Дневник пилота Машины времени. Сборник повестей и рассказов

– Угу! – промычал Пётр Иванович и грузно сел на пень. – Излагай, Яша! Да только вряд ли я тебе сгожусь в помощники! Не той я веры, Яша.

– Вера тут ни при чём! Слышал, небось, вчера двоих наших солдат убили? За домом Фроловых. Похоронить их надо, по-христиански.

– Так в чём дело, Яков?

– Ты ведь в Грачёвке всем покойникам домовины мастерил. Смастери и им. Доски у тебя есть? Можно и не струганные. А то ведь в простынях придётся хоронить. Не по-людски как-то…

– Ишь, какой жалостливый! Что, и немцы не против похорон?

– Не против. Наоборот, просили поспешить…

– Конечно же, по-христиански… – проворчал Пётр Иванович и опустил глаза. – Танюшка Фролова ещё с утра прибегала к нам. Они с матерью уже обмыли солдатиков. В чистое, говорит, одели. Лежат они за домом, у ёлки. Я Ваську посылал, что бы могилку на двоих приготовил. Не везти же их на Уваровское кладбище. Там, говорят, людей покрошили, видимо-невидимо! И хоронить некому!

– Ну вот! А я тут перед тобой распинаюсь, Пётр Иванович! Стало быть, окажешь содействие?

– Пошли, примешь работу, господин начальник, – проворчал старик и поднялся с пня. – Васька, хоть и треснутый головой, а столярничать умеет. Помог мне с гробами. И яму добротную для воинов соорудил. Пошли, чего стоишь!

Пётр Иванович выкинул щепку-зубочистку и проводил Якова за дом.

На самодельном верстаке, притороченном к стене сарая, лежали два гроба. Сделаны они были на совесть. И доски оструганы, и привычный для гробов дизайн соблюдён. На ромбовидных крышках домовин красовались православные кресты, выкрашенные чёрной краской.

Чудаковатый парень, тот, что гонялся по огороду за собакой Альмой, сидел тут же, на самодельном стульчике с высокой спинкой, украшенной витиеватыми узорами. Возле его ног лежала рыжая Альма, а на коленях сидел знакомый рыжий щенок, принимавший ласки от хозяина.

– Ты, Яков, попроси-ка своих начальников, что бы гробы доставили к дому Фроловых на машине. Тяжёлые они. Тонких досок не было. Пришлось половые пустить в работу. Для бани берёг.

– Попрошу.

– Ну, траурной материи тоже нет.

– Наши вернутся, перезахороним. Ты вот что, Пётр Иванович, вечерком зайди ко мне. Я вам с Василием харчей подкину.

– Немецких, что ли? Из тех, что тебе выгружали?

– Они из наших магазинов. Награблены по дороге. Ну не пропадать же добру! Мы с Марфой и сами не бедствуем. Однако зима впереди. А они мне соли мешок, песку сахарного – тоже, сахар колотый – два мешка. И ещё четыре ящика сливочного масла. Правда, порченое оно, не свежее. Но я взял. Думаю, для деревенских нужд сгодится. Будет на чём картошку жарить.

– Вона как! Один, значит, трескать не желаешь? Совестливый?

– А ты чего думаешь? Совестливый! Да и немцы у нас не навек. Вот Сталин силушку поднакопит, и попрёт супостатов восвояси. А я как потом буду в глаза людям смотреть!?

– Вот тогда и увидим, как ты будешь на нас зенки пялить! Когда Сталин их отсюда попрёт!

– И ещё… Комендант гарнизона собирает сведения о скотине. У кого, что имеется из живности: коровы, свиньи и прочее. Может статься, что скоро мы лишимся всего этого.

– Ага! А у меня хряк пудов на восемь! и подсвинок! Мы с Васькой хотели хряка к ноябрьским заколоть!

– К каким ноябрьским!? При немцах-то!?

– Дык, по первому морозцу! Все так делают.

– Пока немцы не очухались, нужно хряков потихоньку колоть, мясо-сало солить и прятать от глаз подальше! Потом спасибо скажешь!

