Черная голубка

– А я в библиотеке книжку брал, так и называется «Отец и дитя».

– Читала я эту книжку, только она называется «Отцы и дети», и не припомню я, чтобы Тургенев Иван Сергеевич чего-то там о купании младенцев писал.

– Да я не про эту книжку говорю, там другая была.

Вот так, препираясь, они вместе переходили к водным процедурам Андрюсика. Обмакнув свой локоть в воду, Наташа определяла температуру воды, и, если она не соответствовала нужной, Андрей подливал из ковша холодную или горячую и после сам макал свой локоть в корыто, сделав заключение, что вода в норме. На воду клали свёрнутое полотенце, а уж затем укладывали на него сыночка. Ребёнок, разомлев в тёплой воде, улыбался беззубым ртом и дрыгал ножкой. Родители от этого просто визжали, улюлюкали над ним и гугукали. После купания оборачивали Андрюсика фланелевой пелёнкой и приступали к кормлению, на аппетит ребёнка мать не жаловалась, титьку её он опустошал мгновенно. Андрей старший подшучивал:

– Гляди-ка, как приложился и мне ничего не оставил! Да ладно, мне не жалко, расти скорее, догоняй папку, а если молока хватать не будет, подкопим денежек и корову купим, накосим с тобой сена, стог выше дома поставим, залезем на него и паровоз в Алейске увидим.

Наташа, принимая этот разговор за чистую монету, встревала:

– Ну да, не пущу с ребёнком на стог, чтобы он оттуда свалился, ни за что, один лезь.

Сестрица Андрея не упускала возможность влезть в разговор:

– Корову они решили покупать. Кто за ней ходить будет, кто доить вам её станет, на меня надеетесь? Сена он накосит. Да ты хоть раз литовку в руках держал? Нет уж. Сами дитя состряпали, сами и выкармливайте, а я на работе и без вашей коровы выматываюсь. Вы-то в лаборатории сидите, а мне в бурачном цехе ишачить приходится. Прихожу домой – ни рук, ни ног не чувствую, мне отдых нужен, а они – корову.

Андрей ничего на это не ответил, только интенсивно стал трясти погремушкой перед сыном. Наташа промолчала, но подумала: «Вот начни Андрей говорить о том, что не хочет заводить корову, золовка бы сейчас говорила всё наоборот: „Корову покупать не хотите, доить не умеете, а я на что – мне всё равно после работы заняться нечем, а ты, Андрюха, здоровенный какой, тебе только литовкой махать“». Подумала так Наташа, но промолчала. Нужна им была эта корова или не нужна, они сами не знали, просто поговорили и всё. Ссоры в семье не произошло, это была Наташина заслуга, она умела выравнивать отношения с золовкой без ругани.

Через год маленький Андрейка уже бегал и лепетал. Андрей из досточек и фанеры смастерил ему автомобиль-полуторку – грузовик на деревянных колёсах с вместительным кузовом, таким, что Андрейка свободно усаживался туда, а отец за верёвочку катал его по двору, а один раз даже возил в магазин за баранками. Бабушка из Барнаула привезла Андрейке в подарок настоящую куклу, не такую, какую сшила мама из тряпок с нарисованными чернилами глазами, а настоящую, с пластмассовой головой. В общем, жили они не плохо, уверенные в завтрашнем дне, пока не прогремел в репродукторе голос диктора: «Война».

Завыли бабы в посёлке, провожая своих сыновей и мужей на фронт.

Пришёл черёд и Андрея. К тому времени многие женщины овдовели – получили похоронки. В последнюю ночь Наташа не сомкнула глаз. Обняв крепко Андрея, потихоньку плакала: что-то внутри подсказывало ей, что война разлучит их навсегда. Неравнодушной была и золовка, она успокаивала Андрея, обещала быть помощницей для Натальи и хорошей нянькой для Андрейки. Для этого она перейдёт работать в другую смену и, пока Наталья на работе, она будет приглядывать за ребёнком. Уходя на фронт, Андрей обещал почаще писать, но обещанию не пришлось сбыться, за всё время одно письмо только и прислал За это некого было винить – шла война, письма просто не доходили до адресата, пропадая где-то в пути под бомбёжками и обстрелами.

Вначале Наташа, ещё издали завидев почтальона, начинала мысленно проговаривать: «Хоть бы к нашим воротам подошёл, хоть бы с письмецом». Но после того, как похоронки стали приносить чаще, чем письма, она стала бояться почтальона и, завидев его в окно ещё далеко на дороге, начинала бормотать: «Проходи мимо, проходи мимо, забудь к нам дорогу. Никакого письма не надо, был бы только жив. Вот придёт, сам всё расскажет, тогда уж мы с ним наговоримся, он мне на все вопросы ответит».

Почтальон и в самом деле проходил мимо, и от этого на душе у Наташи становилось спокойнее. Она была уверена, что Андрей как-то проявит себя на фронте, совершит подвиг, может, даже самого Гитлера убьёт и вернётся домой с медалью на груди. Тогда они будут сидеть, обнявшись, втроём, а маленький Андрейка будет рассматривать награду и спросит: «Папа, а ты герой?». Папа ответит как всегда скромно: «Я такой же герой, как все солдаты».

Так, мечтая, она продолжала выполнять домашнюю работу, готовила скудный обед и своё старенькое платье перешивала Андрейке на рубашонки. Для него она ничего не жалела. С зарплаты купила ему нарядный, вязанный из овечьей шерсти костюмчик и шапочку с помпоном, носочки и варежки. Таким рукоделием здесь занимались ссыльные эстонцы. Они продавали свои изделия или меняли их на продукты.

К середине зимы закончились в сарае дрова, а взять топливо было негде. Уголь, привезённый в посёлок, предназначался только для котельной завода и ни под каким предлогом не отпускался населению.

Ходила Наташа с золовкой по очереди на реку рубить чащобу. Возродили старый дедовский способ и наладили производство кизяка: перемешивали солому с коровьим навозом, резали на брикеты, высушивали его, и на месте бывших дровяных поленниц выкладывали его стопками. Но вот какое тепло получали они от этого кизяка, даже теплом не назовёшь, так только, чтобы в доме вода в ведре не замёрзла. Дело в том, что печки в домах и квартирах не были приспособлены для такого топлива, плита от колосников находилась высоко, и слабо тлеющий кизяк с трудом нагревал плиту. Кастрюли поменяли на чугунки, они ближе опускались к огню, в другой посуде обед было не сварить. На электроплитку надежды не было, всю мощность со слабенькой электростанции забирал завод, посёлку оставляли только на освещение.

Вслед за холодом пришёл голод. Картошка ещё была в доме, но и та быстро убывала, так как, кроме неё, больше ничего не было. Картофель по нескольку раз сортировали, оставляя самую мелочь на семена, потом стали съедать семенной картофель, оставляя на семена картофельную кожуру. Всем выдали продуктовые и хлебные карточки. Но хлеб в пекарне не выпекался, выдавали мукой по четыреста граммов на человека. На продуктовых полках магазина мышь повесилась: ни крупы, ни консервов, всё как будто метлой вымели.

С нетерпеньем ждали лета. Оно пришло, и народ немного ожил. Открылись у всех кулинарные способности, щи варили из крапивы и лебеды, готовили грибы, которые раньше не считались съедобными, в общем, было уже, чем червячка заморить.

У семейства Ищуков в огороде выросла большая тыква, и у золовки пропал сон. Под её подозрение попали четыре пацана с девчонкой, дети теплотехника, живущие неподалёку в казённой квартире. Эти хулиганы, как ей казалось, положили на тыкву глаз и могли её украсть. На любой шорох и шум она подскакивала, бежала к окну или сразу на крыльцо, всматривалась в темноту и кричала в огород:

– Вижу вас, стервецы!

Миловал Господь, тыква до осени осталась не тронутой. Потом её парили и раз десять варили вкусную кашу. С дровами вот только проблема никак не решалась. Географически посёлок находился в степном регионе, и надеяться на то, что полынь вырастит размером с дерево, было бесполезно.

Наташе пришла идея разобрать стайку на дрова, так уже сделали многие. Вот только загвоздка – золовка не согласится. Она всегда была против каких-либо предложений, которые поступали от невестки. На этом и решила сыграть Наташа.

Виделись они с золовкой, слава богу, редко, потому как работали в разные смены. Когда Наташа на работе, золовка дома с Андрейкой, ну а потом – наоборот. И вот когда состоялась у них мимолётная встреча, Наташа сказала так, между прочим:

Сегодня начальница моя, Инна Николаевна сказала: «Разберите вы свою стайку на дрова». А я ей: «Ни за что, этот сарайчик Андреем построенный и не мне его ломать».

Золовка ответила, как отрезала:

– Да я его сама завтра же к чертям собачьим сломаю, ни свиньи, ни коровы нет, зачем она нужна? Или сама собралась в ней жить? Не переживай, после войны он тебе еще лучше построит. Пока поживи у меня.

И ведь сдержала же слово, на следующий день вместо стайки лежала куча дров. Всю осень занимались заготовкой продуктов, в кадке засолили огурцы, засыпали в подполье картофель, насушили веники из разных трав, ягод и шиповника – заваривать из них зимой чай.

