Дневник пилота Машины времени. Сборник повестей и рассказов

В дом Пётр Иванович и Василий вошли вместе. Небольшая эмалированная чашка в руках Петра Ивановича наполнена капустой, украшенной кусочками розовой моркови и ломтиками яблок.

– Здравствуйте, сударыня! – степенно говорит Пётр Иванович. – Вот и я. Обо мне справлялись? Мы вроде бы и не знакомы.

Я встаю со стула и поворачиваюсь к вошедшим.

– Не знакомы. Но я о вас слышала.

– От кого?

– Уж и не припомню, – соврала я.

– А из каких краёв будете? В такое тревожное время, да ещё в темень?

– Я – беженка. Из Парижа.

Пётр Иванович с чашкой в руке философски вздёрнул правую бровь и принялся пристально рассматривать меня, с ног до головы. Больше всего его заинтересовали мои резиновые боты. Я опустила глаза и тоже посмотрела на них. Новые, блестящие чёрным лаком, словно только что извлечённые из упаковочной коробки. Никаких следов грязи и пыли. Даже не мокрые. А, судя по погоде, должны соответствовать «текущему моменту». Кирзовые сапоги Петра Ивановича, не смотря на тщательную чистку в траве, выглядели натурально – и мокрые, и грязные.

– Как звать-то вас, доченька?

– Николь.

– Нерусская?

– Француженка.

Пётр Иванович удивлённо крякнул и поставил чашку на стол.

– Присаживайтесь. Сейчас отужинаем, чем Бог послал. Вот только шлёпанцы одену. Вася, не стой посреди хаты светящимся в сумерках пнём, обслужи гостью.

Василий и в самом деле светится. Лицо покраснело, глаза сверкают синими лампочками. Тик на щеке «работает» почти без остановки. Надо бы вмешаться, просканировать, поставить диагноз и влить в спиртовой раствор дозу эмбрионального восстановителя. Но, сначала, нужно установить причину… Видимо приобретённый – результат полученной травмы…

– Э-э… давайте-ка, я вам картошечки наложу, – говорит Василий. – И капусты… на тарелку… С огурцами в этом году промашка вышла – морозцем побило… А ананасы в наших краях не произрастают… А вот этого добра – полон погреб…

Столовой ложкой Василий старательно перемешивает содержимое сковороды и накладывает на тарелку солидную порцию экзотической еды и добавляет квашеной капусты. От каравая, лежавшего на столе в полотняной обёртке, отрезает несколько кусков и тот, что крупнее пристраивает на краю моей тарелки.

Пётр Иванович, в таких же, как у сына, плетёных шлёпанцах, именуемых «лапти», входит в помещение, бросает печально-загадочный взгляд на меня и на Василия, подходит к голландке, разгребает кочергой красные угли, и степенно усаживается рядом. Василий втискивается в уголок около стены.

– Сперва – по маленькой и закусим, – говорит Пётр Иванович, осторожно отскребая сургучную печать с горлышка бутылки. – А потом приступим к беседе.

Коричневые крошки от сургуча и саму пробку, ловко извлечённую из сосуда ударом ладони по донышку, Пётр Иванович выкидывает в старое металлическое ведро, стоящее под столом. Водку разливает на глазок, но точно, до миллиграмма…

По моей команде модуль накидывает на хозяев дома проницаемый кокон индивидуального времени и снижает биоритмы до «чистого» нуля. Сканирование Василия подтверждает догадки о приобретённой травме. Повреждение нервных окончаний в левой части лица. При общем возбуждении возникают не контролируемые колебания лицевой мышцы. Поправимо. Хуже другое. У Василия обнаруживается нарушение в работе головного мозга. Левое полушарие, в результате жёсткого разового воздействия, возможно – удара, не воспринимает биоритмы, контролирующие 33 сегмент. В результате чего накапливается отрицательная «Корон энергия». При её избытке происходит моментальный энергетический выброс. Эпилептический удар. Потеря сознания, судороги, общее ухудшение самочувствия. Угроза кровоизлияния в мозг. Устойчивое генное нарушение, передающееся по наследству. Детей Василию в таком положении иметь никак нельзя. Излечить недуг можно, при точном выполнении режима и применении биологической терапии. При моих возможностях, месяца за два управлюсь. Но для этого необходимо: либо раскрыть себя и внушить пациенту необходимость пить спиртовой раствор с эмбриональным восстановителем ежедневно, перед сном, в количестве 50 граммов, а не по пол-литра за «один присест»; либо погрузить его в индивидуальный пространственный кокон, отправить в модуль к Уитни, держать в суровом режиме месяц, потом вычистить память от всего увиденного, и вернуть к данному столу, перед поднятием первого тоста, за знакомство…

Пётр Иванович – вполне здоров. Незначительные солевые отложения, что вполне соответствует возрасту. И довольно-таки значительные накопления никотиновой смолы в лёгких от самосадного табака. От того и другого я помогу избавиться доброму хозяину хижины за один приём спиртового раствора. Соль растворится и уйдёт из организма естественным путём. А никотин придётся выхаркивать месяца три, если курить умеренно.

Я быстро заменила водку в стаканах Василия и Петра Ивановича на соответствующие «лекарственные» дозы раствора. Полагаю, что тик Василия исчезнет уже через пять минут, после первой рюмки. А всё остальное для обоих произойдёт незаметно, и при отмеченных мною условиях. В первую очередь – при соблюдении режима…

– Ну, доченька, за наше с вами знакомство!

Я выпила содержимое стакана. Это была самая настоящая русская водка, из бутылки. И, не стесняясь хозяев, накинулась на остывающую картошку.

Ей Богу, вкусно!

Да ещё со свежеквашеной капустой. И сало таяло во рту, догоняя угасающий водочный огонёк.

Пётр Иванович и Василий с умилением смотрят на мою физиономию, разбухшую от набитой в рот пищи, и улыбаются.

– Мне Танюшка Фролова что-то про вас рассказывала, – начал беседу Пётр Иванович, – с месяц тому назад. Говорит, что беженка через Грачёвку проходила. Издалека. Будто бы в командировке задержалась. Значит, это про вас? Или нет?

– Была я у них. Молоком меня угощали.

– А про Агриппу от кого узнали?

– Не помню. Может быть, Фроловы мне и сказали.

– Француженка, а по-русски весьма недурно изъясняетесь, сударыня! Э-э… как вас по имени-то?

– Николь! – напомнила я Петру Ивановичу своё имя. – А по-русски… лучше всего – Натали. Или Наташа. И можно на «ты». А то официальное «вы» как-то меня сковывает. Русский знаю, потому что длительное время жила в Бородино. Сейчас попала к вам, в Грачёвку и не знаю что предпринять. Живу у разных людей в соседних селениях. Врачебная практика небольшая, но тёте Агриппе помочь смогу. Если разрешит, поживу до выздоровления у неё. С немцами связей не имею.

– Предупредительная! Ответила на все незаданные вопросы. А Агриппе теперь только Бог может помочь. Сердечко у неё паршивое. Яшка, наш сельский староста, немецкого врача приводил к ней. Тот, конечно, больше по ранениям спец. Он сказал, что Агриппе нужен покой, питание и соответствующие лекарства. А где их сейчас найдёшь? Немец ей уколы делает. Хороший немец. Не шарахается от Агриппиной беды. И нос не воротит от хлева, в котором она живёт… Она-то тебя примет на постой, доченька. Да будешь ли ты там жить? Вот сходим к ней – увидишь её хоромы…

25

Тик у Василия прошёл. Он это заметил не сразу. Не дёргается щека, и ладно. Видимо и такое у него бывало.

Угощение, вместе с двумя рюмочками водки, мой желудок принял с благодарностью. Слегка захмелела и вывалила на хозяев такую «ерундистику» о моём появлении в Грачёвке, что сама в неё поверила.

После ужина Пётр Иванович одел кирзачи, брезентовый плащ и взялся проводить меня до дома Агриппы.

Скрытые темнотой, тайком, прошли вдоль плетней несколько строений и приблизились к маленькому домику с подслеповатыми окошками, через которые едва пробивался огонёк лампы. Тяжёлая дощатая дверь оказалась незапертой и Пётр Иванович, открыв её, первым переступил порог. Я последовала за ним и оказалась в тёмном тамбуре, в глубине которого, тяжело сопя и постукивая копытами о деревянные доски, размещалась корова. Пахло навозом. Ноги скользили на сыром полу. Я чуть не упала. Пётр Иванович, услышав мои «ахи», подхватил меня за руку и поставил рядом с собой. Пошарив в темноте по стене, он нашёл дверь, ведущую в жилое помещение. Открыл её и впустил меня первой.

Внутри царил такой же полумрак, как и в каждом жилище грачёвцев, не имеющем электрического освещения. Свет излучали: керосиновая лампа с закопченным стеклянным колпаком, стоявшая на маленьком столике возле окна у правой стены, и огромная русская печь, из открытого горна которой в помещение «выплёскивались» красноватые блики от тлеющих поленьев. Печь занимала четверть территории всего пространства дома. Ещё столько же было отведено для деревянной кровати, примыкавшей к побеленному извёсткой тёплому боку печи.

На кровати сидела крупных размеров женщина лет пятидесяти, одетая в длиннополую ночную рубаху, чистую, с красивыми узорами на груди, скорее всего вышитыми руками хозяйки. Большие ноги со следами подагры выглядывали из-под обреза рубахи. Сильные руки лежали на коленях. Крупные черты лица, скорее мужские, приятно гармонировали с остальными частями тела. Густые, чёрные, с редкой проседью волосы могучими волнами спадали на широкую спину и уходили куда-то в ворох одеял и простыней, обрамлявших тело хозяйки хижины.

Это, видимо, и была тётя Агриппа.

В комнате на широкой лавке возле окна, стоящей вдоль стены, сидело ещё одно существо. Оно не бросалось в глаза из-за своей неприметности, ибо и одеждой, и лицом сливалось с серым фоном стены.

Пришлось напрячь зрение, что бы рассмотреть подробности «божьего создания».

Маленькая женщина, одетая в потрёпанный ватник, в тёмном байковом платке, в больших резиновых сапогах, смотрела на нас со страхом в широко открытых глазах. Что-то знакомое во взгляде. Да это же Танюша Фролова!..

– Добрый вечер, сударыни! – сказал Петр Иванович.

– Добрый, Петя! – ответила Агриппа, повернувшись к нам. – Ты чего, на ночь глядя? Кого привёл?

Танюша вскочила со своего места, засуетилась, вытащила из тёмного угла матерчатую сумку, достала из неё стеклянную банку и осторожно поставила на лавку.