Казна императора

– Да нет, тут другое! – Корнет опять затормошил Тешевича. – Они именно нам предлагают! На польский фронт!

– Польский? – на какую-то секунду оживился Тешевич. – Нам? Это что-то новенькое…

– Вот и я так считаю! Вы как?

Тешевич задумался, но ответить так и не успел. Где-то со стороны острожной канцелярии послышался шум, и от группы к группе взволнованных офицеров полетело:

– Строиться, господа, строиться!..

Не слишком ровные офицерские шеренги в точности повторяли косой излом ограды внутреннего двора и подковой сходились возле крыльца канцелярии. Тешевич сначала вовсе не желал идти в строй, но корнет так умолял его не дразнить судьбу, что поручик в конце концов сдался и очутился не только в первой шеренге, но еще и совсем рядом с крыльцом.

Охраны нигде не было видно, только у дверей канцелярии стоял давешний краском, явно ожидая, когда закончится построение. Чуть позже на ступеньках появились еще человек пять военных, но кто они, Тешевич определить не мог – знаков различия на одежде у красных не было, но судя по добротности обмундирования, обилию ремней и оружия, это были птицы весьма высокого полета.

Ожидая с некоторым интересом, кто из них заговорит и что скажет, Тешевич вдруг заметил маленького чернявого человечка, как-то сразу выдвинувшегося из-за спин красных командиров, в котором он с удивлением узнал того самого чекиста, что первым его допрашивал. Чернявый шагнул вперед, требовательно поднял руку и резко выкрикнул:

– Граждане офицеры! Я не буду говорить много! И о том, что привело вас всех сюда, не буду говорить вовсе! Да, у нас во многом разные взгляды, но Родина у всех одна!

Чекист сделал многозначительную паузу, и кто-то за спиной Тешевича с издевкой произнес.

– И чего только у нас не водилось…

Но на крыльце ехидную реплику вряд ли расслышали, и оратор снова вскинул руку.

– На нас напали польские паны! Они снова хотят решить давний спор, но это одна видимость! За их спиной стоят империалисты Антанты, которые только и ждут нашей погибели!

По шеренгам сразу прошел гул одобрения, и Тешевич отметил про себя, что комиссар сразу взял нужный тон. Правда, такое заявление можно было воспринимать двояко, но чекиста подобные тонкости, по всей видимости, не смущали, и он продолжал напористо выкрикивать:

– Граждане офицеры! Вы все прочитали воззвание генерала Брусилова, в котором он вас призывает встать на защиту нашей общей Родины! Мне понятны ваши теперешние опасения, но тот, кто был виновен, нами уже наказан, а вам всем предлагается выбор!

Чекист сделал явно преднамеренную паузу, вздохнул и гораздо тише, почти буднично закончил:

– Желающие могут немедленно предстать перед комиссией и после переаттестации, без промедления будут направлены для замещения командных должностей на польский фронт.

Тешевич инстинктивно сделал шаг назад и нечаянно толкнул стоявшего за ним корнета, который тут же страстно зашептал ему на ухо:

– Господин поручик, пойдемте! Господин поручик, это судьба, я верю…

Шевеление в строю не укрылось от чекиста, так и замершего по окончании речи на последней ступеньке. Он хищно крутанул головой, уперся взглядом в Тешевича и вдруг расплылся в улыбке.

– А-а-а, это вы… Я рад! Какое решение примете?

Тешевич вздрогнул, дернулся и, снова натолкнувшись на корнета, совершенно непроизвольно шагнул вперед…

* * *

Шурка Яницкий и Чеботарев шли по Гиринской. Рядом по мостовой грохотали колесами катившие в сторону Пристани пара ломовиков[7 - Ломовик – перевозчик грузов.]. Крайняя подвода прошла так близко от тротуара, что неизвестно как оказавшийся в Харбине российский битюг[8 - Битюг – лошадь-тяжеловоз.] обдал поручика запахом горячего лошадиного пота.

Сейчас Шурка, третий день как выпущенный из Цицикарского заключения, глазел по сторонам. Он ожидал увидеть типично китайский город, но, к его удивлению, Харбин больше всего походил на какой-нибудь Аткарск или Саратов. По улице сплошь шли деревянные или каменные двух-, а то и трехэтажные здания типично русской архитектуры. Встречались и этакие купеческие «терема», а о вывесках и говорить не приходилось: рекламные надписи сплошь были русские и среди них особо часто мелькало упоминание «Торгового дома И.Я. Чурин и Ко».

Шурка даже не выдержал и спросил Чеботарева, кто это, на что полковник, упрямо куда-то ведший Яницкого, только отмахнулся и пренебрежительно бросил:

– Толстосум здешний, из иркутских купцов…

Некоторое время Шурка молчал и только приглядывался к прохожим. В своем большинстве они тоже казались русскими, и уж точно русской была веселая ватага молодежи, которая, судя по их громким репликам, явно собралась на левый берег Сунгари отдыхать и купаться.

В памяти поручика еще были живы воспоминания о метровой толщины речных льдинах, и чтобы как-то дать выход своему удивлению, Шурка поинтересовался:

– А что тут вовсе китайцев нет?

– Мало, – односложно ответил Чеботарев и свернул в какой-то проезд, в конце которого виднелись темно-красные выгнутые китайские кровли.

Шурка даже подумал, что идут они то ли на Модягоу, то ли на Фуцзядань, но увидев арку городского сада, понял, что полковник спешил именно сюда. И точно, Чеботарев замедлил шаг, начал приглядываться, а заметив у входа китайца-предсказателя, дружески подтолкнул поручика в бок:

– Ну вот тебе и манза.

– А что он тут делает?

Шурка посмотрел на старика-китайца с седой бородой в десяток волосинок, ловко тасовавшего какие-то бумажки на дне красного лакированного ящичка.

– А вот сейчас увидишь…

Внезапно перестав спешить, Чеботарев подвел Шурку к старику и спросил его, смешно коверкая слова:

– Твоя чего мало-мало еси тут делать?

Китаец заулыбался, с готовностью закивал головой и ответил на таком же ломаном русском:

– Моя говори, люди мимо ходи, мало-мало ханжа пей, веселый буди, узнавай, какой дальше живи буди…

– Ага, прорицатель, – полковник усмехнулся, протянул китайцу монету и повернулся к Яницкому. – Ну, поручик, тащи билетик, узнавай будущее…

Шурка весело замотал головой – внезапный переход от душной камеры к приветливо-теплому городу будоражил сознание и заставлял делать глупости. Подчиняясь этому чувству, поручик запустил руку в стопку бумажек, испещренных яркими иероглифами, и вытянул билетик. Китаец тут же перехватил у него вынутое предсказание и с важным видом произнес:

– Твоя ходи старый дорога, пой новый песня.

– Чудно! – Шурка посмотрел на полковника. – Смешно говорит, а вроде как правильно…

– Ясно, что правильно, иначе он «лицо потеряет». А что до разговора, то привыкай, они тут все на «пиджине»[9 - Пиджин – китайская манера говорить по-русски.] болтают… – и, не обращая больше внимания на китайца, Чеботарев повлек Шурку к входу в городской сад, сразу за которым начиналась широкая, усыпанная красноватым песком аллея.

В городском саду по дневному времени народу было немного. Отыскав укромную скамейку, полковник усадил на нее Яницкого, сел сам и замолчал, явно чего-то выжидая. Окружавшее сейчас Шурку благоухание так не вязалось с недавней вонью камеры, что преисполненный благодарности к Чеботареву он сказал:

– Я теперь ваш должник, господин полковник!

– Это еще почему? – Чеботарев удивленно посмотрел на Яницкого.

– Ну как же, – с жаром возразил поручик. – Позавчера еще сидел в камере и вдруг… Выпускают, сажают в поезд, еду в Харбин, а на перроне вы встречаете. Я ж помню, вы обещали…

– Ну было такое, только врал я тебе, поручик, – неожиданно перешедший на «ты» Чеботарев резко повернулся к Яницкому. – Понимаешь, врал. Подсадной я был, а как Виленский смотр вспомнил…