Казна императора

– Это точно… – приостановившийся на минутку Кобылянский улыбнулся. – Помню, мы с ним год назад вот примерно в таком месте застряли. Рыбой питаться пришлось…

– Что, сырой? – не понял Костанжогло.

– Ну зачем же, – усмехнулся Кобылянский. – Сырая, это на любителя. А наш, как вы изволили выразиться, Чеботарев изумительно рыбку над костром на рожне жарит. Не изволили пробовать?

– Да как-то не пришлось, – Костанжогло остановился рядом с Кобылянским и, посматривая по сторонам, раздумчиво заметил: – Выходит, полковник еще и кулинар…

– Еще какой, – охотно подтвердил Кобылянский. – Рыбка, я вам скажу, была объеденье. – И тут же, возвращаясь к прежним мыслям, спросил: – Скажите, полковник, как по-вашему, Чеботареву удасться докопаться, кто именно напал на вашего офицера?

– Кто именно, возможно… – Костанжогло немного подумал и весьма пессимистически заключил: – А вот кто приказал, вряд ли. Слишком много заинтересованных.

– Но хоть бы вашего человека удалось вытащить… – заметил Кобылянский и, отдышавшись, снова зашагал вверх по склону.

Костанжогло сразу по прибытии обстоятельно доложил все полковнику, и разговор на ходу мог означать только одно – Кобылянский начал обдумывать дальнейшие действия…

Костанжогло не ошибся. Пройдя шагов тридцать, Кобылянский повернулся к нему и тихо сказал:

– По возвращении передайте Чеботареву, чтоб, как только все утихнет, перебирался в Европу, там главная каша заварится. Однако и здесь тоже глаз нужен. Вы уж, полковник, не сочтите за труд, обоснуйтесь как следует в Харбине, ну а я соответственно остаюсь тут…

Костанжогло молча кивнул и показал на толстую осину, с которой длинными лоскутами свисала зеленовато-бурая, недавно содранная кора.

– Смотрите, Топтыгин балуется.

– Неудивительно, сейчас их время, – отозвался Кобылянский и поторопил спутника: – Приналяжем, полковник, наши вон уже на увал вышли…

Действительно, занятые беседой они подзадержались, и их спутники уже ждали возле остановившейся на самом верху подводы. Когда же припозднившиеся полковники тоже одолели склон, их глазам открылась удивительная картина.

Посередине ровной, поросшей травой поляны серо-угрюмым углом возвышался неизвестно как сюда попавший огромный камень. А вокруг весело белели стволами и переливались листвой березы, словно вырвашиеся из наполненной мошкарой чащи.

– Ну, вот он, Дик-камень… – Кобылянский показал на середину поляны и совершенно буднично добавил: – Господа, не будем терять времени.

Офицеры поспешно отвели подводу на край поляны, обошли камень кругом, на всякий случай внимательно осмотрелись и снова вернулись к Кобылянскому, так и стоявшему все это время у телеги. Подпоручик Козырев глянул на часы, поспешно вытащил из лежавшего на телеге мешка поблескивающую латунным кругом астролябию и деловито сказал:

– Господин полковник, пора, без пяти десять…

– Да-да, идемьте, – встрепенулся Кобылянский и напомнил: – Мерную ленту не забудьте.

Выйдя на середину поляны, Козырев установил астролябию, и точно в десять часов выверил главную линию, взяв за точку отсчета нижний край солнечного диска и самую верхушку камня, косым треугольником торчавшую к небу.

Уже по этой линии с помощью ленты офицеры отмерили ровно десять саженей от подножия камня, и там полковник Кобылянский самолично воткнул в землю заранее приготовленный колышек. Затем Козырев перенес сюда астролябию и перпендикулярно к первой провесил вторую линию.

Офицеры отмерили по новой линии те же десять саженей и, отметив концы, разошлись в стороны, образовав вокруг первого колышка почти правильный прямоугольник. Козырев, с помощью все той же астролябии, выверил углы и в конце-концов получил фигуру из семи точек, образовавших десятисаженную букву «Н».

Закончив работу, Козырев сложил астролябию и доложил Кобылянскому:

– Готово, господин полковник!

– Тогда за работу, господа… – и Кобылянский, повернувшись, первым пошел к оставленной у берез подводе.

На телеге тщательно укрытые брезентом от постороннего глаза лежали лопаты и семь больших, основательно просмоленных жестяных банок. Сняв с телеги лопаты и одну из банок, офицеры пошли к первому колышку, расстелили прихваченный с собою брезент и взялись за работу. Срезав первым делом слой дерна, они отложили его в сторонку и только потом начали копать яму, аккуратно складывая вынутую землю на брезент.

