А леший его знает!

А Метла, не обращая внимания на смешки, продолжал уверенно молоть чепуху:

– Они, Ваше Околородие, наши народные герои, энтими самыми спичками наверняка хотели княжеский терем поджечь! – хлевник потряс коробком: – Слышите? Там спичек ещё хватит, чтобы весь стольный град спалить к чертям собачьим!

Предъявленное обвинение было очень серьезным и ничем пока не подкрепленным, и чтобы не оказаться голословным Метла раскрыл коробок, чтобы вытряхнуть из него спички.

– Вот, полюбуйтесь!

Несколько спичинок выпало из коробка, но вместе с ними оттуда вылилось струйка воды, набежавшей с Тритохи. Само-собой, внутри коробок оказался мокрым, а все спички до единой отсыревшими и для преступных поджогов непригодными.

– С помощью этого твоего коробка скорее утопить кого-нибудь получиться, чем подпалить, – бросил, ухмыляясь, Стопарь. – Или сейчас начнешь заявлять, что это от лягушки мокрое место осталось?

Окончательно растерянный хлевник ничего заявлять не стал.

Вдоволь натешившись перепалкой Поставец примирительно кивнул заблудшим дружкам:

– Ладно, сделаем вид, будто я поверил, что вы и в самом деле заблудились. Можете идти, только предупреждаю, без разрешения больше на моем подворье не появляться. В следующий раз так легко не отделаетесь.

– Какой разговор, Ваше Околородие! – галантно, как только он один умел, вновь козырнул Стопарь. – Больше такого не допустим! До скорого свидания!

Злыдень потянул за рукав Бульгуна, все ещё нерешительно переминавшегося с ноги на ногу, и украдкой поглядывающего на колодец, где томился в неизвестности Тритоха.

– Пошли скорее! – шепнул он лешему. – Надеюсь Тритоха в колодце догадается притаиться, а мы попозже придем и вытащим его оттуда.

Не согласиться с доводами дружка Бульгун не мог и тоже собрался уносить ноги. Он бросил на прощание тревожный взгляд в сторону колодца и… остолбенел.

Словно в замедленном времени он увидел, как из колодезной шахты сначала вылетает книга в черном кожаном переплете и с громким хлопком падает на траву недалеко от них, потом появляются перепончатые лапы водяного, которые хватаются за верхнее бревно и вскоре, сопя и отдуваясь, через бревенчатый сруб переваливается Тритоха.

С этот момента время вернулось в свой обычный ритм.

Поняв, что дело безоговорочно проиграно, злыдень шепнул Бульгуну – «Шухер! Валим!» и ломанулся в кусты. Все домовые во главе с Поставцом, за исключением куда-то запропастившегося Копуши, даже не взглянули вслед злыдню, так они были заняты созерцанием некстати появившегося Тритохи, который, все ещё не обращая ни на кого внимания, поднялся и как ни в чем не бывало стал отряхиваться.

Бульгун вместе с остальными пялился на своего чешуйчатого товарища, только в его взгляде не было удивления, а было только одно смятение и уныние. Оказаться пойманным во время похищения у самого теремного Книги Мертвых, да еще и группой лиц, преступление едва ли не пострашнее поджога княжеского терема. В воздухе сильно потянуло скорым изгнанием из княжества.

– Вот дела, так дела-а-а! – произнес Поставец первое пришедшее на ум, после того как к нему вернулся дар речи.

– Вот это ни фигагуси у бабуси! – поддержал его Кочерга.

– Глазам не верю и ума не приложу! – поддержал их обоих Веретено.

– Вот тебе дедушка и Юрьева ночь! – завершил Ухват своим возгласом недоумения парад удивленных высказываний.

– А-а! Я прав оказался! – радостней всех завопил хлевник Метла. – Вот вам и лягушонка из коробченки! Теперь все стало на свои места!

– Помолчи! – сурово бросил ему теремной, ещё немного сам помолчал и затем взял себя в руки. От былого его благодушия не осталось и намека: – Эх, Тритоха, Тритоха! С виду вроде порядочный водяной, хороший семьянин. Озеро свое в образцовом порядке содержишь, – с затаенной грустью промолвил он, – А все туда-же. Связался с башибузуками и покатился по наклонной. Ты бы о дочерях своих подумал, о супружнице Ундине. Как они теперь в глаза нелюдям смотреть будут?! Никто бы не подумал, что в твоем таком уж насколько тихом омуте, и такой вот «чертик» водится. Ай-яй-яй! Огорчил ты меня, водяной. Ну, что молчишь, словно воды в рот набрал. Есть что сказать в свое оправдание?

Обескураженный Тритоха вылил изо рта набранную впрок на обратный путь воду и все равно ничего не сказал. Теперь он понуро стоял, безмолвно открывая и закрывая рот, как окунь выброшенный на берег.

В отличии от лешего врать водяной умел виртуозно и, что греха таить, любил это сырое дельце, но и он не нашелся что сказать в данной ситуации: увесистая улика, запертая на семь замков, лежала у его перепончатых лапок.

Дабы хоть как-то смягчить приговор себе и подельникам, водяной пошел, по его сугубо субъективному мнению, на сделку со следствием – чистосердечно признался и искренне раскаялся.

