Чернобыль – полынь горькая

– Ну и кто же победил? – спрашивает дедушка, встречая меня у порога нашего дома.

– Польские уланы! И я был уланом, – отвечаю с гордостью, а потом спрашиваю:

– Дедушка, мой отец тоже был польским уланом?

– Был, внучек, только давно – ещё в двадцатые годы. Тогда конница маршала Тухачевского прорвалась к Варшаве и красные хотели захватить Польшу. Вот польские уланы и спасли её. Твои мама с отцом жили во Львове. Там была Польша, – вздыхает дедушка.

– Расскажи мне, как мой отец защищал Польшу от красных? Ну расскажи, дедушка.

– Когда-нибудь, внучек, расскажу. Сейчас не время, – ответил дедушка потирая слезящиеся глаза.

Я долго не мог уснуть. Сквозь окно пробивался тусклый свет, по стенам шевелились тени. Мне они казались польскими уланами. Среди них с саблей в руке мой отец. Он сражался с красными всадниками. Кони у всадников тоже красные. Изо рта во все стороны разлетаются красные искры… Мне страшно, и я кричу.

Ко мне подбегает мать.

Дни и ночи проходят одни за другими. Слагаются в недели, месяцы. В тот год выдался богатый урожай жита. Убирать выезжали всей семьёй, собирались с раннего утра.

– Бронека возьмём с собой или оставим с дедушкой? – спросила Ядвига у отца.

– Как же я буду без помощника, – улыбается отец, берёт меня на руки.

– Будешь помогать, сынок?

– Буду! Ещё как буду! – радуюсь я, прижимаясь к отцу.

На ржаном поле мать усаживает меня на разостланном рядне возле копны, сложенной из снопов. Ставит возле меня кошёлки.

– Тут еда наша. Стереги от птичек, дорогой ты наш помощник.

Мне хорошо видно, как мать ловко взмахивая серпом, подминает густые стебли ржи. Ядвига, сдвинув на лоб запыленную белую косынку, не отстаёт от неё. Отец вместе с Антоном вяжут снопы и укладывают «колодцем» в копу.

Сверху укрывают копу снопом потолще, словно шатром, раздвинув щетинистые нижние стебли.

К вечеру, уставшие и счастливые собираемся домой. Отец рассаживает нас в телеге на пахучее сено покрытое разноцветной дерюжкой. Ядвига и мать держат в руках кошёлки. Меня отец усаживает рядом с собой, на передке телеги. Одной рукой обнимает меня, прижимая к себе, в другую берёт вожжи.

Вороные бегут ровно, фыркая и встряхивая гривами от назойливых мух. Я с восторгом смотрю, как сверкающие на солнце подковы глотают убегающую из-под копыт дорогу.

Дома нас встречал дедушка. Въезжая во двор, замечаем на небе чёрную тучу громко каркающих ворон. Их так много, что даже неба не видно.

– Опять вороньи тучи. И всегда с одной стороны, от Черно?быля, жди беды, – говорит мать ставя на землю кошёлку.

Ядвига, не отрываясь, смотрит на небо:

– С тех пор, как мы переехали сюда из Львова только и слышу: Черно?быль – беда. Черно?быль, жди беды… Почему этот город называют Черно?былем? Чернобы?ль – это же трава, полынь. Какой беды оттуда можно ждать, до Черно?быля сорок километров. Рассказывают какие-то небылицы, да ещё и крестятся при этом.

Ядвига подошла к дедушке, положила ему руки на худенькие плечи.

– Может Вы, дедушка, знаете, про какую такую беду говорят на селе?

Дедушка раскуривал свою трубку и, поглядывая на вороньи тучи, задумчиво проговорил:

– В тех местах издавна живёт легенда, а может и быль. Жили там хорошие люди долго и счастливо, много веков жили. А потом пришли плохие и случилась большая беда – все погибли. В народе она живёт как «ЧЁРНАЯ БЫЛЬ».

Я хорошо помню, что моя душа в тот момент была встревожена чем-то неведомым, пугающим…

Польская дорога

Они приехали в село на рассвете. Машина, крытая брезентом, остановилась напротив нашего дома. Из неё вышли двое солдат и офицер в синих галифе и синей фуражке со звездой.

Ядвига с матерью развешивали бельё на верёвках. Я стоял у корыта, в котором было сложено бельё и видел, как офицер говорил что-то солдатам, показывая на наш дом. Побежал к отцу. Отец и дедушка смотрели в окно. Они всё видели. Отец взял меня на руки, стал ходить по комнате. Встревоженные вбежали Ядвига с матерью. Отец сказал им:

– Что бы со мной ни случилось – берегите себя.

Дедушка подошёл к отцу, тихо произнес:

– Вот и до нас добрались, сынок.

Дверь распахнулась, вошли двое солдат и офицер. Он расстегнул висящую через плечо сумку, достал из неё лист бумаги, громко произнёс:

– Я – уполномоченный НКВД! Сообщаю, что вы гражданин Стаховский арестованы, как враг советской власти и будете отправлены в лагерь для военнопленных польской армии, воевавших против нашего народа. Вы тоже, – он резко развернулся к матери и Ядвиге, – отправитесь в лагерь, как члены семьи врага народа.

Затем толкнул сапогом дверь в нашу с Антоном комнату.

– Вижу, не все дома. Ну да ничего, подберём позже. Как видишь, никуда твоим сыновьям от нас не скрыться, – зловеще ухмыляясь, добавил, – Роману Стаховскому тоже, до него уже подошла очередь. Дедушка при этих словах вздрогнул и опустился на лавку у стены.

Задержав взгляд на мне, сказал дедушке:

– Заберёте мальца к себе. Потом о нём позаботится Советская власть.

Его бесцветные близко посаженные глаза выражали злобу и торжество. Из-под козырька синей фуражки выглядывал низкий лоб и рыжие кустистые брови. Он подошёл к сундуку и рывком поднял крышку. Заглянув во внутрь, стал выбрасывать на пол всё, что было в сундуке, намеренно становясь сапогами на чистое бельё, одежду. Неожиданно лицо его злорадно исказилось. В руке оказалась конфедератка.

– Пан застемповый надеялся, что ещё пригодится, – злобно произнёс уполномоченный. А ведь действительно пригодилась. Ты её сейчас оденешь и в путь-дорогу! Это будет твоя последняя польская дорога в твоё светлое будущее!

Солдаты стояли у двери ведущей в сени, прислонив винтовки к стене, наблюдая за действиями своего начальника.

– Фролов! Выйди во двор, осмотри гумно, сараи. Проверь там всё, – приказал уполномоченный одному из солдат. Солдат, что поменьше ростом, взяв винтовку вышел. Со двора послышались рычания и громкий лай Волчка.

– Еременко! Выйди и успокой пса, – приказал уполномоченный другому солдату, добавил в спину:

– Успокой навсегда! И смотри, чтоб никто из соседей не подходили к дому.

Через минуту во дворе раздался выстрел и жалобный визг Волчка. Потом наступила тишина.

– Собака тоже оказалась «врагом народа, – взглянув с презрением на уполномоченного сказала Ядвига

– Отпустите жену и дочку. Меня можете забрать и делать со мной всё, что вам приказали, – сказал отец, застегивая верхнюю пуговицу на своей полотняной сорочке.

– Умный, значит. Знаешь даже что нам приказано, – уполномоченный достал из кармана галифе портсигар, вынул папиросу. Прикурив от зажигалки, подошёл вплотную к отцу. Выпустив изо рта дым прямо ему в лицо, произнес ехидно: