Баловень – 2

Старожил зиндана начал в привычной для него манере:

– Вот ты спросил, когда я в плен попал? Дурацкий вопрос. Друзья так не спрашивают. Я же тебя не спрашиваю, когда ты попал в плен? Не спрашиваю, потому что знаю: дня два или три назад. Или четыре? Забей! Про тебя я всё помню и знаю. А вот про себя…, – Толик умолк на пару секунд и, видимо, приняв важное для себя решение, продолжил почти шёпотом, – про себя мне говорить не велено. Но я плевать хотел. Расскажу. Я здесь нахожусь по заданию. Я – разведчик. А тебя просто наши бросили. Даже искать не стали. Не нужен ты никому. И вся надежда только на меня. – Не дождавшись реакции товарища, Анатолий, коротко вздохнув, заговорил обычным тоном. – Помнишь нашего старшину? Он ещё тогда на меня наорал. Мол, плохо я свою трубу начистил. Не до самого блеска. А откуда блеску взяться, если у меня асидол стырили? Вот я и почистил её зубной пастой. Не хуже получилось, но всё равно наорал. Козёл! Вернусь с задания, попрошу, чтобы его на губу посадили. Или в зиндан. Хотя…, вроде не было у нас зинданов. Ну так вот, Андрюха подходит и говорит, мол, давай Толян, сгоняй за сигаретами в дукан. Даже деньги дал. Ну, в тот, что сразу за колючкой. Я и пошёл. А чо? Все всё время ходили, и ничего. Нас афганцы цветами встречали. Ну, когда мы в этот город входили. Там человека четыре местных было. Я в очередь встал, а очнулся уже в барбухайке. Связанный. Зачем они меня связали? Я же по заданию? Ладно. Утром меня под руки подхватили и в дом повели. Мужик сидит в ихней шапке, на наш берет похожей, чай пьёт, лопочет на своём бабайском. Медленно так… Ладно, хрен с ним. Потом со мной ещё двое пацанов было. Везли куда-то, но только по ночам. Артур и говорит: «Бежать нам надо!». Я на него как на дурака смотрю, куда бежать-то? Горы вокруг. Холодно было. Правда, афганцы нам одеяла дали. Ты не думай, не под расписку. Просто так. На слово поверили, что с возвратом. Я спал тогда, а Артур…, он выполз из норы и дёру дал. Да не просто так, а охранника у выхода замочил и автомат его с собой прихватил. Меня и второго пацана ночью подняли и крепко избили… Артура приволокли днём. Ноги привязали к пикапу и волоком во двор, значит… Мы уже не в горах были. Сидим во дворе, там весь пол глиняный, как будто в доме, а не на улице. Каждого привязали за одну руку к столбу. В горах-то холодно, а здесь другое дело. Там деревья росли, как в саду, а нас на самый солнцепёк усадили. Наверное, думали, что мы намёрзлись. Артура метрах в пяти от нас за ноги на дерево подвесили. В тени. Он долго дёргался. Второй-то смеяться начал, а мне совсем не смешно стало. Погано на душе. Может, если бы на пару дёрнули, то смогли бы и удрать. Ты как думаешь, Паха? Я Артура подставил? Как по-твоему? – Увидев, что Коробов кивнул, обрадовался, явно истолковав ничего незначащий кивок в свою пользу. – Вот и я думаю, что не должен был он на меня обидеться. Втихую, получается, смотался. В одиночку далеко не уйдёшь. Теперь Артур это знает. Да! Старшина приходил, трубу мою приносил. Только на фига мне там этот инструмент? Духи старшину не заметили. Иначе его бы тоже привязали. А трубу, наверное, забрали себе. Сам знаешь, у них медь и бронза – самый ходовой товар. Не помню, как там дальше было. Помню, что приехал за мной тот самый афганец, который здесь у нас, значит, за старшего. Артура уже с дерева давно сняли. Этот мужик долго на нас смотрел. Потом в меня пальцем ткнул и деньги хозяину отсчитал. Отслюнявил. У него толстая пачка афошек была. Без слюней никак не отсчитать. Давай, Паха, я тебе воды дам? А то ты бледный какой-то, – дождавшись, когда товарищ напьётся, продолжил как ни в чём не бывало, – Здесь, в принципе, нормально. Если бы не били. Впервой, когда меня отсюда вытащили, я подсчитал, что нас, шурави, советских, значит, шесть человек. Все бородатые, худые. А воняет от них, как от козлов. Духи платками морды заворачивают, чтобы запах отбить. В тот день нас на реку вывезли. Она где-то недалеко. Езды минут пять. Не больше. И дорога накатанная. Мы помылись и постирались. Охранники нам даже кусок мыла один на всех дали. Наше мыло. Хозяйственное. Потом назад привезли и построили. Духов человек шесть всего. Все с калашами. Но стволы не советские. Я таких раньше не видал. С рукоятками под стволами. Подходит к нам мужик в чёрном. Всё чёрное, только чалма у него на башке белая. И борода белая. Седая, то есть. Улыбается ласково, а глаза злые. Сверлючие такие… Что-то там сказал и книгу к нам протягивает. Тоже чёрную, но с золотыми закорючками на обложке. Я хотел было взять, посмотреть, что за книга. А тут один из наших, взял, дурак, и пнул её ногой. Будто это не книга, а футбольный мяч. Спутал, видать. Его охранники схватили, одежду сорвали и ножом, чуть короче сабли, по животу. Перевернули вниз животом и тряхнули, чтобы кишки вывалились. Орал он громко. До сих пор во сне снится, как он на солнце корчится и орёт. А нас избили и по ямам рассовали. С тех пор мне кажется, что вокруг меня что-то не так. Особенно, когда мне этого афганца сбросили. Тебя-то они по-человечески, на верёвке опустили. А его прям сбросили. Как мешок. Он и прожил недолго. Его первые дни часто наверх поднимали. Отму**ют, и снова сюда. Потом перестали. Только он всё равно помер. Ты спал, когда его вытаскивали. Я тебя будить не стал. Один хрен, ничем ты мне помочь не смог бы.

Умолкнув, Толик взглянул на Пашку и встревожился:

– Что-то ты совсем бледный. Как чалма у того мужика с книгой. От еды мутит что ли? Так ты два пальца в рот засунь. Блюй, не стесняйся. Я приберу.

Коробов, с трудом подавив тошноту, вызванную не послевкусием месива, а приступом ужаса, всё же решился задать вопрос:

– Ты не помнишь, когда тебя за сигаретами послали? Может, праздник какой-нибудь был?

Сосед равнодушно пожал плечами:

– Нет. Праздника никакого не было. Не выдумывай. Генсек какой-то помер. Это точно. Мы тогда долго траурный марш репетировали. Ты не знаешь, что такое этот самый «генсек»? У меня в башке что-то крутиться, а остановиться не может. Я уже слышал это слово. Помнишь Гендоса? Может это он помер? Хотя вряд ли. Молодой совсем. И имя у него Гена, а не Генсек. Гендосом мы его с тобой прозвали.

Пашка, испугавшись, что товарищ снова погружается в свой фантастический мир, коротко ответил:

– Извини, Толян. Не знаю. Даже не слыхал.

Лицо соседа озарила блаженная улыбка:

– «Толян»? Красиво ты меня назвал. Мне кажется, что меня в детстве так звали. Мальчишки во дворе. – Внезапно посерьёзнев, сменил тему. – Тебе поспать надо. Дня через два тебя наверх потянут. Книгу будут показывать. Ты только не вздумай пинать её. Спи, давай. А я пока имя тебе хорошее придумаю. Не нравится мне твой «Паха». Ты же не птица?

Внезапно над головами узников послышались шуршание и чей-то говор. Это охранники сдвигали в сторону тяжёлую деревянную решётку, закрывающую выход из норы. Пашка быстро взглянул на товарища и почувствовал, как тело покрылось липким потом. Ужас сдавил его сердце.

Глава 3. Мудрость вождя и судьбы узников

Синева наступающих сумерек принесла лёгкую прохладу. Солнце пока не сдало своих позиций хозяйке ночи, но тени от дувалов и фисташковых деревьев стали длиннее и чётче. В светлом, вечернем небе робко, словно испрашивая позволения, появились первые звезды. Они ещё не могут полностью забрать власть у всемогущего светила, но уже заявляют о своей готовности исполнить предначертания Всевышнего. Тихое журчание воды в недалёком арыке усиливает атмосферу покоя и душевного равновесия. Хозяин неторопливо оглядел сидящих перед ним гостей. Те почтительно молчали, всем своим видом выражая уважение и готовность выслушать мудрые речи старейшины. Аккуратно поставив пустую пиалу на ковёр и опустив глаза, мужчина заговорил неспешно, взвешивая слова и обращаясь ко всем присутствующим:

– Этот год выдался неурожайным. Падёж скота лишил нас последней надежды на удачную торговлю. Всевышний гневается на нас за наши грехи и ошибки. Я уверен, что Он простит нас, ибо сказано в Священном Писании: «Не отчаивайтесь в милости Аллаха. Воистину, Аллах прощает грехи полностью, ибо Он Прощающий, Милосердный». Нет греха на тех, кто ошибается. Грех на тех, кто считает себя безгрешным. Но, уповая на милость Всевышнего, мы и сами должны сделать всё от нас зависящее, не переставая полагаться на Него. – Немного помолчав, хозяин вновь поднял глаза на гостей и закончил речь, явно сделав над собой усилие. – Я пригласил вас, чтобы узнать ваше мнение. Как нам быть дальше? Всевышний вручил нам судьбу нашего племени, и мы обязаны исполнить Его волю.