Работа спорилась, и уже минут через пятнадцать жестяная банка угнездилась на дне почти метровой ямы. После этого офицеры, не спеша, слой за слоем, стали засыпать свежевырытую яму, каждый раз старательно утрамбовывая землю. А когда новоуложенный грунт сровнялся с уровнем травяного покрова, пластины снятого дерна возвратили на место и еще раз плотно утрамбовали.

Остатки земли так на брезенте и отнесли подальше в лес и там рассыпали под березами. После этого офицеры возвратились к следующему колышку, и весь цикл повторился. В результате за какие-нибудь два часа все семь банок были закопаны в семи местах и замаскированы так, что ничей придирчивый взгляд не мог бы определить, что здесь, на открытой поляне, что-то запрятано.

Закончив работу, немного подуставшие офицеры собрались у телеги. Козырев достал свой мешок, распустил кольца и выложил на разостланный брезент немудрящую снедь. Нарезав хлеб и холодное мясо одинаково толстыми ломтями, подпоручик достал большой пучок черемши. Потом развернул завязанную в узелок чистую тряпицу с солью и пригласил:

– Прошу, господа, обратный путь долог.

Все ели молча, сосредоточенно, и как раз в тот момент, когда Кобылянский собрался обмакнуть свой пучок черемши в соль, откуда-то из глубины леса долетел протяжно-яростный, с хрипотцой рев медведя. Полковник задержал руку, долгим взглядом посмотрел на Дик-камень, одиноко торчавший посреди опустевшей поляны, и тихо, без тени улыбки, сказал:

– Ну вот, господа, сибирский медведь принял под охрану сокровища русской короны…

* * *

Господин Мияги, судя по всему, русский язык знал великолепно. Во всяком случае, он не путал ни падежей, ни склонений, но зато имел ярко выраженный акцент, и в его речи то и дело проскакивало лишнее, сугубо японское «р». При этом японец без конца натянуто улыбался, показывая желтые зубы.

Чеботарев, сидевший напротив, тщательно скрывал отвращение, которое вызывал у него господин Мияги, и чтобы не показать это, полковник все время, словно соглашаясь с собеседником, кивал головой. Вдобавок Чеботарев никак не мог избавиться от ощущения, что он где-то уже видел японца.

Но, поскольку на этой встрече очень настаивал генерал Миллер, Чеботарев, почти сразу после возвращения из Цицикара, пришел в неприметный особняк, где, как догадывался полковник, размещалось негласное японское представительство.

Оба собеседника минут двадцать прощупывали друг друга общими фразами, прежде чем японец решился спросить прямо:

– Господин полковник, как вы оцениваете деятельность генерала Миллера?

– Очень высоко, – с деланой бодростью отозвался Чеботарев. – По крайней мере, хотя бы часть золотого запаса будет спасена, за что и я, и генерал Миллер искренне благодарны вашей стране.

Говоря так, Чеботарев врал, но, как ни странно, никаких угрызений совести полковник при этом не испытывал. Впрочем, похоже, господин Мияги принял его слова за чистую монету, поскольку даже его натянутая улыбка на какой-то момент стала искренней.

– Да, да, конечно, мы помогаем, чем можем.

Чеботарев мгновенно вспомнил девятьсот пятый год, революционную заваруху, поднятую на японские деньги, и чуть-чуть резче, чем следовало, спросил:

– Тогда почему же ваши войска уходят?

Господин Мияги, явно не ожидавший такой прямоты, на секунду смутился и внимательно посмотрел на Чеботарева.

– Видите ли, господин полковник, как говорят у вас, сколько веревочке ни виться, а концу быть, – на удивление точной русской поговоркой ответил японец и пояснил: – Мы очень хорошо изучили Россию, и, признаюсь вам по секрету, у нас в Японии есть люди убежденные, что к вам в гости с винтовкой ходить нельзя. Что же касается большевиков, то в Сибири они поддержки иметь не будут, и, я надеюсь, среди русских генералов найдется человек, способный повести за собой всех…

Чеботарева, уже составившего о собеседнике определенное мнение, высказывание господина Мияги весьма удивило, и он осторожно поинтересовался:

– Тогда осмелюсь спросить, как вы мыслите наши дальнейшие отношения?

– Только дружественными, мой дорогой полковник, только дружественными, и мы все искренне верим, что обновление России идет отсюда, поскольку именно здесь для этого есть все предпосылки.

И так без конца улыбавшийся господин Мияги осклабился еще сильнее, и Чеботарев понял, что откровения кончились и японец просто уходит от ответа. Тогда он резко сменил тему, и дальнейший разговор практически ничего не дал.

Правда, в самом конце, провожая визитера чуть ли не до дверей, Мияги неожиданно спросил: