Улыбки и усмешки

Право, писать безграмотные книжки о великих людях «безо всякого усилия мыслительного аппарата» – грех ещё более тяжкий, чем алкоголизм.

Мадам Злюкина, или

К вопросу о профессионализме

Любому понятно, что между различными изданиями существует конкуренция. И даже ежу понятно, что журналисты одной газеты не обязательно испытывают любовь и уважение к коллегам из другой. Но интеллигентные культурные люди (к коим, думается, должны причисляться журналисты априори) умеют скрывать свои низменные чувства-страсти, не выплёскивать их на публику, то бишь – читателей.

Увы, нельзя этого сказать о региональном выпуске «Московского комсомольца», вернее его авторше-командирше тамбовского выпуска Ольге Лапиной. В одном из номеров «“МК” в Тамбове» (18-25 января 2001 г.), комментируя празднование Дня российской прессы, эта Злюкина-Вреднюкина (так игриво подписывается сия дама или, прошу прощения, девица) c такой неприкрытой злобой потопталась по местным газетам, столько желчи вылила на коллег из других изданий, что, право, читать неловко. А всё дело в том, что многим другим дали к профессиональному празднику награды и премии, а тамбовский корпункт «Московского комсомольца» и лично Злюкину-Лапину обошли. Видимо, так и невдомёк девушке Вреднюкиной, что награждали газетчиков именно за профессионализм.

В «профессиональных» же качествах О. Лапиной я не так давно имел несчастье убедиться сам. И дело касается не столько лично меня, сколько читателей-любителей литературы и, в какой-то мере,  репутации газеты «Московский комсомолец», поэтому и позволю себе рассказать эту прискорбную историю..

Надо ли объяснять, какие глухие мрачные времена переживает сейчас провинциальная культура вообще и провинциальная русская литература в частности. Одни писатели бросили перо, зачехлили пишмашинки (или продали-обменяли их на хлеб!), другие, плюнув на стыд и позор, пошли клянчить деньги на издание своих книг у спонсоров или, хуже того, у мэров-губернаторов и, скрепя совесть, издают плоды своего вдохновения тиражом в 300-500 экземпляров на деньги бедных налогоплательщиков. Но всё же бывают-случаются, как это и произошло со мной, счастливые исключения…

Представьте себе: сидит писатель Н. Наседкин вечерами-ночами и в выходные (ибо вынужден ходить на службу зарабатывать на хлеб-чай нищенскую зарплату!), пишет-создаёт два года роман, потом ещё целых три года рассылает-предлагает его издательствам, и вот – о, чудо! – вдруг одно из самых престижных столичных издательств «АСТ» берёт роман провинциала и издаёт его. И это чудо особенно ещё и потому, что роман, несмотря на название («Алкаш»), отнюдь не боевик, не детектив, не триллер, не чернуха с порнухой, а – социальный роман о нашей сегодняшней жизни, и среди главных героев не маньяки и киллеры, а – журналисты, писатели, художники…

Тамбовские газеты, конечно же, постарались как можно оперативнее донести эту новость-информацию до своих читателей. Мало того, что в кои веки в Москве вышел роман местного автора, так ещё так символично получилось-совпало, что, по существу, это – последняя книга XX века, по крайней мере, в тамбовской литературе, да ещё и многие герои в «Алкаше», как уже упоминалось, журналисты, так что информация именно об этой новинке литературы накануне Дня российской прессы получала как бы дополнительное освещение…

Так вот, представьте моё изумление, когда в корпункте родимого «Московского комсомольца» (с которым я активно сотрудничал, когда учился на журфаке МГУ) вот эта самая Ольга Лапина на просьбу сообщить своим региональным читателям (среди которых ведь наверняка же есть и любители литературы!) о событии в культурной жизни Тамбова огорошила: это – реклама! Дескать – гоните денежки!..

Попытался я напомнить этой Ольге Злюкиной-Вреднюкиной то, чему должны были учить её на факультете журналистики, но быстро понял, что ни в каких университетах она не обучалась, действительно не умеет отличить событийную информацию от рекламы, да к тому же патологически лишена чувства патриотизма и гордости за родную Тамбовщину (ведь не из Москвы же её к нам прислали?)…

Вернёмся к вопросу о репутации газеты. Если О. Лапина держит местных подписчиков-покупателей «МК» за дебилов и искренне считает, что  интересуют их только лишь сообщения об открытии в городе нового кафе-забегаловки, об уворованном из частного гаража мешке картошки да об ограблении пьяным бомжем пивного ларька (информации Злюкиной-Вреднюкиной из последних номеров), то мне тогда остаётся по этому поводу лишь выразить «Московскому комсомольцу» и его главному редактору Павлу Гусеву свои искренние сожаления.

Другой вопрос, что нашу провинциальную молодёжь жалко: многие из них, вероятно, уверены, что книги уже давно не пишутся и не издаются…

Как делать рассказы

Мы решили что-нибудь написать. Тема-то, главное, хорошая: мать-одиночка (это – всегда проблема!) взращивает жестокую, неблагодарную дочь. Ну буквально всё для неё, для дочурки отдала – и здоровье, и молодость, и красоту, и мечты, и чуть ли не жизнь… а дочурка с изъянцем получилась, эгоистка… И мама надумала как бы очнуться, как-то встрепенуться, оглядеться и решиться, наконец, и своей жизнью пожить. И выходит замуж.

Правда, тема несколько не нова (а совсем новую найдёшь ли?), да зато мы другим всё искупим – должна вещь получиться! На роман, правда, не вытягивает, а вот рассказ, длинный, наверняка отольётся и зазвенит.

Так-с. Начнём с формы. Надо что-нибудь этакое… Эге, фамилия у нас вроде мужская, а мы сразу начнём примерно так: «Не понимаю я мужчин-алкоголиков: как это не могут от водки отвыкнуть? Я вон как кино любила, а когда родила, то сразу и забросила…» И т. д. Интригует? Ещё бы! Это раньше всё объяснять приходилось, оправдоподобивать. Дидро там, например, нет, чтоб сразу свою «Монахиню» от «я» начать, давай подделывать в виде письма. Нет, мы сразу так и начнём: «Я родила…» Правда, в наше время иные мои товарищи по перу так и пишут, но всё равно – не многие, это-то и подействует.

Главное, нам тон выдержать. Сейчас ей, героине нашей, значит, за сорок уже будет, и сделаем мы её необразованной, но умной, доброй, но насмешливой, простоватой и робкой, но иногда и решительной, вроде и безответной, но с чрезмерным потенциалом иронии, благородной, но и чуточку пошловатой – в общем, живой, противоречивый и непонятный характерец замесим.

Теперь следующее. Раз у нас не роман, а всего-навсего рассказ (хотя и длинный), то и нечего чересчур в подробности входить, объяснять всё. Героиню мы назовём Антонидой и сразу же её родить заставим. Кто там её родители, кто её соблазнитель – не суть важно. О родителях совсем ни полсловечка, а того – Виктором назовём и довольно с него. И вот ещё, не забыть бы: она (то есть, «я») будет говорить, что вот помнила его, любила и даже плакала, но в тексте сделаем так, чтобы в это не верилось. Пусть понимают как хотят.

Итак, в начале Антониде – семнадцать, а Тамаре, дочурке, – дни считанные, а потом мы их состарим сразу на двадцать лет с лишком. На это – страничку… Нет, половину странички! Что, как, почему Томочка такой выросла – это мы полунамёками объясним. Или, лучше, вообще объяснять не будем: читатель, он сейчас думающий пошёл, сам допетрит. Да и форму надо выдержать: ведь мамаша сама пишет, что не может, необразованная, понять, почто дочка в этакое существо выросла.

Тамарочку мы замуж выдадим и пропишем её муженька в Антонидовой квартире. Его тоже не подарком сделаем, пускай Тоня наша мучается. Его необходимо попонятнее очертить (что-то вроде гения-неудачника), но, опять же, интригнём: он у нас нигде не будет работать. Почему его за тунеядство не привлекают – это уж для читателя запятая, пущай думает.

Ефима Емельяновича, за которого «я» замуж пойду, самым колоритным сделаем. Он у нас пожилой будет, без ноги, в первую встречу слегка затрапезным и в Льве Толстом до тонкостей разбирающемся. И будет он у нас за городом жить, на свалке, в небольшом своём домике и выбирать там себе жену. Они к нему приходят, претендентки-то, а он выбирает. Одна курит и Фимой начала его фамильярно звать – не подходит. Другая ещё что-то не то и не так… Не подходит. А Тоня наша придёт, в первый же день спинку ему потрёт в ванне и – понравится. Он её сразу Тонечкой начнёт звать, а она его, слава Богу, Фимочкой не осмелится.

Есть у нас в рассказе ещё Галя-мещанка (известный литературный тип!), бессловесная Тина, да комендант общежития Личагин с одной репликой (он необычно так «проздравляю» вместо «поздравляю» скажет), но это уже мелочи. Рассказ готов. Назовём его – «Впервые замужем» и подпишем: Павел Нилин. Не спрашивайте, зачем он написан, главное – как. А это я уже объяснил.

Не такое уж сложное дело.

Без задней мысли…

В истории литературы известен такой факт – прибегает Некрасов к Белинскому с первой рукописью молодого Достоевского и восклицает:

– Новый Гоголь явился!

А строгий критик восторженному поэту на это:

– У вас Гоголи-то как грибы растут.

К счастью, Некрасову не пришлось краснеть за своего протеже – Достоевский оказался достоин таких рекомендаций. А вдруг бы ошибся поэт?

Рискованно, ох рискованно представлять новое имя в литературе. С одной стороны, и подбодрить новичка хочется, но, с другой, так легко переборщить с маслом, которым, конечно, каши не испортишь, но… Так ли уж редки аннотации на возвышенных тонах к первым книгам начинающих авторов, в которых за восклицательными знакам так и слышится: новый Гоголь явился! Чувствуя себя в такие моменты, может быть, Некрасовым, рекомендатель не затрудняет себя вопросом: а Достоевского ли он рекомендует-представляет? Может, он переборщил, и читатель поймёт это?

Во вступительном слове к дебютному сборнику рассказов воронежского писателя Сергея Пылёва «И будет ясный день» (Воронеж, 1980) маститый Юрий Гончаров написал: «Что можно сказать о его прозе? Её питают лучшие традиции русской реалистической литературы…» Читатель верит Ю. Гончарову – почему же нельзя сказать? Сказать всё можно. И уже возникает смутное желание взять, да и прочесть эту книгу, напитанную лучшими традициями.

Тем более, что рекомендатель далее убеждает: «Пылёв ни в чём не прибегает к нарочитой усложнённости, изобличающей сочинённость: и сюжеты, и словесная ткань его рассказов отличаются простотой, которую хочется назвать умной…»

Трудно понять, что подразумевает Ю. Гончаров под нарочитой усложнённостью, если не замечает её в прозе С. Пылёва. Вот, к примеру, рассказ «Работящий». На поле бригадира Мохначёва приехали шефы из города долбить ломами (!) свёклу из мёрзлой земли. Среди них – бывший агроном этого колхоза Евгений Семёнович Крагин. И вот этот агроном с такой довольно редкой фамилией вцепился в лом и надолбил за день свёклы нормы на три. И ни он Мохначёва не узнаёт, ни Мохначёв его (хотя ему уже объяснили, что это – Крагин) до самого вечера. Автору надо, чтобы герои не узнавали друг друга до финала рассказа, и они (попрёшь разве против-то?) не узнают…

В следующем рассказе, «События межпланетного характера», весь сюжет держится на том, что старший мастер Егорунин, гуляя по осеннему лесу с женой, «просто так, без задней мысли, вдруг решил не разговаривать с Лелькой первым». Без задней мыслей он не разговаривал с супругой Лелькой день, не разговаривал два, а потом чуть и не изменил ей, всё так же, без задней мысли, ибо рядом работала Галя, и Галя такая, что Егорунин «с удовольствием думал об этой смелой хорошей девушке»…

В «Метеорите» два человека ищут этот самый небесный камушек и, в конце концов, находят. Только один искал ради наживы, в торой – в интересах науки. Оба с нормальным зрением, но по воле автора бескорыстный сразу разглядел, что это «обыкновенный железобетон от опоры», а корыстолюбцу глаза застит и застит, так он, бедный, до последних строк рассказа бетон за небесное вещество и принимает…

Да-а-а, не прибегает молодой автор к нарочитости в сюжетах, точно так же, как и в словесной ткани, по утверждению Ю. Гончарова. Он пишет нарочито просто:

«– Лягушки у тебя там (В банке с молоком. – Н. Н.) нет, хозяйка? – усмехнулся Голядин, помятуя, как однажды в Волгограде купил на рынке глечик молока с холодушками…» («Чемпион по игре в поддавки»)

«И думает Катя, что это будет детская забава, а гляди же, Витаха и взмокреет… Попросит его: – Дай хоть поглядеть, что ты там накуевдил?..» («Несправедливость»)

То вдруг С. Пылёв сообщит, что его герой носит шапку пятый сезон «и в хвост и в гриву», то вода в его рассказе вдруг «дерзко блистает», то вообще непонятные слова пойдут, вроде «оклыгать», «затетешкать», «чиргигигать», которых и у Даля не найдёшь. Многие герои С. Пылёва почему-то любят «строжеть», «становиться строгими», а многие ещё и любят «озадачиваться» – то один озадачится, то другой…

Немудрено, что озадачится иногда и читатель – просто так, без задней мысли. Этого озадачивания могло бы и не быть, если бы опытный писатель Ю. Гончаров, представляя младшего товарища по перу, предупредил, что С. Пылёву есть ещё над чем поработать, что встречаются у него слабые места, шероховатости. Притом, С. Пылёва есть за что хвалить, не прибегая к преувеличениям – отдельные рассказы в сборнике написаны вполне добротно.

И если в следующем сборнике молодого автора удачных произведений будет меньше, то не озадачится ли вместе с читателями уже и Ю. Гончаров?

Не без иронии…

Никто, наверное, не станет требовать от начинающего поэта, чтобы он писал стихи лучше Есенина или Блока, или хотя бы не хуже (а, собственно, почему бы и нет?). Но требовать, чтобы стихи эти были грамотными и имели хоть какой-либо маломальский смысл – наше, читателей, право. Можно подумать, что в этом требовании проскальзывает какое-то неуважение к молодым поэтам (и поэтессам), но на самом деле здесь высказана простая мысль, что, предлагая нам откровенно слабые стихи, они, поэты, выказывают нам своё неуважение и невольно этим провоцируют нас на подобающий тон.

Высказав эти, наиболее общие, замечания о поэзии, рассмотрим поэтическое творение Нины Красновой, всего только одно, и постараемся это сделать без всякой иронии, хотя это и будет трудновато (я имею в виду – обойтись без иронии). Вот первая строфа. В тексте мною сразу сделаны некоторые выделения для удобства разбора.

За тобой слежу не без иронии –
Полминуты, две минуты, три.
Ну чего ты смотришь на бегонии?
На меня смотри

Как видим, человек, которого любит женщина, на неё не обращает внимания. О какой иронии здесь может идти речь? Она может, вероятно, смотреть в этот момент на него с болью, тоской, горечью, обидой и т. д. Или же здесь что-то новое открыто в сфере чувств? А может, просто незнание точного значения слова? Или желание во чтобы то ни стало подобрать рифму к красивому и редкому слову «бегонии»? Вопросов возникает предостаточно. Что же касается «чего» вместо «почему», то это никак не объяснишь, как просто безграмотностью.

Разве некрасиво это платье?
Разве я тебе не нравлюсь в нём?
Ты смущал меня по телепатии