Гости смущённо опустили глаза. Они впервые в жизни услышали от вождя, пусть и завуалированную, но всё же просьбу о помощи. Лишь один мужчина, сидящий напротив хозяина, поразмыслив несколько секунд, отозвался на его призыв:

– Нет Бога, кроме Аллаха, Мухаммад – его Пророк! Многоуважаемый Кабир! Ваше обращение за советом – большая честь для нас. Следуя правилам ислама, я должен задать вам вопрос. Ведь человек, который боится и лжет, открывает свою душу дьяволу. Посланник Аллаха говорил, что мусульманин должен придерживаться правды, ибо ложь ведет к нечестию и в ад.

Старейшина с трудом сдержав волну гнева, заставил себя приветливо улыбнуться:

– Уважаемый Валид! Нам известны ваша учёность и приверженность к нашей вере. Я готов выслушать и ответить на любой ваш вопрос. Даже самый трудный и неприятный.

Валид не смог удержать торжества во взгляде. Ещё бы! Ведь он единственный, кто осмелился начать разговор со старейшиной. Приняв смиренный вид, мужчина заговорил таким же размеренным тоном, каким совсем недавно вещал вождь:

– Мы всегда старались держаться в стороне от кровопролития. Благодаря вашей мудрости, многоуважаемый Кабир, центральные власти были уверены в лояльности нашего племени, а муджахедины, борцы за веру и священное дело, видели в нас союзников. Наши селения не подвергались зачисткам кяфиров, а воины уважаемого Джалалуддина не облагали нас непосильной данью. Так продолжалось до тех пор, пока вы не дали согласия на организацию тайной тюрьмы в одном из наших кишлаков. Я понимаю, вы не могли отказать моджахедам в их просьбе, но зачем было посылать наших мужчин в Калат? Их направили в самое пекло и семь человек уже никогда не вернутся к своим семьям. Пленник, которого вернувшиеся привезли с собой, сейчас наслаждается жизнью и ест наш хлеб, пребывая в безделье и праздности. Вы запретили использовать кяфиров на работах. Мне кажется, что содержание восьмерых пленников слишком обременительно для нас. Сюда же следует добавить и охрану.

Лицо старейшины исказила гримаса недовольства. Впрочем, он довольно быстро овладел своими эмоциями. Мельком оглядев присутствующих, чтобы оценить их реакцию на разглагольствования Валида, хозяин заговорил тоном, которым говорят с чрезмерно пылкими юношами:

– Я не услышал вопроса в вашей высокомудрой речи, уважаемый домулла! Вернее, вы сами ответили на него. Да. Я не мог отказать людям Джалалуддина в организации лагеря для пленных кяфиров. И я не мог отказать нашему другу в его личной просьбе и дал ему воинов. Семь человек погибли. Всё верно. Но погибнув, они стали шахидами. Им прощены все прегрешения, и они введены в райские сады, где текут ручьи. Это ли не утешение их жёнам и детям? Вы, Валид, учёный человек. Но я хочу напомнить вам, что говорит Коран о павших в бою с неверными: «Никоим образом не считай мёртвыми тех, которые были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа». Или я ошибаюсь в толковании аята? – Увидев, как забегали глаза мужчины, старейшина немного сбавил напор. – Кроме того, за охрану пленных и их содержание Джалалудин платит нам хорошие деньги. Вполне соизмеримые с теми, которые мы могли бы заработать на продаже скота и зерна. Кстати, из этих сумм оплачивается и ваша, уважаемый Валид, учительская работа.

Видимо устав от непривычно длиной речи, Кабир откинулся на подушки и подал еле заметный сигнал. В комнату тут же вошёл опрятно одетый мальчик лет десяти, держа в руках поднос со свежезаваренным чаем и сладостями. Подождав, когда ребёнок наполнит пиалы ароматным напитком и закроет за собой двери, старейшина гостеприимно развёл руки:

– Угощайтесь, дорогие гости. Поверьте, во всей провинции не найдётся мастериц, которые могут превзойти наших женщин в искусстве приготовления халвы и бичака.

Наконец, чаепитие подошло к концу. Кабиру уже давно хотелось, позабыв о традициях и этикете, изгнать посторонних и приступить к обсуждению наболевших вопросов с ближайшими советниками. Но даже он, всесильный вождь племени, не мог себе этого позволить. Дождавшись, когда последний гость поставит пиалу на ковёр, старейшина, воздав Всевышнему хвалу за трапезу, снова взглянул на учителя, возвращаясь к, казалось бы, закрытой теме:

– Вы, досточтимый Валид, интересовались, почему я запретил использовать узников «тайной» тюрьмы на полях нашего племени? – Заметив, что домулла, очевидно растратив остатки благоразумия, готов приступить к оправданиям, жестом призвал учителя к молчанию, – Отвечу так: у нас нет и никогда не было «тайных тюрем». Ибо нельзя назвать тайной сведения, которые известны вам, учителю мектеба. Среди наших людей есть те, кто готов за пару лепёшек вступить в сговор с дьяволом и сообщить о пленниках в местный отдел ХАД. И тогда рухнет без того хрупкий мир на нашей земле. Сюда придут неверные и разрушат наши святыни в поисках узников. Вы этого хотите? – увидев, как затрясся от страха мужчина, старейшина презрительно усмехнулся, – вместо того, чтобы сообщить моим помощникам о возникшей проблеме, вы решили промолчать. Поверьте, домулла, если бы я не боялся прогневать Всевышнего, то подверг бы вас наказанию, которое вы используете, наставляя детей на пути познания. Как вы думаете, сколько ударов палкой выдержат босые подошвы ваших ступней? Ступайте, Валид. И не забудьте сообщить Абдулбаки имена тех, кто не умеет управлять своим разумом. Мудрецы говорили: «Кто прикусит язык – спасет голову». Со мной останутся мои советники…

Провожая взглядом шатающегося от страха учителя и троих, уже ненужных гостей, Кабир в душе проклинал себя за сиюминутную слабость и обращение за советом к посторонним и ничтожным людям. Впрочем, понимая, что никто не осмелиться упрекнуть его за очевидную оплошность, вождь, придав голосу доверительные нотки, приступил к делу:

– Вчера я имел беседу с Джалалудином. Он крайне недоволен действиями наших людей в бою у Калата и намерен пересмотреть договорённости об оплате. – Не сумев сдержать вспышку гнева в голосе, в сердцах добавил. – Этот полевой командир возомнил себя шахом! Он даже забыл, что обещал выплатить компенсацию за каждого погибшего в тройном размере! – Спохватившись, взял себя в руки и продолжил прежним размеренно-спокойным тоном. – Мы рассчитывали на деньги, обещанные нашим другом, а теперь мы не знаем, когда поступит очередной платёж за содержание и охрану узников. Помешавшийся от гордыни Валид прав, нам становиться накладно содержать тюрьму. Что вы думаете по этому поводу, уважаемый Заки?

Мужчина на миг поднял глаза на старейшину. В них не было ни страха, ни подобострастия. Заки знал себе цену и поэтому позволял высказывания, которые считал справедливыми. Без недомолвок и философского словоблудия. Опустив глаза, заговорил негромко, с достоинством:

– Воистину, Аллах велик, всемогущ и всепрощающ! Он не оставит нас. Джалалудин ошибается, считая себя единственным благодетелем нашего рода. Он храбрый воин, но порою тщеславие делает его слепцом. Домулла прав ещё в одном: нам нельзя портить отношения с властями. Я располагаю достоверными сведениями, что шурави намерены направить в наш уезд конвой с бесплатным зерном и другими припасами. И ещё: наш человек в администрации провинции сообщил, что шурави разыскивают солдата, которого захватили наши воины. Они готовы обменять его либо на деньги, либо на моджахедов, находящихся в их плену. У нас есть выбор, многоуважаемый Кабир.

В глазах старейшины появился неподдельный интерес:

– Продолжайте. Мы внимательно слушаем вас. Вы сказали: «Выбор».

Заки еле заметно улыбнулся:

– Выбор очевиден. Мы можем принять помощь от неверных, сделав вид, что ничего не знаем об узниках. В этом случае нам просто надо засыпать зинданы песком вместе с людьми. Тогда никто не узнает, ни про тайную тюрьму, ни про наше участие в боевых действиях. И второе: мы можем продать пленников в Пакистан. Я знаю там людей, готовых заплатить хорошие деньги за шурави. Пакистанские рупии компенсируют нам и неурожай, и павший скот.

Советник умолк и в комнате воцарилась тишина. Вождь сидел, размышляя над словами Заки, однако его лицо было спокойным и бесстрастным. Наконец он поднял глаза и оглядел присутствующих:

– В ваших словах много разумного, – речь Кабира была привычно размеренной и неторопливой, – и не ваша вина, что мы не можем принять ваши советы полностью. Пленники – собственность Джалалудина. И только он может распоряжаться их судьбой. Даже тот кяфир, которого захватили в бою наши воины, попав в зиндан, перестал считаться нашей добычей. Так гласит закон. И мы не вправе, являясь правоверными мусульманами, нарушать его. Наш друг обычный полевой командир, но за ним стоят большие люди, обладающие властью и серьёзным влиянием. Нам нужно сохранять равновесие во имя процветания племени. Мы примем помощь неверных. И в этом нет ничего постыдного. Но мы не будем сообщать им об узниках, ибо это нарушит наши договорённости. Джалалудин передал мне просьбу достопочтимого доктора Бурхануддина обратить неверных в истинную веру. Всевышний заповедовал Мухаммеду привлекать неверных в ислам: «Скажи иудеям, христианам и неверующим из арабов: «Знамения Аллаха уже ясны, признавайте ислам!». Я знаю, что мулла уже пытался обратить их, – слегка развернувшись, старейшина взглянул на крупного мужчину, сидящего справа от него, – Парвиз, вы руководите охраной, а значит вы должны знать, как обстоят дела. Мы готовы выслушать вас.

В глазах начальника охраны промелькнул испуг. Он явно не ожидал такого поворота. Стараясь скрыть смущение, заговорил чуть торопливее, чем позволяли правила этикета:

– Простите, многоуважаемый Кабир! Мне кажется, что мулла сделал неправильный выбор, пытаясь обратить в истинную веру кяфира, чей разум помутился от страха…

Старейшина поморщился с досадой:

– Вы хотите сказать, что мы содержим умалишённого? Не совершили ли мы ошибку, назначив вас на столь важную должность?

Окончательно растерявшийся Парвиз, попытался оправдаться:

– Мулла сказал, что узники должны принять веру без насилия…

Вождь лишь взмахнул рукой, прерывая бормотание начальника охраны и повернулся к Заки:

– Мы поручаем вам решить эту проблему. Пожелания доктора Бурхануддина для нас больше, чем просьба. Наш друг сказал, что на днях к нам приедет очень важный гость. Американец. Его будут сопровождать люди Раббани и сам Джалалудин. Я не знаю цели приезда столь высоких гостей, но уверен, что к этому времени все вопросы должны быть решены, – коротко взглянув на Парвиза, продолжил, вновь повернувшись к главному советнику. – Мулла, безусловно, прав, считая, что насилие не озарит души кяфиров светом истины. Но трудные решения принимаются гораздо быстрее, если дать людям стимул. Заки, используйте потерявшего разум узника, как стимул. По-моему, шурави называют это испытание «красным тюльпаном». Пускай другие узники воочию увидят, какие мучения ждут неверных в аду. У вас есть два дня чтобы привести пленников в надлежащий вид. И два дня для оказания помощи священнослужителю. В эти четыре дня не стоит жалеть для них воды и пищи. Нам нужно показать товар лицом. Давайте закончим на этом и посвятим остаток дарованного нам дня молитвам и заботам о наших близких.

Словно поддерживая хозяина, издалека донёсся протяжный и немного жалобный напев муэдзина, призывающего правоверных на предвечернюю молитву.

Глава 4. Некоторое время назад…

Комбриг только что вернулся с заставы, откуда руководил сопровождением колонн. И хотя на этот раз проводка прошла без особых приключений, полковник чувствовал себя уставшим, злым и разочарованным в жизни. «Заслушаю замов и в баню. – Мысль о предстоящей парилке немного улучшила настроение. – Сегодня можно и грамм триста на грудь принять. Заслужил. Никого даже не обматерил по-человечески. Не за что было. Всё как по маслу прошло. Можно и четыреста накатить, но не больше. Расслаблюсь – хрен остановлюсь. А завтра надо свежую голову иметь. Впрочем, её завсегда надо «свежей» держать. Сейчас бы на ком-нибудь не сорваться. Видать, старею. Нервы ни к чёрту!». Постаравшись придать лицу спокойное выражение, задал свой «коронный» вопрос:

– Ну, как там у нас? Всё по плану?