– Ну ладно! У нас сухая соломка имеется. Осмолим к ночи…

– И сделаешь подарок соседям напротив. У Петровских дом большой. Там солдат поселилось, почитай – взвод. Хорошо на твою халупу никто не позарился. Ты вот что, Пётр Иванович, после похорон пройдись-ка по дворам, у кого немцев на постое нет, и скажи, что бы уничтожали живность по-тихому. И прятали её не в погребах, а где подальше и поглубже.

– Ну, ты – стратег, Яшка! Немец твой узнает, пустит тебя в распыл!

– Вот для тебя и должность освободится. Ты ещё берданку свою спрячь. Они пока нетронутые, немцы-то. А коснись чего – обыска начнут устраивать.

– Да уже спрятал! И патроны – тоже! Теперь у меня, Яков, к тебе просьба. Агриппа совсем плохая стала.

– Что с ней?

– Ну что? Сердце пошаливает! Ты же знаешь, дочку её после института в Смоленск работать направили. Она в июне туда уехала. Учительствовать. А тут – война. Ни слуху, ни духу с тех пор от неё. Думала, что приедет, или письмецо отпишет. Ан – нет! Так вот, на почве расстройства, недавно слегла. Наш фельдшер Акимов неделю тому назад в столицу подался с семьёй. А мы здесь, без лекарств. Танюшка Фролова сказывала, в Уваровской аптеке всё сгорело. Аптекаря Каца Семёна Семёновича прямо на улице расстреляли. Ты бы ихнего доктора попросил, что бы укол Агриппе сделал. Акимов делал, так помогало. Он, доктор немецкий, сейчас в доме Акимова поселился. И госпиталь там собираются открыть. А, вернее, уже открыли. А в погребе морг организовали. И место там одно уже занято!…

– Ты чего несёшь!? Пётр Иванович?

– А ты что, не слышал? Вчера поутру эти самые наши солдатики, до того как смертушку приняли, двоих немцев успели подстрелить! Хауптман, капитан по-нашему, в погребке акимовском отдыхает. Его на родину, в неметчину, вскорости отправят. А комендант гарнизона, кажись – майор, раненый в шею в акимовской спальне почивает. Живучий, зараза, оказался! За то, наших солдатиков и порешили… Ты, Яша, вчера аккурат перед этими офицеришками с иконкой речь толкал. Видать, пресвятая дева Мария, благодаря тебе, обратила на них своё внимание.

– Ясно! – сказал Яков Шилкин и трижды перекрестился. – Пойду просить машину. После обеда, вроде бы, хоронить положено. Нужно успеть. А ты, вечером забегай. Самосадику искурим.

– На немецкие ещё не перешел?

– Ещё не угощали, – спокойно сказал Шилкин и направился к калитке.

Василий, всё время сидевший на резном стуле молча, выпустил из рук щенка и подошёл к отцу.

– Может хату Яшке подпалить? Ночью?

– Не, Вася, погоди немножко. Я потом тебе дам сигнал, – ответил Пётр Иванович и задумчиво посмотрел в след удаляющемуся соседу…

20

…Яма получилась широкой. По обе стороны будущей могилы возвышались бугорки рыжей глины, смешанной с песком и мелкими камешками. Рядом, на табуретках, поставили гробы, в которых покоились погибшие воины.

Анастасия Филимоновна Фролова и её дочь Таня что-то «колдуют» над покойниками, укрывают их тела белыми простынями и раскладывают на челе ленточки с витиеватыми надписями.

Обе постоянно крестятся и причитают.

Рядом стоят: Яков Шилкин, Пётр Иванович, Василий и несколько пожилых женщины из ближайших домов.

Пётр Иванович, на этот раз, оделся в хороший чёрный костюм тройку и блестящие хромовой кожи сапоги. Коричневую рубашку он застегнул на все пуговицы и периодически проверяет, не нарушена ли строгость в его траурно-парадном наряде. Всё было в полном порядке. Не хватало лишь галстука.

Женщины о чём-то шепчутся, боязливо поглядывают на группу немецких солдат, стоящих около дома Фроловых. Выглядят они вполне буднично. Лишь чёрные платки напоминают об их скорби по погибшим.

Яков Шилкин, окинув мрачным взглядом убранство гробов, сказал:

– Ну, пора, Филимоновна! Прощаемся!