Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни

– Часто ли у вас картежная игра бывает?

Купец покосился.

– Ты думаешь насчет драки? Нет, у нас насчет этого благородно, разнимать не придется, – сказал он. – У нас дом обстоятельный. Постукают по три рубля, да и разойдутся мирно.

– Нет, я не к тому-с. А что лакею от карт барыш, ежели по два рубля карты поставлять.

– За карты я себе на икру да на сига удерживаю.

– Себе? Помилуйте, да это конфуз. Вот уж в господских домах этого не делают.

– Не рассуждай, братец. Этого я не люблю. Ну да уж так и быть: будешь тело нагуливать, так я тебе за твое старание и карточный доход отдам. А в карты у нас играют каждую неделю.

Лакей задумался.

– Коли ежели без керосину и без свечей, то двадцать рублей в месяц и горячее отсыпное.

– Фю-фю! – просвистел купец. – Тяжело поднимаешь, авось домой не донесешь. Я думал, рубликов десять или двенадцать. У меня в лабазе молодцы по двадцати рублей получают.

– Молодцы нам не указ-с. Они без образования, а мы всякую деликатность знаем. Теперича у вас салфетка на тарелку блином кладется, а мы из нее сейчас конверт сделаем или пирамиду с рогами. Сортировка гостей тоже нам известна. Опять же, и насчет просителев: кого принять, кого в шею. Это мы тоже знаем. Я вам, сударь, такую методу заведу, что дом-то на графскую ногу поставлю.

– Ой?! А не врешь?

– Да уж будьте покойны. И супруге вашей расскажу, как с собой графини поступают. Пущай собачку заведут – совсем иная ступня у них будет. Какое вино после какой еды пить – это нам тоже известно.

– Ну, так вот что, Антиподист: ты за пятнадцать рублей на графский фасон заводку-то мне сделай. А что насчет горячего – у нас чаем хоть обливайся.

– Обидно, сударь, коли кто в графском доме за двадцать живал, с купеческого пятнадцать взять. Вы уж двадцать-то рублей положьте. Ну что вам пять целковых? На куль овса полтину накинул – десять кулей и пять целковых. А уж довольны останетесь. Мы и вас-то графом соорудим.

– Ну ладно. Только с молодцами не якшаться, вина им не приносить, горничную не трогать.

– Что нам ваши молодцы – помилуйте! У нас графский управляющий кум, а насчет горничной, нам женский пол – хоть бы его и век не было. Когда переезжать прикажете?

– Постой. Не можешь ли ты Иваном или Федором зваться? Нам Иваны как-то больше ко двору приходятся.

– Сделайте одолжение. Тут разницы не состоит.

– Ну так будь ты Иван и переезжай к нам во вторник, в легкий день, – закончил купец.

Лакей поклонился.

Свет Яблочкова

Угол Гостиного двора, выходящий к часовне, где стоят саечники, освещен электрической свечой Яблочкова. Естественное дело, что это зрелище собрало народ. Все дивуются новинке.

– Поди ж ты, как народ ухищряется! – восклицает пожилой извозчик. – Разбери теперича, что тут горит: огарок не огарок, кислота не кислота, и масла не видать.

– Лектричество, – поясняет ему саечник, сторожил Гостиного двора. – С начала поста его тут мастерили, а вот теперь вышло дозволение от начальства – зажгли.

– Ну а что такое лектричество? Какой состав оно в себе содержит?

– Да разный. Тут и тюлений жир, надо полагать, и скипидар, а больше дух от них. Газ – это кислота, а лектричество – дух, наподобие пара. Там внутри Гостиного на важне машина устроена – вот его по проволокам и накачивают сюда.

– Верно, богатые купцы балуются, вот и все, – делает догадку молодой извозчик. – Им чтоб люминация была. Это они до смерти любят, особливо как подкутят. Я вот тут как-то возил одного хмельного с барышней на Крестовский, так он что сделал? Вынес бутылку с шампанским из трактира под полой, поставил ее на снег, да и зажег пробку. А сам смотрит да гогочет от радости. Барышня тоже в ладоши хлопает. Потом, как это прогорела у них пробка, хлопнула, фонтал брызнул, и выпили остальное из горла. И меня потчевали. Пососал и я. Да что, только слава, что дорогое вино, а забористости никакой.

– Совсем не тот коленкор толкуешь, – ввязывается в разговор чуйка. – Там лиминация с хмельных глаз, а здесь как бы заманка: дескать, к нам пожалуйте, у нас новое лектричество горит. Ну, покупатель и пойдет на манер как бы в театр. Оно и в некоторых лавках тут у купцов горит, которые побойчее и со сноровкой. Вон и у Погребова зажгли. Чудак-человек, будешь и лектричеством к себе заманивать, коли захочешь осетрину-то с хреном вместо трески есть. Ноне времена для торговли тугие. Все сжались. Иной бы жене платочек… а тут эти самые деньги на шестигривенную марку надо. Нынче куда бы не сунулся – сейчас марку подавай. Ну и на домовладельцев тяготы пришли с этим самым мусорным очищением. И купил бы жене бархату на пальто к празднику, а взаместо пальта-то в помойную яму жертвует, потому пущай лучше женина шкура старым пальтом будет прикрыта, нежели мужу за несоблюдение чистоты на дворе в тюрьме сидеть.

– Это так, это действительно, – ободряет чуйку купец в енотовой шубе. – На нас, апраксинцев-то, только слава, а и гостинодворцы ту же механику строят. Разница только та, что мы ручным действием да языкочесальной словесностью покупателя к себе в лавку затаскиваем, а здесь лектричеством. У нас первое дело молодец кричит: «Бумазеи, коленкору, ситцу, миткалю вам не надо ли» и цап его за рукав, а здесь лектричество смотреть зовут. Иной стоит на холоду-то, смотрит, да и думает: дай лучше в теплую лавку зайду и в тепле поближе посмотрю, что за лектричество такое, а зашел – тут ему и карачун, заневолю что-нибудь купит, коли он человек деликатный. Да и хороший приказчик без покупки из лавки не выпустит. Сейчас это раскинет перед ним материи и как пить даст – навяжет. А ежели с покупателем жена навязалась на лектричество смотреть, то по своей женской слабости мужа-то в лучшем виде выпотрошит: и того надо, и другого, и третьего. Ведь у бабы глаз завидущ. Тут уж муж садись и пиши письмо в деревню к родителям: «Что, дескать, так и так, сотенная бумажка приказала долго жить».

– Это верно, это правильно, – соглашается, в свою очередь, чуйка. – Теперича, к примеру, взял с собой в рынок бабу, чтоб башмаки ей купить, она уж наверное и платок с тебя сорвет, и оборка ей понадобится. Баба пути деньгам не знает, особливо купеческая, которая ежели у мужа на шее на готовых хлебах сидит. Муж из пятака в конку не сядет и пешком променаж сделает, а ей этот пятак сейчас на подсолнечные зерна растопи, а нет – так на пряники, чтоб жевать.

– А ловко это самое лектричество жарит! Совсем как бы дневной свет! – восклицает извозчик. – Тут гостинодворы за посмотрение его денег страсть что соберут! Эх, господа апраксинцы, как же это вы так такое дело супротив гостинодворов опустили! – обращается он к купцу.

– Небось не опустим! Охулки на руку не положим, – отзывается купец. – Электричество опустили, так какой-нибудь другой фокус придумаем. Апраксинец никогда гостинодвору переду не даст. Не те времена. Ноне и у нас, на Александровской линии, современность-то поняли и очень чудесно знают, где раки-то зимуют. Гостинодвор новое лектричество в заманку пустил, а мы, апраксинцы, при старом газовом рожке живую ученую облизьяну показывать будем, а нет – орган с музыкальными колоколами в лавке поставим, да еще патреты Наума Прокофьева – вот что чуму выдумал – на оберточной бумаге пропечатаем. Вот тогда и посмотрим, чья возьмет: гостинодворская или апраксинская. На ученую-то облизьяну, которая ежели при органной музыке разные артикулы выкидывает, лестнее покупателю смотреть, чем на лектричество.

– Я так слышал от одного барина, что во французских заграницах еще лучшую модель насчет этой самой заманки придумали, – прибавляет чуйка. – Там такие суровские лавки свое существование имеют, что при них буфет на манер как бы в трактире. И как только мужчина что купил – сейчас ему задарма и в презент рюмку водки подносят, а ежели барыня – женскую сладость либо чашку шиколаду; младенцу – леденец сахарный, а которые мужчины ежели из непьющих, то даровая сигарка преподносится. И называется это у них торговля с угощением.

– Что ж, это дело хорошее, можно бы было и нам такую штуку завесть, – согласился купец, – да ведь патентами замучают. Трактирщики такую на тебя раскладку нагрузят, что небо-то с овчинку покажется! И распивочные подай, и раскурочные внеси, водочно-настоечные отдельно уплати, городские, общественные, добавочные, прибавочные, экстренные, особенные – смотришь: семь шкур и сдерут. Нет, нам это не рука! Облизьяна с органом много лучше! Та без акциза.

Купец плюнул, запахнул шубу и со злостью пошел своей дорогой.

Еще свет Яблочкова

Площадь Александринского театра освещена на пробу электрическим светом Яблочкова. Тут же мелькают газовые фонари и кажутся совсем блеклыми. Как водится, останавливается народ и толкует.

– Однако это самое электричество-то повсюду пущают!

– Дешево, оттого. Газ все-таки из каменного угля делается, а этот из простого самоварного угара.

– Из самоварного угара? Ловко же придумали! А допреж нынешней зимы об этом электричестве что-то не было слышно. Все мингальский огонь шел.

– С приезда китайского посольства он. Китайцы его в бочках сюда привезли, чтоб газовому обществу подрыв…

– А как же говорили, что Яблочков придумал?

– Да ведь Яблочков китаец и есть, только в нашу веру крещенный. Ведь у них все равно как у жидов: как перекрестится, так сейчас косу долой и русскую фамилию принимает.

– Так. То-то видел я партрет евонный. В «Стрекозе» пропечатан. Так он при всем своем косматии обозначен. Уж и волосья отросли.

– Порядок известный. Уж коли мухоеданство побоку, то и головобритие оставь, и лошадятину брось жрать, и жен своих разгони да при одной жене останься, а то опять в старую веру прогонят.

– Поди ж ты, какая вещь! Простой самоварный угар, а как горит! На газ-то и не взглянешь.

– Да, вот простой угар, чад, а нынче в дело идет. Нынче всякая дрянь на потребу. Прежде вон в Чекушах около кожевенных заводов целые горы дубильной корки валялись и только просили заводчики всех – увези, мол, ее куда-нибудь на Голодай, а ноне по два целковых за воз продают. Говорят, что какие-то немцы начали из этой корки леденцы кондитерские делать.

– Наука! Ничего не поделаешь! Да и не одни немцы! Вот трактирщик Ротин мусор по помойным ямам стал сбирать, жжет его в какой-то особенной печке, и что ж ты думаешь? Фарфоровая и стеклянная посуда у него выходит. В газетах было писано, я не вру. Говорят, что на прошлой неделе такое потрафление: жжет он одну помойную яму – глядь, а у него в печке графин с четырьмя рюмками стоит.

– С водкой? – спрашивает кто-то.