Эмма

– Г-н доктор!

– Господин сосед! потому, что вы должны были уговорить ее выйти замуж. Неба с землей мешать не надобно. На земле надобно думать о земле, и если неземное мешается там, где его не спрашивают, выходит дребедень – вы этого не понимаете, а я понимаю. Лечить можно всякой всячиной: я вылечивал чахотку от любви пилюлями из ипекакуаны[29 - Ипекакуана – распространенное в тропических странах травянистое растение; его корень применяется в медицине.]; tinctura regia[30 - царская настойка (лат.).], Перувианский бальзам и Боэргавов сахар спасли бы дурака Вертера[31 - Вертер – герой романа Гете «Страдания юного Вертера» (1774); покончил с собой из-за любви.], и этого сумасшедшего я вылечил бы, да теперь все пропало! Теперь ведь уж нельзя их разлучить – он умрет! Эх, сосед, сосед! как можно позволять девчонкам гулять в садах, подле которых содержат сумасшедших!..

Доктор с досадой стукнул своею палкою в землю и подошел ближе к сумасшедшему. Он пристально начал глядеть на сумасшедшего и на Эмму. Эмма потупила глаза и покраснела бы, если бы щеки ее, от солнца, от всего, что было, и от сильного внутреннего движения, давно не горели, как полымя.

– Ну! так! Все признаки, – точно так… – сердито произнес доктор.

Сумасшедший заметил доктора. Эмма отошла в это время от него. Взор безумца мрачился и темнел.

– Вы опять принялись за ваши дурачества, – сказал доктор князю, – стыдитесь, князь, стыдитесь!

Сумасшедший сжал кулаки.

– Не нужно сжимать кулаки, – вскричал доктор. – Я велю посадить вас в узкий мешок и капать вам водой на голову!

Сумасшедший готов был вскочить с скамейки.

– Можно ли так жестоко обходиться с ним? – сказала Эмма, обратив умоляющий взор на доктора.

– Прошу покорно: жестоко обходиться! Ласкайте, ласкайте его; вы еще не знаете, что значит человек сумасшедший; а не сумасшедший еще хуже, хуже во сто раз, говорю я вам! Вы этого не понимаете, а я понимаю.

Глухое рыкание послышалось в груди сумасшедшего.

– Теперь все мое лечение пошло на ветер по вашей милости! – вскричал доктор.

Заметив желание сумасшедшего броситься на доктора, Эмма оборотилась к нему и напомнила обещание быть спокойным.

– Позволь мне убить только этого, – шептал ей сумасшедший, робко указывая на доктора. – Он всех больше меня мучит. Я убью его так, что никто этого не увидит, и потом опять буду смирен, как тебе угодно.

Неужели только страх наказания или выдуманные человеком приличия заставляют несумасшедших не говорить того вслух, что говорит человек в безумии? Или с потерею ума человек теряет божественную половину свою, и тогда только остальная половина его – зверь – остается в нем, и кровожадность тигра является в человеке ничем неукротимая? Гнев не есть ли сумасшествие на минуту? Не знаю; но как часто человек с умом мыслит то, что, лишенный ума, говорит он вслух! Загляните в душу свою без свидетелей, и – вы содрогнетесь!

– Сударыня! велите ему остаться спокойным и скажите, что вы пойдете уговаривать меня не мучить его; потом, пожалуйте, подойдите сюда, ко мне. Без этого он тотчас убьет меня, – сказал хладнокровно доктор.

Доктор говорил по-немецки; сумасшедший тщательно вслушивался в слова, не понимал их и с досадою потряхивал головой.

– Будьте же спокойны, сидите здесь; я пойду уговорю его помириться с вами; видите, какой он сердитый, – сказала Эмма безумному.

– Ты уйдешь, – отвечал он, – и опять они возьмут меня. Ах! ты не знаешь, как они меня мучат! И все говорят мне, что я сумасшедший! – Он взял Эмму за руку; слезы наполнили глаза его. – А я совсем не сумасшедший. Ты видишь, что мне с тобою хорошо; я стану делать все, что ты мне велишь, только не оставляй меня! – Он стал на колени и держал Эмму за руку.

Сердце девушки замирало от ощущений, дотоле ей неизвестных и теперь непонятных. Она снова уговаривала безумца, и он остался неподвижен, на коленях, на своем месте, глядя на удалявшуюся Эмму. Так глядел он на нее, как будто все существование, вся жизнь его заключались в ней.

– Сударыня, – сказал ей доктор, – нет надобности изъяснять вам как, но только одно скажу: вы приобрели теперь полную власть над этим несчастным молодым человеком. Пользуйтесь своею властию, и вы вылечите его непременно. Начинайте теперь же ваше дело.

– Господин доктор! вы смеетесь надо мною! – сказала Эмма. – Что я за лекарка!

– Ну, ну! – вскричал доктор нетерпеливо, – я не умею по-вашему изъясняться и не стану говорить вам: будьте его ангелом-хранителем! Ангелов на земле нет; да и какой вы ангел? Вы женщина, из костей, крови и мяса…

– Господин доктор!

– Госпожа женщина, а совсем не ангел! прошу не сердиться! Угодно ли вам лечить его?

– Если бы я и могла, то надобна воля дедушки…

– Дедушка вам тут значит меньше нуля, поставленного к единице с левой стороны. Надобна ваша воля.

– Я не понимаю.

– И не нужно понимать! Много наделали бы люди, если бы понимали все, что делают!

– Что же мне делать?

– Пожелайте выздороветь ему, так пожелайте, как вы желаете себе царства небесного, как вы любите вашего дедушку.

– О! больше, больше, если надобно… – Эмма смешалась, когда невольно вырвались у нее эти слова. – Я буду молиться об этом каждый день, мыслить каждый час!

– Доброе создание! – сказал доктор, крепко сжимая ей руку. – Воля человека в молитве непобедима. Это… Но вы не поймете меня! Читали ль вы Библию? Помните ль слова его, того, кто сам сходил на землю для страдания: «Aber ohne deinen Willen wolKe ish nichts tun, auf dafi dein Gutes nicht ware genbthiger, sondern freiwillig» («Без твоей воли ничто же восхотел творити, да не аки по нужде благое твое будет, но по воле»)?

– Ах! Г-н доктор! что значит моя воля!

– То, чего никто в мире превозмочь не может. Поведите меня к нему, положите руки ваши ему на голову и три раза проведите ими от головы до сердца – то есть от первого главного зла человеческого до другого, еще худшего, Потом скажите ему, что я желаю ему добра; смотрите ему прямо в глаза; велите ему ехать домой и пожелайте здоровья.

– Я буду желать и молиться об этом.

Эмма исполнила слова доктора. Сумасшедший все еще стоял на коленях. Она подошла к нему и положила руки на его голову.

Если только может быть в человеке чистая, святая воля на добро, в это мгновение молитва к богу, какую в душе своей произнесла Эмма, молитва, в которой, забыв самое себя, она преобразилась в одно небесное желание добра, – эта молитва могла силою воли душевной сдвинуть горы и сбросить их в океан, как легкие песчинки! Будто непорочный ангел, коснулась Эмма – в первый раз в жизни – сердца мужчины и слышала под рукою своею его трепетание; но она не стыдилась и не краснела: она не глядела тогда на мужчину, сердце которого билось под ее рукою; взоры ее устремлены были на небо, где бесконечная, светлая лазурь казалась ей лазурью ока неизмеримого, пред коим пролетают века, как пыль, ветром свеваемая, и вселенная ветшает, как бедная риза, но оно вечно и неподвижно устремлено на века и на вселенную.

– Твои руки жгут меня, – прошептал сумасшедший. – Но сожги, сожги меня – мне так хорошо!

Дикий взор его угасал постепенно; он поднялся с земли и повел рукою по глазам, как будто снимая с них что-нибудь.

– Вы должны любить этого человека и слушаться его, – сказала Эмма, указывая на доктора. Сумасшедший робко взглянул на него.

– Пойдемте со мною, – сказал ему доктор ласково, – вам теперь и со мною будет хорошо.

Сумасшедший взглянул на Эмму, как будто спрашивая: велишь ли ты мне идти с ним?

– Да, идите с ним, – промолвила Эмма тихо.

Доктор взял безумца за руку, повел его и наткнулся на платочек, упавший прежде с груди Эммы. Он наклонился, поднял этот платочек и спросил у Эммы:

– Ваш ли?

– Ах, мой! – вскричала Эмма смешавшись.

– Возьмите его в руки и потом повяжите его на левой руке больного. Да не дурачьтесь же: извольте делать, что я говорю. – Неужели вам жаль этого дрянного лоскутка, если вы не жалеете всей своей воли для его здоровья? Знаете ли, чем вы, сударыня, жертвуете для него?

Эмма не отвечала ни слова и повязала платочек свой на руку сумасшедшего. Доктор повел его к калитке садика. Безумный не противился, но казалось, что он едва может идти; голова его тяжелела, глаза закрывались, ноги едва двигались. У калитки садика уже стояла великолепная карета княжеская; два высокие лакея в богатой ливрее растворили дверцы. Сумасшедшего почти на руках внесли в карету. Доктор сел с ним и, садясь, оглянулся на Эмму и на ее дедушку, неподвижно стоявших в садике; он усмехнулся, ласково махнул рукою. Дверцы кареты захлопнули; лакей закричал: «Пошел домой!», и карета загремела и быстро укатилась за ворота.