Темные аллеи Бунина в жизни и любви

Мать не приняла эту любовь. Здесь нет ничего удивительного, ведь в России действовали строгие сословные правила, с которыми, кстати, Тютчеву пришлось столкнуться и в годы молодые, когда он впервые сделал предложение своей любимой Амалии, и в зрелые годы, когда озарила его далеко уже не первая, но не менее яркая любовь к Елене Денисьевой. В зрелые годы человек любит иначе, но, если не утеряны пылкость души и жар сердца, даже холодный рассудок не способен сделать чувства менее яркими и сильными.

Что же касается первой любви, то в стихотворениях Тютчева мы не находим следа тех юношеских переживаний, причиной которых стала разлука с Катенькой Кругликовой. Но разве не говорят о них пусть всего лишь две строки из знакового стихотворения, посвящённого трагически печальному событию – гибели Пушкина.

Вспомним и первую любовь Ивана Тургенева, вылившуюся в повесть, так и названную: «Первая любовь». Её тоже можно причислить к ранней, ибо, хоть Иван Сергеевич и прибавил в повести возраст героя, сам он полюбил и испытал драму этой любви в 14 лет. Драматическая развязка этой первой любви отразилась и на жизненных коллизиях, и на творчестве подлинного певца русской действительности, русской природы и, конечно же, замечательных русских, названных литературоведами «тургеневскими» девушками.

А как прекрасен рассказ знаменитого русского философа Владимира Соловьёва, сына ещё более знаменитого русского историка Сергея Михайловича Соловьёва «На заре туманной юности», как прекрасно его стихотворение, посвящённое в отрочестве кузине Кате Рошановой!

Что роком суждено, того не отражу я
Бессильной детской волею своей.
(…)

Тебе мог дать златые дни и годы,
Тебе мог дать все лучшие цветы,
(…)

Чтоб смутных снов тяжелые виденья
Бежали все от солнечных лучей,
Чтоб на всемирный праздник возрожденья
Явилась ты всех чище и светлей.

Первые философские размышления о любви в рассказе «На заре туманной юности», в котором герой произведения едет на встречу с кузиной с полной надеждой, даже уверенностью на ответные чувства с её стороны. Цель объяснений не может не удивить читателя своей необычностью:

«Я хотел видеться с Ольгой для того, чтобы “поставить наши отношения на почву самоотрицания воли”. Поистине таково было моё намерение. Я должен был сказать ей приблизительно следующее:

– “Милая Ольга, я люблю тебя и рад, что ты любишь меня также. Но я знаю, и ты должна это узнать, что вся жизнь, а, следовательно, и цвет жизни – любовь, есть только призрак и обман…”»

Любовь только призрак и обман? Так ли считал Иван Бунин?

Обратимся к его первым любовным опытам…

В романе «Жизнь Арсеньева» героя, от имени которого ведётся повествование, озаряют первые светлые и восторженные чувства. Бунин постепенно вводит читателей в атмосферу этой любви…

В.С. Соловьев. Художник И.Н. Крамской

Когда же родилась эта любовь? Возникла она во время учёбы в гимназии, а гимназистом герой романа стал в 11 лет. Правда, любовь возникла не сразу, не в первом классе. Мы узнаём о ней из романа «Жизнь Арсеньева». Вот её первые всплески…

«Через час я был уже в Васильевском, сидел за кофе в тёплом доме нашего нового родственника Виганда, не зная, куда девать глаза от счастливого смущенья: кофе наливала Анхен, его молоденькая племянница из Ревеля…»

Кто она, Анхен? Просто вымышленная героиня? Давайте посмотрим, как описывает эту девушку и чувства к ней Арсеньева Иван Алексеевич…

«И прекрасна была моя первая влюблённость, радостно длившаяся всю зиму. Анхен была простенькая, молоденькая девушка, только и всего. Но в ней ли было дело? Была она, кроме того, неизменно весела, ласкова, очень добра, искренно и простодушно говорила мне: “Вы мне, Алёшенька, очень нравитесь, у вас горячие и чистые чувства!” Загорелись эти чувства, конечно, мгновенно. Я вспыхнул при первом же взгляде на неё, – как только она, во всей свежести своей немецкой чистоты, затейливого розового платьица и юной миловидности, вышла ко мне, насквозь промёрзшему за дорогу со станции, в вигандовскую столовую, розово озарённую утренним зимним солнцем, и стала наливать мне кофе. Едва я пожал её ещё холодную от воды руку, сердце во мне тотчас же дрогнуло и решило: вот оно! Я уехал в Батурин совершенно счастливый…»

Так была ли Анхен на самом деле? Вера Николаевна Муромцева-Бунина, размышляя над тем, сколь биографичен роман «Жизнь Арсеньева», указывает на то, что «отъезд Анхен в Ревель и появление первого стихотворения Алеши Арсеньева происходят в одно время, тогда как в жизни Бунина эти события разделены двумя годами…»

Значит, «в жизни Бунина эти события», разделённые двумя годами, были на самом деле! Он назвал в романе чувства Алёши Арсеньева праздничными. Праздник был и в его жизни, праздник, который он и отобразил в романе.

«…Уже стояло в темноте несколько саней и розвальней, расселись и, смеясь, крича, под звон колокольчиков, шибко понеслись через свежие сугробы со двора. И, конечно, я очутился в розвальнях с Анхен…

Как забыть этот ночной зимний звон колокольчиков, эту глухую ночь в глухом снежном поле, то необыкновенное, зимнее, серое, мягкое, зыбкое, во что сливаются в такую ночь снега с низким небом, меж тем как впереди всё чудятся какие-то огоньки, точно глаза каких-то неведомых, ночных, зимних порождений! Как забыть снежный ночной полевой воздух, холодок под енотовой шубой сквозь тонкие сапоги, впервые в жизни взятую в свои молодые, горячие руки вынутую из меховой перчатки тёплую девичью руку – и уже ответно, любовно мерцающие сквозь сумрак девичьи глаза!»

Вот попробуйте придумать такое, взяв из ниоткуда. Конечно, какую-то схему начертать можно, но только лишь схему, составленную из сухих предложений, но не ту поэзию чувств, которая вышла из-под пера писателя, самого пережившего такое…

«Я посмотрел в темноту за долину, на противоположную гору, – там, в доме Виганда, одиноко краснел, светился поздний огонёк. – Это она не спит, – подумал я. – «Возвышают реки голос свой, возвышают реки волны свои, – подумал я, – и огонёк лучисто задрожал у меня в глазах от новых слёз – слёз счастья, любви, надежд и какой-то иступлённой, ликующей нежности».

А полностью ли вымышлено в романе развитие отношений, и вымышлено ли вообще?

«Мне в те дни было тем мучительней, что предстояло пережить ещё одно испытание – разлуку с уезжавшей домой Анхен (хотя я и в этом находил какую-то пронзительно-горькую утеху).

Отец и Пётр Петрович решили, ради сестры, остаться в Васильевском ещё на некоторое время. Остался и я – и не только ради Анхен, страсть к которой усиливалась во мне с каждым днём: мне зачем-то хотелось длить те двойственные чувства, которые владели мной и заставляли не расставаться с “Фаустом”, нечаянно попавшим тогда в мои руки среди писаревских книг и совершенно пленившим меня…»

Что здесь правда, а что вымысел? Да может ли быть такой вымысел? Писательская правда жизни требует, как это принято в писательском цехе, работая над произведением, «скалывать с себя».

Правда жизни даже в том, что счастливые деньки всегда пролетают незаметно и заканчиваются грустными переживаниями и воспоминаниями…

«И удивительно скоро мелькали для меня эти горестно-счастливые дни. Расставшись поздно вечером с Анхен, сладко замученный бесконечным прощанием с ней, я, придя домой, тотчас же проходил в кабинет и засыпал мёртвым сном с мыслью о завтрашнем свиданье. Утром я нетерпеливо сидел с книгой в руках в солнечном саду, ожидая той минуты, когда можно будет опять бежать за реку, чтобы увести Анхен куда-нибудь на прогулку. В эти часы всегда гуляли с нами девочки, младшие дочки Виганда, но они всегда бежали впереди, не мешали нам…»

О, эти встречи, первые встречи с предметом обожания, с девочкой, к которой ещё страшно прикоснуться! Кто не переживал их в раннем детстве и отрочестве!

