Куда уходит детство

Она поставила кошёлку с продуктами на стол и грозно оглядела расшалившихся картёжников. Увидев разбитый цветок на полу, разгневалась:

– А ну марш отседова! Лето на дворе, нечего тут дурака валять. Я вам покажу кузькину мать. Кто цветок разбил?

Она приготовилась отвешивать оплеухи направо и налево, но пацаны ловко поднырнули под её руку и бросились в коридор, так что оплеуха досталась, как всегда, замешкавшемуся в дверях Паньке, и тот с воплем выбежал во двор вслед за более ловкими приятелями.

Дядя Федя дымил на скамеечке перед входом в свою полуподвальную квартиру, наблюдая за расшалившимися вконец пацанами.

Мимо них прошествовали утомлённые загаром Валька с Зойкой, и скрылись в недрах квартиры, не замечая мелюзгу, но и пацанам было не до соседок. Они вошли в раж.

Симак цыкнул слюной в Паньку, но промахнулся и попал в Ваньку. Утеревшись, тот схватился с приятелем биться на кулаках. Остальные с интересом наблюдали, Панька отбежал в сторонку на всякий случай.

Получив от Ваньки удар в скулу, Симак отбежал и стал метать в него камни, один из них попал Ваньке в лицо и он бросился на приятеля, но тут вмешался дядя Федя, как опытный рефери:

– Давайте-ка все в переулок, хватит хулиганить, лучше в лапту сыграйте, или в мяч, больше пользы будет. Кому я сказал?

Его грозный рык возымел действие, и драчуны переместились в переулок…

Ванька потрогал ссадину на щеке и, поморщившись, хотел, было, продолжить схватку, но время для этого было упущено: внимание мальчишек переключилось на прохожих.

Мимо них проходил сосед из Сандулей, и мальчишки поприветствовали взрослого мужика, сняв кепки, один Симак стоял, засунув руки в карманы и не думая снять свою фуражку, за что тут же поплатился.

Сосед треснул ему по затылку, и фуражка сама слетела с головы неучтивого пацана. Симак оторопел от неожиданности и злости.

– Здороваться надо со взрослыми, как полагается, – научил его уму-разуму сосед и Симак сразу же вынул руки из карманов.

Подобрав фуражку, он картинно растопырился, не изменяя своей натуре, и нарочито подобострастно прокричал вслед взрослому обидчику:

– Здрасьте вам, дяденька, извиняйте!

– Так-то лучше будет, – оглянулся на него сосед, не заметив фальши, а Симак горделиво нахлобучил фуражку на место, восстановив пошатнувшийся было авторитет в глазах друзей.

– Панька, за мной, мяч с битами принесём, – скомандовал Васька, и они помчались в дом, оставив приятелей в нетерпении от предстоящих сражений.

Из калитки напротив вышла соседская Наташка.

– Натаха, подь сюда, шестой будешь, – обрадовались наконец-то её появлению пацаны, и девочка недоверчиво приблизилась к ним.

– Теперь порядок, трое на трое махнёмся. Я с Сашкой большим и Васька с нами, а Ванька с Панькой и Натаха с ними, ну держись! – ярился в предвкушении интересной баталии Симак.

Сашка большой критически оглядел девочку, но промолчал. В переулок выбежали со двора Васька с Панькой, и игра началась…

Бабушка вышла из сеней и прислушалась к шуму из переулка: услышав голос внука, улыбнулась и оглянулась на деда, ковыряющегося у верстака. Дед силился строгать по привычке, но получалось у него плохо.

– Иди лучше на солнышке погрейся, отец, – позвала она мужа, с жалостью наблюдая за его усилиями. – Вот силов наберёшься, тогда и строгай себе на здоровье. А пока отдохни, наработался на своём веку-то, поди.

Дед послушно отложил рубанок и тоже показался на дворе. Отдышавшись, присел на табуретку перед окнами и дрожащими руками стал сворачивать козью ножку. Табак просыпался меж пальцев.

– Руки-то будто чужие, совсем не слушаются, – пожаловался он жене.

– Ничего, старый, ещё поживём на свете божьем, – старалась подбодрить его бабушка, но в голосе её уже не было прежней уверенности.

– Антоша с Фирой обещались прийти в гости. Намедни я с Фирой у магазина повстречалась, говорит, придём, давно Иван Яковлевича не видели.

Дед оживился на мгновение, поглядел на огороды.

– Тогда надо пораньше огород-то полить. Пироги поставила?

– Дак с утра ещё, забыл што ли? И бутылку приготовила, всё честь по чести, как полагается, – успокоила она разволновавшегося, было, мужа и тот успокоился, покуривая самокрутку, по привычке.

– Когда помру, они тебе пригодятся, брат твой всё же. Он мужик правильный и хозяйственный, поёт хорошо, стервец. На дочь надежды мало. Зятёк-то не приехал ещё? – вспомнил он о дочери с внуком: – А Ванька где шастает, шельмец эдакий?

– Где ж ему быть-то, в переулке вон в лапту играют. Лутоня наш не торопится домой, Тоська одна-то совсем извелась. Мыслимое ли дело с двумя сыновьями управиться одной, да ещё работает, хозяйство на ней, огородище какой. Прям беда с ними.

– И мы уже обуза, не помощники. Што за жизнь, ети её в дышло, – осерчал, было, на жизнь дед и закашлялся.

Бабушка сердито посмотрела на матершинника, но промолчала. Пошла в дом, по хозяйству. Загремела посудой, разговаривая сама с собой.

А дед осматривал сад, который взращивал и охранял столько лет, огороды, лес за Сурой и в глазах его ширилась печаль, словно он прощался с миром, с которым ему так не хотелось ещё расставаться, но он чувствовал, что придётся скоро, пришло его время…

Ванька в очередной раз запулил мячом в вертлявую Натаху и, наконец-то попал, обрадовавшись. Ребята побросали биты на землю, надоело. Чем бы ещё заняться? Бежать искупаться или ещё поиграть? Ваську осенило:

Он побежал в дом и через мгновение очутился перед друзьями с верёвкой в руках, и старой дореволюционной десяткой. Пацанва заинтересованно сгрудилась вокруг очередного выдумщика…

Но вот все залегли во дворе за забором; Васька держал в руках верёвку, к концу которой была привязана десятка, лежавшая посреди переулка в пыли и зазывно краснеющая, словно невеста на выданье.

Ждали недолго. По переулку вниз спускалась чувашка из соседнего проулка, ведущего в Сандулеи, где она и проживала. Вот она подошла ближе и увидела деньги. Остановившись, испуганно огляделась по сторонам, не веря своему счастью, свалившемуся на неё неизвестно откуда.

Наклонившись, быстро схватила десятку, но Васька был ещё проворнее, и десятка вильнула в сторону, поехав к калитке, за которой прятались озорники.

Раздался гомерический гогот, и чувашка выпрямилась, поняв свою оплошность, смутилась. Так оплошать перед детворой.

– Тётя Мотя, тётя Мотя, что вы трёте между ног, когда идёте?! – загорланил вдруг Ванька, вспомнив слышанную где-то прибаутку. Ребята заржали, и громче всех смеялся Симак, восхищённый Ванькой, тот не унимался:

– Тётя Мотя, киль кунда. Капся пур?

– Пур-пур, – машинально ответила чувашка и, осознав, наконец, происходящее с ней, возмутилась необыкновенно: – Ах, вы, юрамасть! Где велтерен? Я вас, охальники, шайтан вас забери, эпе халь…

Путая русские слова с чувашскими, она огляделась в поисках крапивы: выдернув куст, бросилась, было к калитке, но обидчиков уже и след простыл. Только брошенная десятка застряла в заборе, призывно краснея.

Чувашка повертела десятку в руках и, плюнув с досады, бросила её на землю. Затем поспешила дальше, что-то бормоча по-чувашски и прислушиваясь к крикам разбесившихся хулиганов, доносящимся издалека.

День клонился к вечеру, но мальчишки плавали наперегонки, не зная устали и не думая о времени. Угомонившись, наконец, повылезали на берег, отдыхая и дрожа от холода. Греясь на песочке.

– Здорово ты по-чувашски лопочешь, где научился? – Симаку интересно было знать, остальным тоже.

– Я же в Чебоксарах жил с родителями, там чувашей много.

Удовлетворённые ответом, мальчишки огляделись и вдруг увидели мужчину с женским лицом, пришедшего искупаться. Он разделся и остался в мужских трусах, а на груди его красовался женский лифчик.