Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

Евдокия Антоновна повела головой в его сторону и, когда они встретились взглядом, Витька от страха чуть не сполз под стол.

– Ты за братом поспевай лучше. Толенька доест, тебя ждать не будет. Убежит по тропе один, – она взяла что-то с полицы[6 - Полка (местное)] и протянула ему. – На-ко вот свистульку возьми, чтобы не заблудиться. Да на шею одень.

«Десять годов, а как токо родился. Не живет, а спит, – с сожалением подумала она о младшем внуке». Скорее по привычке Евдокия вытерла сухие руки о передник, поправила выпавшие из-под платка волосы и вслух добавила:

– Ой, хохони хохони, нету Афони. Один Петруша и тот не слушат.

– Знаем мы твою поговорку, бабуля, – улыбнулся Толька.

Та тяжело вздохнула и, покосившись в сторону Витьки, укоризненно заметила:

– Видать, некоторы худо знают.

Когда Толька закрыл верельницы, почти рассвело. Снегу сейгот было еще мало: второй или третий раз всего выпал. Он оглядел брата и затянул у того на зипуне потуже пояс. Затем обошел его вокруг и осмотрел снова. Подергав за лямки висевший у Витьки за спиной мешок, удовлетворенно произнес:

– Хорошо, только онучи в катаньки[7 - Валенки (местное)] заткни.

– Может, лыжи обуем? – спросил Витька, оттягивая нелюбимое занятие.

– Какие лыжи? Снегу по щиколотку не будет. Пошли, давай, охотник.

Последние слова Толька произнес с нескрываемой насмешкой. Никак не мог он взять в толк, почему ему в лес всегда хочется, а Витьке нет. Родные братья, а такие разные.

– Давай, пошевеливай ногами, – слегка повысил он голос и шагнул вперед, смачно припечатывая к дороге свежевыпавший снег.

Витька чуть замешкался, но быстро догнал брата и пошел рядом.

– Толенька, ну, че бабка все меня ругат? Тебя так никогда не задеват. Только меня одного, – спросил Витька, как только они отошли от дома.

– Ой, братец, отстань, а? Что тебе наша бабка далась. Ты бы лучше сказал мне, почему тебя за чистописание учителка ругает, а то расстраиваешь мать почем зря.

– А ты почем знаешь? – удивился Витька. – Я никому о том не сказывал.

– Я старший брат. А потому знаю про тебя все, – хвастливо заметил Толька. – Ну, чего скажешь?

– Толенька, а как бы нашего петуха в колхоз спровадить? Проходу от него нет. Почему он только меня клюет? Как не встречусь с ним, так и норовит меня тюкнуть. Одолел, паразит, совсем.

– Не боись. Скоро зима: в курятнике будет сидеть. В колхозе свои петухи есть. Нашего задиру не возьмут. Я тебя про чистописание спрашивал, кабыть.

– Ну-у-у, – протянул Витька.

– Ладно, мотай на ус. А то я в школьную «Почетную книгу» хочу попасть, а из-за тебя могут не включить.

– Я буду стараться, – вздохнул мальчишка. – А чьи это следы? – Витька указал на свежие вмятины на дороге от больших сапог.

Толька тоже заметил, что до них по дороге кто-то шел, но внимания особого тому не придал. Мало ли в деревне народу живет. Выходной день. Не у них одних дела могут быть в лесу.

– Да, вижу я. В Бакино кто-то пошел.

– А давай, когда вернемся «попа»[8 - Деревенская игра (местное)] погоняем? – предложил Витька первое, о чем подумал.

– Не лето, чтобы «попа» гонять. Ну, если засветло вернемся, то можно и попробовать.

– Ну, в «Казаки-разбойники» тогда.

– Если народ соберем.

– А если…

– Ты помолчать можешь? – не удержался Толька. – В лес сначала сходим. Одни забавы на уме.

Витька ненадолго затих, но вскоре забылся и снова заговорил.

– А чего маманю с бабкой одинаково зовут? Обе Дуни. Как отец не путается? Вот бы маменьку звали… ну, Клава, к примеру. Нет, лучше Катерина! Ну, а бабка та пусть Дуней остается. Как ты думаешь?

Толька остановился, схватил брата за рукав и развернул лицом к себе.

– Ты, Витька, верно, и в самом деле умом мал. Объясняю один раз, – спокойно, но твердо проговорил он. – Бабку ее родители Дуней назвали. Они так хотели. Мамку нашу ее родители Дуней нарекли. Родители разные, но так захотели. Они – родители. У бабки отца Антоном звали. Она – Антоновна. У маменьки папаню Гаврилой величали. Она – Гавриловна. Ты и я – Ивановичи. Родители решают, как детей своих называть, а не наоборот. Понял?

– Понял, – шмыгнул носом Витька и опустил голову.

– Два деда у тебя было и две бабки. Все умерли и только одна Евдокия Антоновна осталась. Одна, понимаешь? – Тольке отчего-то стало жалко свою единственную бабку. – У нас с тобой мать и отец есть, а у родителей только она. Понимаешь?

– Понимаю, – плохо соображая, проговорил Витька.

– Ну, и хорошо, – Толька отпустил брата, поправил съехавшую на нем шапку и шагнул вперед. – Пошли тогда.

Не прошло и минуты, как Витька заговорил снова.

– Толь, а Толь. Я спрошу, не будешь сердиться? – он заискивающе посмотрел на брата.

– Ну, что там у тебя?

Витька тут же обогнал его, повернулся к нему лицом и пошел спиной вперед.

– А почему наш батька не начальник? Его Иваном Емельяновичем все зовут – по имени отчеству, как и председателя. Он и в колхоз вступил в числе первых. Читать умеет, а коров колхозных пасет.

– Его еще и «жирным» зовут. Слышал, поди.

– Ага. А почему? Он же, как бабка говорит: «Кость, да жила».

– А потому! Жирный – значит здоровый, крепкий и сильный, а не сальный и толстый. У него отец, ну, дед Емеля, тоже здоровый был. А у Емели батька, кабыть Григорием звали его, так тот на реке никогда лодку не оставлял. Приедет, стружок на спину взвалит и в огород утащит. Во, какой здоровяк был.

– И все-таки, пошто батька начальником не робит? – не унимался Витька.

Толька покачал головой, стараясь не вспылить от занудства младшего брата.

– Коровами руководить тоже уметь нужно. И любому мужику скотину не доверят. Ней управлять – не с народом лясы точить. Коров не обманешь. Они все чувствуют: злых и обманщиков не жалуют и слушаться не будут. Коли в душе злой, то сколь ее не гладь, она молока больше не надоит.