– Это не я… гхм… не мы. Не виноватые мы! Это все Зыбун. Он сам все придумал и нас подговорил.

Теремной ещё горше вздохнул и даже потемнел немного.

– Вот как?! От Зыбуна я такого подвоха и вовсе не ожидал. Кара его постигнет суровая.

– Зыбун тут ни при чем! – вступился за тестя Бульгун, которому надоело потворствовать вранью и играть в молчанку. – Болотника просто по голове сильно ударили, вот и наговорил он ерунды всякой, а мы, недоумки, его зачем-то послушали.

Тут из кустов вынырнул неповоротливый с виду Копуша и приблизился к сборищу нелюдей. В руке у него болтался Стопарь, пойманный тиуном за воротник рубахи уже на соседском подворье боярина посольского приказа. Атаман злыдней, конечно же, мог улизнуть, попросту выпроставшись из рубахи, да пожалел оставить свою одежку, преподнесенную ему в подарок благодарными ыскыргышами, во вражеских руках в качестве трофея.

– Какое небо голубое! – покачиваясь из стороны в сторону, протянул злыдень, продолжая настойчиво делать вид, что он тут вообще случайно оказался.

Стопарь ещё хотел добавить, что они не сторонники ни кражи, ни разбоя, но передумал. Побоялся ещё больше разозлить и так потемневшего от злости Поставца. Он-то ещё не знал, что теремной потемнел пока-что лишь от огорчения.

Теремной подошел к лежавшей в пыли книге и поднял её с земли.

– Ох, Зыбун, ох друже, как же ты опустился до этого, – поморщился он, как давеча болотный. Поставец тоже не хотел ворошить давнее прошлое, доставать пыльные скелеты из сундуков, копаться в памяти и рыхлить то, что быльем поросло. – Совсем из ума выжил, раз на такое решился, да ещё и молодежь подговорил на преступный умысел. Ну-с, как говорится – на чужой платок, не накидывай роток. Все должно быть по закону. Коли ступил на путь кривой, отвечай головой. Позарился на чужое, получи в живот ногою. Решил чужое украсть, клади голову в пасть. Вору одна наука, готовь к отрубу руку. Чужое не воруй, в колодец нос не суй. Решили украсть книгу, нате-ка вам фигу, – поняв, что уже заговаривается, Поставец наконец, завершил свой спич: – Ну что, ещё можете сказать что-нибудь вразумительное в свое оправдание, товарищи воры? Зачем на лихое дело решились? Почему на чужое позарились?

Бульгун не выдержал таких обидных слов и высказался в ответ тоже весьма нелицеприятно, как высказывается тот, кому уже терять практически нечего.

– Знаете, что! Может быть мы и решили взять эту книгу без вашего ведома. Но если так посмотреть, то вообще-то Книга Мертвых не совсем ваша вещь. Она, насколько я знаю, принадлежит Омелии, а вы её себе присвоили. Вы, уважаемый Поставец и есть сами во… во… – леший не осмелился обозвать вором теремного, но сразу же придумал его поступку новое определение: – …присваиватель чужого имущества!

Ох уж этот Бульгун!

Его вспыльчивость до добра никогда не доводит.

– Да что ты вообще знаешь, молокосос! – эмоционально отреагировал Поставец. – А если я скажу, что мне Омелия сама дала эту книгу и попросила её никому не давать. Да! Никому! Даже этому умному недоумку Зыбуну! Да, я одно время приносил книгу на болото, но потом Омелия и это запретила. Не верите?! Если хотите, спросите у Омелии сами!

– Не получится! – ответил леший. – Нет больше с нами Омелии!

– Как нет?! – оторопел теремной и ещё сильнее потемнел. – Умерла?

– Нет, слава Роду! Скажете тоже! Её черти похитили! Сегодня на рассвете. Они же и Зыбуну по голове настучали.

– А зачем её похитили и куда?

В вопросе теремного сквозило далеко не праздное любопытство. Это было совсем даже не любопытство, а больше неравнодушие. У лешего начало складываться такое впечатление, что судьба его тещи Поставцу далеко не безразлична.

– Это мы и хотели узнать из Книги Мертвых, – раскрыл карты Бульгун. – Зыбун сказал, что в книге много чего понаписано и, наверняка, там есть про похитителей Омелии, что даст хоть какую-то зацепку.

– Вот же вы болваны, ей-роду, – покачал головой Поставец. – Неужели нельзя было сразу ко мне прийти, по нормальному, и все рассказать. Зачем надо было все это затевать. А-а? Бульгун? Ладно, если ты говоришь, что Зыбун сильно по голове получил от чертей, с ним понятно. У тебя-то вроде с головой все в порядке. Про Стопаря я молчу. Тритоха, тоже скорее всего, подался его тлетворному влиянию. Но ты то почему не пришел ко мне?! Я же тебе не враг! Можно ведь было избежать этого досадного недоразумения, не торчать здесь битый час и не терять столь драгоценное время. Ну?! Разве не так?

Тут лешему крыть было нечем. Опростоволосился косматый, по самую макушку. Бульгун, пообещав себе с этой минуты всегда прислушиваться к внутреннему голосу, в этот раз только развел руками и промолвил:

– Впредь больше ничего подобного со своей стороны не допущу.

– Эх, молодежь! – махнул рукой теремной. – Что мне с вами делать?