел, сударь, вашу супругу с новосельем поздравить. Приказали бы они нам на кухню стаканчик вынести, мы бы и довольны были.

Барин взбешен.

– Ежели ты не уйдешь вон, я тебя в шею вытолкаю! – горячится он. – Что за нахальство!

Дворник, испугавшись тона, пятится.

– А еще господа! – бормочет он. – Мы им почет подарками делаем, а они в шею! Какое награждение при своей образованности!

Барин в волнении ходит по балкону. Перед калиткой палисадника останавливается разносчик с корзинкой на голове.

– Цыплят бы вашей милости! Раки крупны, яйцы свежие есть! – восклицает он.

Дворник замахивается на разносчика кулаком.

– Так я и дам тебе здесь торговать! Иди, пока цел!

– Послушай! Да как ты смеешь? – вопит барин на дворника.

– А так, что у нас тут свой поставщик для господ есть. Он нам и курятину, которая завалялась, и огурцов, а мы его за это к постояльцам подпускаем, значит, и выходят две выгоды: и нам, и ему.

Начинается перебранка между дворником и разносчиком. Барин отгоняет дворника и назло ему приторговывается к чему-то у разносчика.

– Помилуйте, сударь, какой тот поставщик? – уверяет разносчик. – Мазурик, а не поставщик. Он в прошлом году галок тут взаместо рябчиков продавал. Полковницу одну у Круглого пруда грибами поганками окормил вместо подосиновиков, а у нас товар законный. Вы и барин-то нам по облику знакомый. На Старо-Парголовской летось изволили стоять? Мы тоже помним.

– Вовсе я на Старо-Парголовской никогда и не жил, а жил в Павловске.

– Ну так братец ваш. Фамилия такая немецкая…

– Нет у меня брата, и фамилия моя русская.

– Может, и русская, только из немецких. Мы и матушке вашей, покойнице, дай Бог царство небесное, продавали.

– Врешь. Моя мать и посейчас здравствует.

– В таком разе тетенька померши. Помнится мне, что в прошлом годе старушка божия в чепчике с вашей супругой… Бывало, с вечера скажут: «Антип!»

– Нет у меня тетки, а женился я только в январе. Пошел вон, дурак!

Раздраженный барин гонит разносчика.

– Что, взял? – кричит стоящий на улице дворник. – Нет, ты прежде дворнику поклонись, чтоб с господами ладить!

– Ниток, коленкору, бумаги чулочной! – стонет над самым ухом барина голосистая баба с корзинкой.

– Хорошо бы, матушка, тебя на осину за твой голос подвесить! – говорит ей барин, плюет и, заткнув пальцами уши, бежит к себе на балкон.

В яичном депо

Яичная лавка. За выручкой сидит старик хозяин с окладистой седой бородой и пьет чай, прикусывая вместо сахара миндаль. Картуз на нем высокий с наваченным дном, шуба барашковая с длинным воротником и опоясана. Время перед Пасхой. Входит рыжебородый купец в пальто.

– Хрусталю на крепость, утробе на утеху! – приветствует он. – Сказал бы: «Чай да сахар», да с миндалем пьешь. Почем ноне хорошие-то яйца отпущаете?