Кочубей

– Садись, а я Мотреньку поучу молиться Богу. Ну, читай же, моя галочко: Отче наш…

– Оце нас… мамо, спать хочется!..

– Ну, дай я тебя перекрещу, и беги ложись спать!

Любовь Федоровна перекрестила Мотреньку.

– Иди ко мне, Мотренька, иди, серденько! – сказал Василий Леонтиевич.

Мотренька подошла к отцу. Он приподнял ее, поцеловал в уста, глазки, перекрестил и сказал:

– Иди с Богом, да рости велика!

Любовь Федоровна отворила дверь и Мотренька, потирая ручонкой глазки, убежала.

– Где был ты в эти две недели?

– Был везде!

– Везде, – ты мне говори прямо, где был, а не везде; ты знаешь… я не люблю слушать, когда враг знает, что городишь.

– Был в Диканьке, в Полтаве, в Хороле, в Лубнах, в Ирклееве.

– Ну так бы и говорил!

– А теперь заезжал до гетмана, сказал ему, что слышал по дороге, как казаки и народ отзываются про дела его. Да черницу одну под караул посадить велел, и об этом известил ясневельможного.

– Опять за свое, опять!.. Когда я выучу тебя, чтоб ты слушал меня! Скажи, Василий, сделай Божескую милость, что тебе с того, что ты гетману всякое слово доносишь? Что он, обзолотит твою голову, отдаст тебе булаву, что он сделает тебе? Слушай, ты знаешь, не одну, может быть, отрубили голову из-за тебя… Бог не простит этого ни тебе, ни ему, кайся да молись! – ну скажи мне, для чего черницу-то велел ты взять?

– Пашквилует на гетмана.

– Да что за дело тебе да этого!

– Да гетман кум наш!

– А я твоя жинка, ты слушай меня, а не гетмана! – закричала рассерженная Любовь Федоровна. – Грей, грей змею за пазухой, она тебе даст меду!..

– Да что слушать тебя, ты мешаешься не в свое дело!

– Не в свое дело!.. Вот как добро после этого будет!.. Василий, ты запропастил свою душу, не таков ты был, когда не знался с гетманом! Я и сама обманулась: думала, что ты будешь гетманом, а не Мазепа, – да нет, опеклась!.. Проклятая тварь! Снюхался с московскими панами, да и булаву взял!.. Постой же, когда ты сам для себя не хочешь стараться, так я постараюсь за тебя – и будет в наших руках булава… обожди немного: недолго наживет Мазепа, – казаки скоро спровадят его на тот свет. Недаром же говорил Иван Сибилев в ратуши, что когда ратные люди соберутся, то гетману будет конец и выберут другого…

– А Иван Степанович чем не гетман!

– Гетман!!. Тебе бы, а не ему след гетманствовать!.. Стыдился бы говорить еще!.. Не сумел держать коня, когда повод был в руках!.. Пожалей меня и детей, когда себя не жалеешь… а лучше слушай, что я тебе говорю, да так и делай. Вот чего я хочу!

– Да разве я не слушаю тебя!

– Знаю, как слушаешь!

– Как хочешь, так и делай.

– Спрашивать тебя не стану!

– Да ты такая!

– То-то что такая! Людей с гетманом не гублю, а хочу, чтоб ты был счастлив… Пойди-ка лучше да ударь десять поклонов перед иконами, да помолись, чтоб Господь Бог простил грехи твои, что несчастную черницу представил гетману; да и спать пора, завтра все одно ехать в Бахмач…

– Господь Бог да простит меня…

– Нет, нет, нет… десять поклонов ударь… не будет убытка!.. Ударь! Ударь!.. Спина не сломится!

– Да буду молиться!..

– Десять поклонов, как себе хочешь… А ну же, давай, и я с тобой вместе молиться буду, становись!..

Любовь Федоровна стала пред образом на колени, подле нее стал Василий Леонтиевич. Любовь Федоровна громко читала молитвы…

Долго молились они оба, потом Любовь Федоровна, окончив молитву, встала и сказала:

– Ну, ударь же десять поклонов, да кайся!

Василий Леонтиевич ударил десять поклонов, приговаривая: «Боже, милостив буди мне, грешному!» – встал, поцеловал жену и благословил ее, жена благословила мужа.

Через полчаса в доме Кочубея было везде темно, двери заперты, и все спали глубоким сном.

XI

Еще на небе горела утренняя звездочка и только что начинал краснеть восток, а по улицам Батурина ходили уже головы и десятники, стуча в деревянную доску деревянным молотком, давали знать народу, что на Троицкой площади приготовляется, ради дня именин гетмана, кровавый банкет.

– А что, опять банкет будет? – спросил старик, высунув нос в круглое окно своей хаты.

– Иди на площадь, там увидишь!

– Да нет, будут попы служить молебен, сегодня праздник гетманский! – сказала жена старику.

– У нас теперь, что неделя, то и гетманский праздник…

– Я тебе говорю, что гетманский праздник, сегодня Иван Купала, вчера девчата через огонь скакали, сама видела, как марену рубили и ставили, а сестра Феська, что у гетмана живет, и купало наряжала любистиком, мареною, с шавлиею барвинком квичали, и я свою ленту красную на марену отдала.

– Да недаром же десятник сказал, чтоб собирался народ на Троицкую площадь; пойдем посмотрим, а может быть, в самом деле, как вечной памяти бывало за Самуйловичем, что десять бочек горелки, да по десяти меду и пива выкатят, да и чествуют народ, а пирогов с капустою да паляниц, – а, Боже, Твоя воля! – сколько тогда раздавали народу.

– Может быть, и теперь будет так!

– Ну пойдем!

Только вышел старик со старухой из хаты, – и во всех церквах Батурина зазвонили на раннюю обедню.

– Ну так и есть, что Иван Степанович для всех батуринцев приготовил банкет: выпьем по чарке за его здоровье… во все дзвоны звонят, не беда, слава Господу милосердому; теперь молятся по всей Украйне за спасение его души, так и мы выпьем, чем почестуют, да и доброе слово скажем, так, жинко?