– Так, так, – лишь изредка иронически замечал Иван Софроныч.
Алексей же Алексеич, вертя своей тростью и стараясь как можно глубже вонзить ее в землю, казалось, погружен был в посторонние мысли, и когда старуха наконец умолк‹а›ла, он вдруг совершенно неожиданно спрашивал ее:
– А что, тетка, есть на тебе крест?
Старуха широко раскрывала изумленные глаза, крестилась и произносила:
– Что ты, батюшка? ужели без креста? Православная – да без креста!
– Ну так как же. И не стыдно! Девять гривен просишь за штуку, которая и половины не стоит!
– Что ты, кормилец! Уж и половину. Да тут одного товару на полтину.
– На полтину! – с ужасом восклицал Алексей Алексеич.
– На полтину! – с таким же ужасом повторял Иван Софроныч.
И оба они опять посмотрели на старуху как на безумную и помолчали.
– Да что ты, тетка, нас за дураков, что ли, считаешь? – говорил Иван Софроныч обиженным голосом.
– Как за дураков… что ты, батюшка? А ты вот сам разочти. Жаль, счетцев нет: не на чем выложить!
– Ну, выложим, изволь, выложим! – говорил Алексей Алексеич, доставая из кармана маленькие счеты, без которых никогда не выходил со двора, когда бывал в городе.
Начинали выкладывать. Старуха толковала свое, покупатели – свое.
– Ну вот видишь: кожа столько-то, варежки столько-то, работа столько-то, и выходит всего тридцать пять копеек!
– Нет, уж меньше семи гривен, как угодно, взять не могу, – говорила сбитая с толку баба.
– Семь гривен! семь гривен! – с ужасом восклицали один за другим покупатели.
– Да приходи ко мне, – говорил Иван Софроныч, – да я тебе по сороку копеек сколько хочешь таких точно продам.
– А коли свои есть, так неча и говорить.
И старуха идет.
– Тридцать пять взяла?
– Своей цены не даете!
– Ну, сорок?
Баба не отвечала и быстро удалялась.
– Да ты хочешь продать? – вскрикивал Алексей Алексеич.
– Как не хотеть!
Баба останавливалась.
– Ну так говори делом.
– Чего говорить, коли своей цены не даете!
– Как не даем? Ведь выкладывали.
– Да как выкладывали – по-своему всё.
– Ну, выложим, изволь, опять выложим, по-твоему.
Начиналось снова выкладывание.
– Варежки: девять копеек…
– Двенадцать, – перебивала старуха.
– Девять, – говорил Алексей Алексеич, страшно стуча костяшками.
– Девять, девять, – подтверждал Иван Софроныч.
– Тесемка: три.
– Четыре!
– Кожа, работа… Ну и выходит тридцать восемь копеек.
– Как тридцать восемь! что ты, батюшка?
– Ну, сорок, сорок! Барыша пять… Ну, взяла сорок пять?
– Нет уж, меньше шести гривен взять не могу.
– Такой упрямой старухи я еще не видывал! – сердито восклицал Алексей Алексеич, смешивая костяшки. – Нет, что с ней слова терять. Видно, не хочет продать.
– Не хочет! – лаконически подтверждал Иван Софроныч.
– Как не хотеть? Вот что выдумали, прости господи! – возражала обиженная старуха.
– Ну, так сколько же?
– Да нет, не хочет, не хочет! – восклицал Иван Софроныч, поддразнивая бабу.
– А видно, вы, вижу я, купить не хотите, – сердясь, возражала она.
– Ну, взяла сорок пять?