«В полдень я возвращался домой к обеду, после обеда всё перечитывал “Фауста” – и ждал вечерней встречи… По вечерам в низах сада светила молодая луна, таинственно и осторожно пели соловьи. Анхен садилась ко мне на колени, обнимала меня, и я слышал стук её сердца, впервые в жизни чувствовал блаженную тяжесть женского тела…»

А расставание! Как выписано Буниным расставание с Анхен, уезжавшей в Ревель.

«Никогда ещё не плакал я так неистово, как в тот день. Но с какой нежностью, с какой мукой сладчайшей любви к миру, к жизни, к телесной и душевной человеческой красоте, которую, сама того не ведая, открыла мне Анхен, плакал я!

А вечером, когда, уже отупев от слёз и затихнув, я опять зачем-то брёл за реку, обогнал меня тарантас, отвозивший Анхен на станцию, и кучер, приостановившись, подал мне номер петербургского журнала, в который я, с месяц тому назад, впервые послал стихи. Я на ходу развернул его, и точно молнией ударили мне в глаза волшебные буквы моего имени…»

Вот и ещё одно подтверждение, что Арсеньев на многих страницах романа – это всё-таки Иван Алексеевич Бунин, хотя, по словам Веры Николаевны Муромцевой-Буниной, в описании данного эпизода несколько нарушена хронология, что, собственно, и не так важно для понимания истинных детских чувств Ивана Бунина. Переживания в разлуке весьма и весьма достоверны…

О первой своей публикации Бунин писал: «Утро, когда я шёл с этим номером с почты в Озёрки, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал своё произведение, никогда не забуду».

Опять-таки повторю, что выписать чувства с такой пронзительной силой, не испытав их, просто невозможно. Судите сами…

«Даже днём, – на что бы я ни глядел, что бы ни чувствовал, ни читал, ни думал, – за всем была она, нежность к ней, воспоминания, связанные с нею, боль, что уже некому сказать, как я её люблю и сколько на свете прекрасного, наслаждаться которым мы могли бы вместе; про ночь же и говорить нечего – тут она владела мной всецело».

Вспомните, дорогие читатели, вспомните себя в детстве, вспомните, как в конце лета разъезжались и вы, и ваши сверстники или сверстницы от бабушек, у которых отдыхали в деревнях, или из быстро пустевших дачных посёлков, или из пионерских лагерей. И если вам доводилось уезжать уже после проводов тех, кто составлял ваши симпатии, кто пробуждал в течение беззаботных летних месяцев новые, впервые возникающие чувства, какие острые переживания сопровождали свалки брёвен у колхозного тока или лавочки в скверике дачного посёлка, или беседки на территории пионерлагерей. Стоило взглянуть на них, и ярко вспыхивали видения того недавнего, радостного, прекрасного, что казалось истинным счастьем.

И как точно передаёт Бунин то, что неминуемо происходило неотвратимо:

«Но время шло – и вот постепенно стала превращаться в легенду, утрачивать свой живой облик и Анхен: уже как-то не верилось, что когда-то она была со мной и что где-то есть она и теперь; уже думать о ней и чувствовать её я стал только поэтически, с тоской вообще о любви, о каком-то общем прекрасном женском образе, смешанном с образами поэм Пушкина, Лермонтова, Байрона…»

Такова была самая первая любовь Ивана Бунина, которую вполне можно назвать по-пушкински «ранней любовью». Она оставила свой след в романе, как у Пушкина этот след мы находим в первых замечательных стихотворениях, в которых были такие строки…

И душу взволновали вновь
Моя потерянная младость,
Тоски мучительная сладость
И сердца ранняя любовь.

А вот строки «Из записей Ивана Алексеевича за 1883–1884 учебный год»: