Кочубей

– Мучения мне не страшны: они даруют жизнь вечную, а греха боюсь: я бы сказала, если бы принесла пашквиль, но ничего я не знаю и не ведаю.

– Заленский, выйди!

Заленский ушел.

– Слушай, я не буду мучить тебя, если бы ты и величайшая преступница была… Ты красавица такая, зачем тебе в монастырь идти!

– Господи Боже милосердный, заступи и сохрани меня!

– Что тебе так страшны слова мои? Я полюбил тебя!..

– Избави меня, Господи, от всякия мирския злыя вещи и отврати козни дьявольския!..

– Девчино, девчино! Знаем вас, не первая и не последняя!

Сказал Мазепа и махнул рукою.

– Я буду содержать тебя как царицу в замке, ты будешь моею коханкою!

Пленница крестилась.

– Это все ничего, ничего, моя галочка, день-другой, а после привыкнешь, и дело на лад пойдет; и волк рвется первый день с цепи, а потом смирно лежит!..

Пленница стояла, опустив глаза перед гетманом, продолжала читать про себя молитву и крестилась.

– Слушай, я буду тебя любить: скажи мне, кто ты, какого рода и как имя твое?

– Неправды не скажу: смертного греха не хочу привить на душу, истины не открою, как ты себе хочешь! Казни меня, прошу тебя, казни, я умру и Царствия Небесного достигну!

– Жаль же мне тебя, коханочка моя, серденько моя, галочка моя!

Гетман хотел обнять ее, девица увернулась. Величественно-грозный вид беззащитной чистоты сердечной на минуту остановил старого сластолюбца.

– Перестань, гетман!.. Христом Богом заклинаю тебя, не прикасайся ко мне, я Богу дала обет чистоты, не погуби души своей… разорит того сам Господь, кто дом Его растлит.

Борьба невольного чувства страха, обиженного самолюбия, пыла страсти выражалась на лице Мазепы; удержанный на мгновение, Мазепа заминался в словах, отзывавшихся стыдом, лаской и досадой.

– Знаю, ты притворяешься!.. Эге, галочка, не поможет… сюда ступай, сюда, полно тебе притворяться благочестивою!

Одной рукой Мазепа схватил девицу за плечо, другою сорвал с головы ее небольшую бархатную шапочку, и шелковые светлые волосы волною покатились по ее плечам. Девица защищалась.

– Четвертовать аспида, четвертовать!

Глаза Мазепы запылали страстью; схватив правою рукою за ее платье, силился разорвать его ворот, кричал, что в ту же минуту будет четвертовать – и готов был пасть к ногам ее.

– Прикажи четвертовать, но не порочь меня, не губи себя, гетман! Ты гетман – и позор сам делаешь, как проклятый враг человеков… пока жива, не дам наругаться… Гетман, пощади меня, пощади меня! Прикажи четвертовать, но не порочь…

Устыженный Мазепа, видя безуспешность своего замысла, со злостью оттолкнул ее от себя.

– Завтра четвертовать!

– Сегодня лучше, меньше буду мучиться! – спокойно сказала девица, поправляя платье и надевая на голову шапочку.

– Не надевай, скоро опять сбросим.

– Тогда то и будет.

– Слушай, девчино! – говорил Мазепа, скрывая свою досаду и стыд. – Я от тебя ничего не хочу, не хочу даже знать, кто ты, я буду тебя кохать, буду тебя до моего сердца прижимать, ты будешь у меня в золоте ходить, будешь пановать, не огорчай только меня… полюби, моя серденько, прижми меня до сердца своего, дай поцеловать карие очи твои, белое лице твое… коханочко моя, голубочко моя… не думай, чтоб я в самом деле хотел тебя мучить!

– Мучь, аспид-искуситель, убей!.. Лучше я умру, а не отдамся в дьявольские руки твои, не погибну от греха!.. Пречистая Матерь Божия спасет меня!..

– Побери тебя нечистый! В самом деле ты думаешь, что я… я только хотел узнать тебя… постой, моя зозуленько, не так закукуешь.

Гетман захлопал в ладоши, в комнату вбежал негр.

– Заленского сюда!

Негр в один миг как тень исчез.

– Постой, зозуленько, не так закукуешь! – говорил гетман, и губы его тряслись от ярости.

– Бог меня спасет, – с христианскою твердостью сказала девица, перекрестилась и замолчала; она вся погрузилась в молитву. Вошел Заленский.

– Сейчас ее на встряску!.. В котел с кипятком, и когда останется жива – в тело вбивать гвозди, начавши с ног до головы.

– Добре, – сказал иезуит.

– Ну, веди ее… я сейчас приду в подвал.

Заленский и девица ушли, вслед за ними вышел и гетман.

XIII

С ужасом и недоумением взираем мы на прошедшие времена жестокосердия людей в недрах христианства, когда, с одной стороны, дух насилия, жестокости, так полно выразившийся в инквизиции, разливался с Римского Запада по всему лицу земли и проникал жизнь народов, думы и убеждения людей, ложился в основу их систем правосудия, правления и нравоисправления; в то же время, с другой стороны, дух любви Божественной управлял и мыслями, и сердцами, и всею жизнью душ, искренно и самоотверженно служивших Богу Искупителю. Во имя того же Бога Любви столько любви и столько злобы!

И что всего поразительнее: те и другие с полною уверенностью и спокойствием приступали к престолу Божию, словно они одинаково совершали дела Богоугодные. Человек, пылающий властолюбием, жестокостью, ненавистью, простирал свои руки, облитые кровью братий, виновных или невинных, к тому Богу, который всем и все прощает и кровь Свою пролил за всех грешников; и набожный злодей злодеяния свои пересчитывал пред лицом Его как великие заслуги и подвиги во славу Его.

В подвал замка, в довольно просторную комнату со сводами, Заленский привел несчастную черницу, которая с такою искреннею готовностью предпочла мучения и смерть греху. Вместе с иезуитом пришел гайдук гетмана Демьян, еще один гайдук и негр. Среди комнаты висели железные цепи, вдетые в железные кольца в середине потолка, на этих цепях подымали страдальцев на встряску. Иезуит устроил их в последнее время по лучшей системе. В одном углу подвала стоял котел с кипятком и лежали другие орудия для истязания жертв.

Гетман пришел и сел в железное кресло, которое также раскаливали и сажали в него пытаемых. В это время девица казалась не земною: необыкновенное спокойствие души, бодрость, отсутствие малейшей боязни и страха.

– Дай Богу помолиться, гетман!

– Молись!

Девица трогательно читала молитву вслух.

Гетман пожирал ее глазами. На лицах Демьяна и Заленского играла радостная улыбка. Но слова молящейся стали доходить до сердца Мазепы и смущать его, он закричал: