Куприн на поединке в любви и творчестве

Вспомним Лермонтовскую «Молитву»…

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в мире безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.

Куприн был, по сравнению со своими однокашниками, начитан. Он знал поэзию Пушкина, Лермонтова, он любил прозу Гоголя, Льва Толстого. Впоследствии, вспоминая детские и отроческие годы, он с сожалением говорил о том, что слишком мало внимания уделялось изучению русской классики и в пансионе, да и в военной гимназии.

Он впоследствии сделал такой вывод, увы, актуальный и для нашего времени:

«Если мы плохо знаем наших классиков, то только благодаря бездарности и невежеству русских педагогов, их робкому трепету, их чиновничьей трусости, их уважению не к духу русской литературы, а к циркулярам министерства народного просвещения, их неумению читать вслух, их принудительной и карательной системе обучения… Мы вышли из школы, а в памяти у нас механически застряла “Птичка божия”, “Чуден Днепр” и ещё что-то о петрушкином запахе…»

Вот мы и подошли к следующему этапу жизни и учёбы будущего писателя.

Поединок с либеральными реформами

В 1880 году матери удалось добиться зачисления маленького Александра Куприна во 2-ю Московскую военную гимназию. Через два года военные гимназии были преобразованы в кадетские корпуса.

Кадетская форма резко отличалась от той, что носил он в пансионе – красивая форма. Так и вспоминается стишок из детской книжки, посвящённой времени дореволюционному:

А с ней был маленький кадет,
Как офицерик был одет,
И хвастал перед нами
Мундиром с галунами…

Не помню, о чём книжка, – стихи, кажется, о детстве детей пролетариата, ну а тот, кто «как офицерик был одет», стало быть, вроде классового врага.

Впрочем, этакий вот «классовый враг» в повести «Кадеты. На переломе» – «перепачканный сажей мальчишка-сапожник с колодками под мышкой… промчавшись стрелой между Буланиным и его матерью, заорал на всю улицу:

– Кадет, кадет, на палочку надет!»

Куприн добавляет в повести:

«Погнаться за ним было невозможно – гимназисту на улице приличествует “солидность” и серьёзные манеры, – иначе дерзкий, без сомнения получил бы жестокое возмездие».

Четверостишие же запомнилось не случайно – и мне в детские годы довелось – нет, посчастливилось – одеть такую вот военную форму с галунами на высоком стоячем воротнике, алыми погонами и алыми лампасами на брюках.

Созданные Иосифом Виссарионовичем Сталиным в 1943 году суворовские военные училище образовывались именно «по типу старых кадетских корпусов», и форма была учреждена кадетская… Тем более, к тому времени уже в Красной Армии были введены погоны.

Ксения Александровна, опять же по рассказам отца, повествует о его кадетских годах:

«В своей повести “На переломе. (Кадеты)” Куприн описывает, как за незначительный проступок его приговорили к десяти ударам розгами. “В маленьком масштабе он испытал всё, что чувствует преступник, приговорённый к смертной казни”. И кончает он рассказ словами: “Прошло очень много лет, пока в душе Буланина (главного героя, написанного писателем с самого себя) не зажила эта кровавая, долго сочившаяся рана”.

Да полно – зажила ли?»

В этом рассказе ярко и нелицеприятно показан штатский воспитатель Кикин, по доносу которого Буланин был приговорён к розгам. Вот его жёсткая, уничижительная, но, судя по всему, очень точная характеристика:

«Безличное существо, одинаково робевшее и заискивавшее как перед мальчиками, так и перед начальством».

Дочь Куприна вспоминала:

«Когда повесть была опубликована вторично в “Ниве” в 1906 году, Куприн получил невероятно грубое и ругательное письмо от Кикина, который был возмущён, что отец не изменил его фамилии. Кикин угрожал судом.

Отец с чувством удовлетворённой мести хранил это письмо. Рана так и не зажила!»

Несмотря на то что главной темой книги является повествование о любовных трагедиях и драмах в жизни Александра Ивановича, давайте всё же немного отклонимся от центрального направления и коснёмся «кадетства» Куприна, поскольку именно в детстве и отрочестве закладываются основные черты характера человека, воспитываются отношения к делу, которому ему предстоит служить, и, конечно, отношения к женщине. Недаром Алексей Максимович Горький говорил: «Уровень культуры мужчины определяется его отношением к женщине». Позднее он заявил ещё жёстче: «Высота культуры определяется отношением к женщине». А создатель педагогической системы, основанной на признании личности ребёнка высшей ценностью, на которую должны быть ориентированы процессы воспитания и образования, и детский писатель Василий Александрович Сухомлинский (1918–1970) писал: «Отношение к женщине – тончайший измеритель чести, совести, порядочности, благородства мужчины, высокая школа воспитания нравственности и чуткости».

2-й Московский кадетский корпус

Я взял название «кадетство» по аналогии с телесериалом, снятом в моём родном Калининском (ныне Тверском) суворовском военном училище, который так и именуется: «Кадетство».

Это уточнение необходимо хотя бы потому, что при чтении повести может создаться не совсем правильное впечатление о кадетском обучении и воспитании в России вообще. Перед нами частный пример, причём пример вполне объяснимый…

В аннотации к современному изданию повести «На переломе. (Кадеты)» говорится: «Мальчики в военной форме… “Белая кость” российской армии. Будущие воины Первой мировой. Будущие герои Белой гвардии… Как они росли? Как взрослели эти мальчишки и становились офицерами, людьми долга и чести? Это – основная тема романа Куприна “На переломе (Кадеты)”».

Здесь напрашивается пояснение. В различных изданиях произведение называют то повестью, то романом. Конечно, если следовать строгим, классическим канонам, «На переломе (Кадеты)» всё-таки повесть. Но есть и другие варианты подзаголовков. К примеру, впервые произведение было опубликовано в газете «Жизнь в искусстве» в 1900 году под названием «На первых порах» и с подзаголовком «Очерки военно-гимназического быта», затем оно увидело свет с незначительными доработками в 1906 году в журнале «Нива» под названием «Кадеты». И лишь позже вошло в пятый том собрания сочинений под названием «На переломе (Кадеты)».

Почему добавилось вот это «На переломе»? Да очень просто… Рассказывая о преобразовании военных гимназий в кадетские корпуса, Куприн написал в повести: «Это было время перелома…»

Впрочем, этого перелома мы ещё коснёмся.

А пока обратим внимание на то, что увидел маленький Саша Куприн, переступив порог тогда ещё не кадетского корпуса, а военной гимназии, которая являла собой пародию на кадетские корпуса. Неудивительно, ведь военные гимназии были плодом либеральных реформ военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина (1816–1912), известного также своими теоретическими и военно-историческими трудами. Он действовал примерно так, как в совсем недавние времена его последователь-реформатор Сердюков. Отличие одно… Милютин имел военное образование, окончил Императорскую военную академию, участвовал в боевых действиях по разгрому Шамиля на Кавказе, был ранен. Затем получил назначение профессором Императорской военной академии по кафедре военной географии и статистики. Ещё во время службы на Кавказе написал «Наставление к занятию, обороне и атаке лесов, строений, деревень и других местных предметов», а позднее «Историю войны 1799 года между Россией и Францией в царствование императора Павла I». Трудно понять мотивы деятельности заслуженного генерала. Наверное, вмешалась политика, вмешались какие-то силы, воздействовавшие в то время на многих государственных деятелей, – не все могли противостоять этим тайным силам, и иные сгибались под их натиском. Не нам их судить после того, как на наших глазах и при нашем молчаливом созерцании был разрушен могучий Советский Союз, разгромлена без войны его действительно непобедимая армия и под диктовку заокеанской поганой шайки написана колониальная конституция, за которую и поныне так сражаются либерасты, вдохновлённые диким призывом политика, залившего кровью Совет Народных Депутатов и обращавшегося к Богу перед ненавидевшими Россию конгрессменами с богохульной просьбой благословить преступную Америку. Сколько времени и силы потребовалось, чтобы возродить страну, сколько сил, чтобы возродить армию!

Последним разрушителем был известный всем специалист мебельных дел Сердюков. Он, в отличие от Милютина, службу в армии (срочную) окончил ефрейтором, а затем, до «удачного поворота судьбы» ни к тактике, ни к оперативному искусству, ни тем более к стратегии отношения никакого не имел. Ничего не понимал он и в Военном образовании. Недаром, придя к власти в армии, тут же сместил заслуженного боевого генерал-лейтенанта Олега Евгеньевича Смирнова с должности начальника управления Военного образования и назначил туда одну их своих «амазонок». Генерал Смирнов окончил Ленинградское суворовское военное училище, Московское высшее общевойсковое командное училище, Военную академию имени М. В. Фрунзе, Военную академию Генерального штаба, в которой впоследствии служил под началом генерала армии Игоря Родионова. Сменившая же его мадам командовала не то детсадом, не то яслями, где едва усидела на должности, а потом сразу по-сердюковски взлетела на такой пост. Сия кичливая амазонка, упивавшаяся властью над генералами, что особенно ей нравилось, начала уничтожение суворовских военных училищ. Суворовцев лишили права участвовать в парадах, офицеров-воспитателей – кадровых военных – убрали из училищ. А тем, кто остался там работать, уже в запасе, запретили ходить в военной форме, чтобы «не травмировать души воспитанников». Прислали «дядек» и «тёток» уборщиками, да и много ещё жутких «чудес» натворили. Словом, калечили суворовские военные училища, как когда-то калечили кадетские корпуса милютинцы. «Амазонка» же собирала непрерывные совещания и оглашала премудрости – мол, кормить в училищах только обедами. Завтракать и ужинать суворовцы и курсанты должны дома. Ей возражали: не все же местные, есть и из других городов. «Не брать из других городов, – требовала мадам. – Москвичи пусть учатся в Москве, Петербуржцы – в Петербурге и так далее. А если в городе нет училища – “от винта”».

Опытные, убелённые сединами начальники училищ её не устраивали. Началась чистка. Достаточно сказать, что начальником Московского суворовского военного училища она успела назначить своего приятеля физрука не то детсада, не то яслей, который вылетел как пробка из бутылки, едва Министерство обороны возглавил генерал армии Сергей Шойгу.

Ну а что получилось из милютинской реформы, Куприн описал достаточно подробно в повести «На переломе (Кадеты)».

Словом, действия умного разрушителя столь же опасны, сколь и действия разрушителя безумного.

Я могу сравнить обстановку, ярко и безусловно, талантливо описанную Александром Ивановичем Куприным, с той, что была в суворовских военных училищах, созданных Сталиным. Точнее, мне легче говорить о той, что сложилась в 60-е годы, когда я был суворовцем Калининского СВУ, и в 90-е годы, когда суворовцем Тверского (в прошлом Калининского СВУ) был мой сын Дмитрий.

Рассказ о любовных коллизиях в жизни Александра Ивановича Куприна, как бы там ни было, придётся начать с тех лет, когда он носил военную форму. Много страниц посвящено любовным приключениям в романе «Юнкера», много в повести «Поединок». Но начало начал жизненных университетов писателя всё же лежит в повести «На переломе (Кадеты)». Куприн не раз указывал, что не надо задавать вопросов о его жизни, всё это описано в «Кадетах», «Юнкерах», «Поединке» и других произведениях, посвящённых армейской службе.

В 1937 году, уже вернувшись в Россию, Александр Иванович рассказал корреспонденту «Комсомольской правды»: