Чернобыль – полынь горькая

На закате ходит парень,
Возле дома моего…

Каждое утро обливаются холодной водой из колодца. Выхватывают друг у друга ведро с водой, бегают по двору, громко кричат что-то на немецком. Мы с Тадеушем, сыном нашего соседа, наблюдаем за ними, лежа на сеновале в хлеву.

Продукты для немцев привозят из города, но Курт и Ганс просят Кристину варить им борщ. Долго потом выговаривают:

– Пасипо, Кристин! Порш карашо! Гут!

Кристине дают тушёнку, а мне шоколадку. Она убирает их комнату и я могу войти и посмотреть. Там всё аккуратно разложено. На этажерке фотографии двух женщин, наверное их жёны. В Шкафу висят мундиры с красивыми нашивками и приятно пахнет.

Когда Курт или Ганс выезжают на грузовике в город, то приглашают сельчан. Подсаживая их в кузов, приветливо улыбаются. Из города сельчане возвращаются к концу дня на том же грузовике. Курт помогает им высаживаться из кузова и весело смеётся, подхватывая женщин. На следующий день две женщины приносят им сметану и молоко. Курт и Ганс радуются угощениям и выносят женщинам консервы, сахар, спички, сигареты – то, чего у них нет.

В саду под старой грушей-дичкой стоит деревянный стол. Дедушка на нём готовит себе табак для трубки. Я стою рядом и наблюдаю.

Вначале дедушка укладывает подсушенные листья табака, потом мелко нарезает их и сгребает со стола в туесок из бересты. Затем нарезает мелко корешки от листьев и тоже высыпает в туесок.

К столу подошли Курт и Ганс и с интересом смотрят, как дедушка готовит табак. Дедушка что-то сказал по-немеци и Ганс пошел к дому, смеясь и произнося какие-то слова. Через минуту он вернулся с газетой в руке и протянул её. Дедушка не спеша оторвал квадратик. Аккуратно разглаживая его, насыпал щепотку табака. Зажимая пальцами, послюнявив – завернул в трубочку. Достал спички и, прикурив, с наслаждением стал затягиваться. Потом протянул самокрутку Гансу. Тот осторожно взял её и тоже затянулся. Вдруг глаза его закатились, он громко закашлял и тут же вернул самокрутку. Дедушка, весело щурясь, затягивался и выпускал дым прямо на Ганса, глядя на его изумлённое лицо. Ганс, кашляя и вытирая слёзы, восклицал что-то на немецком Курту. Оба громко хохотали, показывая пальцами на дедушку.

– Тебе, чёртов немец, не понять, что такое настоящий табак, – сказал дедушка.

Когда пришла пора убирать урожай, всем селом вышли в поле, чтобы успеть к дождям. Кристина и дедушка взяли меня с собой.

Неожиданно, в поле на своих битюгах-тяжеловозах приехали Курт и Ганс с солдатами. Они свозили снопы к молотилке, работали вместе с сельчанами на току. Вечером, тут же на току устроили танцы под гармошку.

Вскоре Курт и Ганс со своими солдатами закончили работы. Вывезли всю брошенную технику на станцию, разминировали поле. Уезжали из села совсем рано, но во дворах уже собрались люди.

Курт и Ганс вышли из машины и, сняв пилотки, молча смотрели на собравшихся людей. Люди тоже молча смотрели на чужих солдат и не расходились, пока машины не скрылись за селом.

Нам Курт и Ганс оставили патефон и одну пластинку. На конверте пластинки была надпись:

«Спасипо, Кристин»

Кристина достаёт из конверта пластинку, которую всегда слушали Курт и Ганс. Заводит ручкой патефон. Слова непонятные мне, да мне и не нужно. Звучит мелодия от которой сжимается в груди, а глаза застилают слёзы и мне почему-то всех жалко.

Пластинка перестаёт вращаться и я прошу:

– Поставь ещё, тётя Кристина, мне она так нравится!

– Нет, Бронек, эту песню ты должен забыть. Нельзя нам её слушать, её слушали немцы, а нам нельзя. Соседи услышат и тогда…

В это время в сенях раздался стук и чьи-то шаги. Звякнула лямка в дверях и вошла соседка Марыся Ковальска.