Зима пройдёт, там и война закончится и всё у нас будет заживём лучше прежнего. Не только Наташа так думала все верили в скорую победу.

Под Новый год Наташа, придя со смены домой, на столе увидела раскрытое письмо – солдатский треугольник. Подошла к нему осторожно и, узнав знакомый почерк, схватила его. Прочитала с жадностью первые строки: «Родные мои Наташенька и Андрейка». Наташа не сдержалась и заплакала. Слёзы застлали ей глаза, и она не смогла читать дальше, пока полностью не выплакалась. Из письма узнала, что у него всё в порядке, получил в бою небольшую царапину. Прочитав эти слова, Наташа вслух прокомментировала:

– Это он врёт, не хочет нас расстраивать, наверняка было тяжёлое ранение. – И опять всхлипнула. Письмо заканчивалось словами: «Вернусь с победой!».

Наташа снова ответила вслух:

– Ждём тебя, миленький, ждём.

Потом заново перечитала письмо, затем посадила к себе на колени сыночка и прочла ему, комментируя каждую строчку.

– Вот слушай, что пишет, любит он нас. Оказывается, герой он у нас с тобой, соскучился он по нам, переживает за нас. Он, наверно, думает, что мы не переживаем.

На следующий день она не раз перечитывала письмо всем на работе. Это письмо всё время было при ней и через три дня было порядком измято и зацеловано.

Наступил февраль, и, как обычно, начались бураны, но в этот буран снег был настолько плотным, что на вытянутой руке не было видно рукавицы. Несмотря на такой разгул стихии, работа на заводе не прекращалась, всё шло своим чередом. В обязанности сменного химика входило не только находиться в лаборатории, но и контролировать работу в цехе. Проходя мимо жестяного барабана, через который транспортировался сахарный песок для расфасовки его в мешки, Наташа задержалась, наблюдая за рабочим, который обколачивал деревянным молотком стенки барабана снаружи, отбивая от них прилипший изнутри сахар. Из горловины барабана выпал ей под ноги слипшийся комок сахарного песка. По санитарным правилам сахар, поднятый с пола, не должен идти на расфасовку, а подлежал вторичной переработке. Наташа подняла комок и положила его в карман халата, в рабочей суете забыв о нём. В конце смены, собираясь домой, поверх халата надела пальто и пошла на проходную.

В тот день на проходной вместе с вахтёром дежурил Афоня. Это был толстенный мужик лет тридцати с вечно брезгливым выражением на красном лице, от которого всё время пахло бражкой. Ну, с сахаром понятно, он его явно не выписывал, но где доставал дрожжи, история об этом умалчивает, как умалчивает и о том, почему он не на фронте. В посёлке его не любили и никто никогда не называл его полным именем – Афанасий. Даже для своих подчинённых он был просто Афоня. Из-за нехватки мужчин на производстве он занимал две должности: начальник пожарной охраны и начальник караула. Навалившись на стену, он снизу доверху ощупывал глазами выходящих через проходную работников. При виде Наташи у него загорелся глаз, как у охотника. По всей видимости, он её поджидал.

– Ищук! – окликнул он её. – Подойди-ка сюда, расстегни пальтишко.

Наташа, не ведая за собой греха, послушно расстегнула пуговицы на пальто.

– А что это у нас оттопыривается в кармане? А ну выкладывай на стол.

Наташу словно прострелило молнией, она вспомнила про сахар, поднятый из-под барабана. Кровь прилила к лицу. Она не знала, что говорить в своё оправдание и, раскрыв широко глаза, стала повторять:

– Как же так, как же так, я не специально, у меня вылетело из головы.

– Пошли в дежурку. – Указав пальцем на двух проходящих мимо работниц, Афоня скомандовал: – Понятые за мной, протокол составлять будем. Клади, воровка, сахар на весы

– Наташа онемевшей рукой выложила сахар на чашу весов. Афоня, заполняя протокол, глянул на весы.

Так, значит, и запишем – сто двадцать грамм. Ты знаешь, воровка, почём нынче сахарок? Сто двадцать грамм на двенадцать лет лагерей потянут. Окажешься на Колыме, передай привет от меня тамошнему начальству. Распишись вот тут, и вы, свидетели, расписывайтесь.

Все поставили свои подписи в указанном месте.

– Идите все по домам, а за тобой, как буран закончится, конвой приедет.

Наташа вышла в проходную. Ей не верилось, что это произошло с ней. «Может быть, это просто страшный сон, и я проснусь, и ничего такого не было», – думала она.