Дети войны. Чёрная быль

– Будьте вы прокляты!

– Вы прокляты!

– Вот и наступила для нас жестокая тишина, – тихо произнёс дедушка, когда мы вернулись в дом после того, как крытая брезентом машина скрылась в конце села по дороге, ведущей в сторону Чернобыля.

Тётя Кристина подошла к образам, и долго стояла, молясь, а я кричал так громко, что дедушка и Кристина испугались. Заговорил только на пятый день.

– И первое твое слово было «мама», – сказал дедушка.

Всю жизнь я храню в своей памяти мельчайшие подробности того дня, несмотря на то, что мои глаза застилали слёзы и я видел и слышал всё происходящее, словно в тумане, наполненном страхом и отчаянием.

Пройдут годы, и моя сестра Ядвига дополнит мою память своим рассказом о том, что стало с отцом и матерью и как она осталась жива.

Война

Мы все: дедушка, Кристина и я – сидим в погребе, тесно прижавшись друг к другу. Я на руках у тёти Кристины, слышу, как стучит её сердце. Сверху на головы нам сыпется песок, грохочут взрывы.

Наверху война…

Когда над селом пролетают самолёты, в большой комнате трясётся шкаф, в буфете звенят тарелки. И всё же по улице ходят люди, в небе светит солнце, летают птицы. Во дворах коровы, гуси, куры.

Жизнь идёт своим чередом.

Проходили дни, недели. Красная армия отступала. Солдаты шли по улице, измождённые, хмурые. За солдатами на машинах ехали военные в синих фуражках и синих галифе. Возле домов они спешно высаживались, заходили во все дворы. Забирали мешки с мукой, картошку, капусту.

– Берём для нужд Красной армии, – сурово сказал офицер вышедшим из дома дедушке и Кристине. – Открывайте сарай!

Солдаты выводили лошадь к стоящей во дворе телеге.

– Вы уходите, немцы придут! Кто же нас защищать будет? И как же мы без лошади? – пыталась уговорить офицера Кристина.

– Немцы вас не тронут, а мы скоро вернёмся, – резко ответил он и, оттолкнув её локтем, закричал с явной угрозой:

– Вам понятно, гражданка! Идите в дом и не высовывайтесь, пока мы не закончим!

Закончили они быстро. Забрали из сарая всё, что увидели. Свинью и поросят забили прямо в сарае, уложили на телегу. Уезжали, оставив дворы сельчан опустошёнными. Как оказалось, на целых три года…

– Это же энкавэдэ, от них ничего не спрячешь!

– Скорее пулю в лоб получишь! – возмущались люди.

– Когда немцы придут, забирать уже будет нечего, – вздыхали женщины.

Конечно, прошедший голодомор научил людей прятать всё самое необходимое подальше и поглубже. Люди делали погреба не во дворах своих, а за селом – в поле, на лугу, в торфяниках. Маскировали свои схроны так, что порой сами с трудом находили своё добро.

В небе больше не гудят самолёты, а если и гудят, то где-то совсем в стороне и очень высоко в небе.

– На Киев летят, – уверенно говорит дедушка.

Мы больше не прячемся в погребе. О войне напоминают растянувшиеся по вспаханной земле гусеницы «разутого» немецкого танка, зловеще поблёскивающие даже в пасмурную погоду. Сам танк с черно-белыми крестами на башне серой громадой застыл за огородом.

– Как жить теперь, что с нами со всеми будет? Немец править будет? Или Советы вернутся?

– Хотите, чтоб Советы вернулись! Вспомните, сколько поляков они отправили в Сибирь! Живыми никто не вернулся!

– Как же, один вернулся – Сильвестр Жаховский.

– И тот прожил всего месяц, умер от чахотки!

– А голодомор забыли?! Сколько людей похоронили!

– А Казимира Стаховского, Ганну, жену его, дочь Ядвигу! Как запихивали прикладами в свою душегубку?!

– И увезли в Чернобыль! Боже, спаси их души!

Такие разговоры вели между собой люди на селе.

Советская власть была где-то далеко, но никто не жалел о ней. Она для всех была символом горя, страданий, бедности, голода, страха и смерти.

Немцы, кто они

Немцы в селе появились неожиданно. Почему-то было совсем нестрашно. Первыми ехали мотоциклисты. Следом – легковая машина с откидным верхом, и позади – грузовая с солдатами. На середине улицы, напротив сельсовета, колонна остановилась. Люди стали выходить из своих дворов, с любопытством, без страха разглядывали немцев, негромко переговаривались. Из легковой машины вышел офицер в красивой форме. Сняв фуражку с высокой тульей, передал её подбежавшему солдату-шоферу. Офицер потянулся, присел на полусогнутых ногах, весело посматривая на сельчан. Мужчина в гражданском костюме, приехавший вместе с офицером в легковой машине, что-то стал ему говорить. Они громко засмеялись. Офицер снял с руки перчатку и помахал ею в сторону сельчан, приглашая их подойти поближе:

– Комм! Ко-о-омм!

Мужчина в гражданском, приветливо улыбаясь, подошёл ближе к сельчанам:

– Я, уполномоченный бургомистра по вашему району, хочу от имени бургомистра и военного коменданта передать, – голос его стал громче: – Доблестная германская армия пришла освободить вас навсегда от большевистского рабства! Дать возможность каждому из вас жить и трудиться во благо своей семьи! Трудиться на собственной земле, не боясь быть порабощенными кровавым тираном Сталиным!

Сельчане слушали, молча переглядывались.

– Сейчас мы с господином комендантом познакомим вас со старостой, который будет представлять ваши интересы перед новой властью.

В это время из коляски одного из мотоциклов выбрался пожилой мужчина в сером пиджаке и таких же брюках, заправленных в сапоги. Подойдя к немецкому офицеру, он слегка поклонился и неожиданно громким голосом произнес:

– Драпая от доблестной германской армии, Советы забрали у вас последнее, обрекая на верный голод! Но отныне вы будете трудиться на своей земле! А германская армия и наша доблестная украинская полиция будут для вас надёжной защитой! Я обещаю честно и бескорыстно защищать ваши права и обязанности перед новой властью, теперь нашей с вами властью!

Произнеся эти слова, мужчина встал рядом с уполномоченным бургомистра.

– Это же сам Адам Сушкевич!

– Бывший председатель сельсовета!

Прозвучали в толпе громкие голоса.

– Его же арестовали энкавэдэ в тридцать седьмом!

– Ну да, за вредительство!