Пилот Машины времени. Книга первая. Утопия по-королевски

– А ты что, не слышал? Вчера поутру эти самые наши солдатики, до того, как смертушку приняли, двоих немцев успели подстрелить! Хауптман, капитан по-нашему, в погребке акимовском отдыхает. Его на родину, в неметчину, вскорости отправят. А комендант гарнизона, кажись – майор, раненый в шею в акимовской спальне почивает. Живучий, зараза, оказался! За то, наших солдатиков и порешили… Ты, Яша, вчера аккурат перед этими офицеришками с иконкой речь толкал. Видать, пресвятая дева Мария, благодаря тебе, обратила на них своё внимание.

– Ясно! – сказал Яков Шилкин и трижды перекрестился. – Пойду просить машину. После обеда, вроде бы, хоронить положено. Нужно успеть. А ты, вечером забегай. Самосадику искурим.

– На немецкие ещё не перешел?

– Ещё не угощали, – спокойно сказал Шилкин и направился к калитке.

Василий, всё время сидевший на резном стуле молча, выпустил из рук щенка и подошёл к отцу.

– Может хату Яшке подпалить? Ночью?

– Не, Вася, погоди немножко. Я потом тебе дам сигнал, – ответил Пётр Иванович и задумчиво посмотрел в след удаляющемуся соседу…

           20

Яма получилась широкой. По обе стороны будущей могилы возвышались бугорки рыжей глины, смешанной с песком и мелкими камешками. Рядом, на табуретках, поставили гробы, в которых покоились погибшие воины.

Анастасия Филимоновна Фролова и её дочь Таня что-то «колдуют» над покойниками, укрывают их тела белыми простынями и раскладывают на челе ленточки с витиеватыми надписями.

Обе постоянно крестятся и причитают.

Рядом стоят: Яков Шилкин, Пётр Иванович, Василий и несколько пожилых женщины из ближайших домов.

Пётр Иванович, на этот раз, оделся в хороший чёрный костюм тройку и блестящие хромовой кожи сапоги. Коричневую рубашку он застегнул на все пуговицы и периодически проверяет, не нарушена ли строгость в его траурно-парадном наряде. Всё было в полном порядке. Не хватало лишь галстука.

Женщины о чём-то шепчутся, боязливо поглядывают на группу немецких солдат, стоящих около дома Фроловых. Выглядят они вполне буднично. Лишь чёрные платки напоминают об их скорби по погибшим.

Яков Шилкин, окинув мрачным взглядом убранство гробов, сказал:

– Ну, пора, Филимоновна! Прощаемся!

Фроловы отошли от гробов, помолчали, и начали громко рыдать, голося и причитая. Похоронный плач сопровождался текстом, разобрать который было невозможно. Все кроме Василия принялись креститься.

Немецкие солдаты, услышав женские голоса, подошли ближе и стали наблюдать за происходящим.

Минут через пять женщины «угомонились». Яков и все присутствующие, поочерёдно, подошли к покойникам и проявили к ним последние знаки внимания.

Василий накрыл гробы тяжёлыми крышками и старательно закрепил их гвоздями.

Опускали гробы втроём. Яков и Пётр Иванович держали концы длинного полотенца у головы, а Василий, один, у ног покойников.

Кусочки земли глухо простучали по гробовым крышкам.

Василий, откашлявшись, принялся шустро работать лопатой, засыпая могилу. Яков Шилкин и Пётр Иванович помогали ему. Женщины тихо переговаривались, периодически промокая глаза платочками.

Солдаты, стоявшие метрах в пяти сзади, обнажили головы, и некоторые из них перекрестились.

Василий поднял с земли крест, сделанный из дубовых брусков, утопил в мягкую глину, в ногах погребённых, и стал насыпать могильный холмик. Закончив дело, облагородил его, придав вид аккуратного прямоугольника. И, наконец, вдавливая в землю черенок лопаты, изобразил на глинистой поверхности могилы ещё один православный знак.

Анастасия Филимоновна постелила на холмике вышитое полотенце и поставила на него фарфоровую тарелку. Таня достала из стоящей рядом сумки три стаканчика, в которые Пётр Иванович налил из большой бутыли мутной жидкости. Два стакана поставили на тарелку. Сверху Яков положил по куску чёрного хлеба. Третий стакан пошёл по кругу. Мужчины и женщины выпили, не произнося ни слова. Закусили холодными блинами. Сладкими, совершенно не подходящими под горькую, со специфическим запахом самогонку.

Солдаты ушли незаметно.

Небо над Грачёвкой постепенно стало серым. Подул влажный холодный ветер. Заканчивалось «бабье лето».

Яков Шилкин, Пётр Иванович и Василий подобрали лопаты и направились в деревню. Поднявшись на холмик возле дома Фроловых, они приостановились и ещё раз взглянули на одинокую могилу, на старую ель – единственное украшение приюта отважных воинов. Подождали идущих следом женщин, оценили печальным взглядом мрачнеющее с каждой минутой небо и повреждённую немецким снарядом церковную колокольню.

Сквозь тонкую влажную пелену хорошо просматривался чёрный каркас обгоревшего и накренившегося церковного купола в селе Колоцкое.

Крест, сиявший над округой при любой погоде, всё ещё был на месте. Такой же чёрный, как и останки купола, он траурно склонился над поруганной землёй…

По деревенской улице, разбивая остатки деревянного покрытия тракта, шла новая колонна военной техники фашистской Германии. Округа дрожала от нахлынувшей на неё рокочущей и чадящей стальной силы.

Дорога уже не пылит под гусеницами танков и самоходных установок. Лишённая деревянного покрытия, она ещё не погибла – сопротивляется, как может, но постепенно становится не проходимой для колёсных машин. От первой же влаги старый смоленский тракт превратился в грязное месиво. И эту тёмно-серую субстанцию, спешащие к фронту танки, разбрызгивают по кюветам, по стволам придорожных деревьев, по плетёным из ивняка заборам, и даже по стенам домов.

А где-то на востоке, словно далёкая гроза, беспрерывно рокочет канонада, и глухо, как стоны больного, ухают взрывы. Они со временем становятся тише.

Фронт медленно отодвигается к Москве…

Перед въездом в Грачёвку, прижавшись к кювету, припаркованы три немецких грузовика. Водители машин никуда не спешат. Они терпеливо ожидают прохода военной колонны. Кузова грузовиков, накрытые потрепанными тентами, до верху наполнены телами мёртвых людей…

Их много…

Это – немецкие солдаты, бесславно погибшие на подступах к Москве.

21

Решила отвлечься от приобретенных впечатлений. Каждое посещение Грачёвки меня обескураживает…

Не спорю, мне любопытно присутствовать при повторном прогоне исторических кадров. Как в древнем игровом кино. Но там режиссёры старались преподнести зрителю информацию, очень близкую к истине. Все знали, что имитируемые события развивались не так, как они происходили на самом деле. Но коммерческие интересы брали верх и кровавую трагедию преподносили зрителям, как приключенческий боевик…

Вот и здесь, в первых актах разыгрываемой «пьесы», казалось, что я присутствую на представлении театра арт-бионов, использующих методы воспроизведения реализма. Там «маленькие человечки» стараются во всю, чтобы избавиться от «буквы» академического штампа и, в то же время, абстрагируют моменты истины. «Артисты» добросовестно дают понять зрителю, что коричневый или красный фон – это не только фон, но и хорошо воспринимаемая массами идеология. И если при ней людям живётся не плохо, то сытые и благоустроенные индивидуумы не поднимут руку на «кормчего», ведущего их в светлое будущее. Они с превеликим удовольствием примутся лизать его ботинки, заискивающе смотреть в его заплывшие глазки и жертвовать собой по его приказу. И это будет продолжаться до тех пор, пока кто-то, более молодой и хваткий, не покажет ещё не нажравшейся до отвала и не определившейся в жизни массе кусок ещё аппетитнее. И обыватель с готовностью лизнёт башмаки более симпатичного и нежно воркующего вождя. И покорно пойдёт воевать чужие земли. И станет отдавать свою драгоценную жизнь за идею, которая «не стоит даже слезинки ребёнка».

Это не абсурд! И не чушь несусветная!..

Зачем меня тянет к этим несчастным, наивным и безобидным аборигенам!?

Картины из их жизни не для меня! Я не ожидала такого «эффекта».

Снова становится муторно на душе и кружится голова…

За любопытство приходится платить…

22

…За три дня я осмотрела все четыре телепортанные станции, размещённые по программе внедрения в прошлое. Ещё раз сверилась с картами «нетронутых» естественных объектов и сравнила их наличие на местах. Всё совпадало до мелочей.

Тибет. Заснеженная равнина. Могучие горы, сказочно величавые и спокойные. Монастыри и таинственные тибетские монахи.