Рассказы не про всё

Учительница не соглашалась пойти к председателю еще раз, но Бабаня, настроенная решительно, сломила ее сопротивление, и они, поддерживая друг друга, стали подниматься на ступеньки сельсовета.

Председатель, едва увидев Бабаню в дверях своего кабинета, тут же вскочил ей на встречу, но заметив за ее спиной Евгению Петровну, сменил приветливую улыбку на озабоченность и серьезность. Говорить он ей не дал, тут же заверил, что немедленно снег у калитки Евгении Петровны расчистят, что он уже дал на это распоряжение. В доказательство своих слов он вернулся к столу, поднял трубку с красного телефона и потряс ею в воздухе, будто хотел именно оттуда вытрясти нужного работника с лопатой. Обе женщины, довольные собой, вышли из кабинета председателя и еще какое-то время разговаривали в коридоре администрации.

– Дочка к себе звала на зиму. Да не поехала я, что молодым мешаться.

– Давно не была ведь она у вас. Умница, и муж хороший…

– Весной обещают приехать, как у детей каникулы начнутся. Как вы, Бабаня, поживаете? Спасибо, что помогли.

– Все хорошо. Что у меня старухи может быть? Все одно и то же. Живем, картошку жуем… Ой! Картошка! – она вспомнила про включенный газ.

Когда, запыхавшись, вернулась домой, то услышала шипение из кухни. Последняя вода докипала под разварившейся картошкой, но она была еще вполне кондиционной, для еды годилась. Выключив газ, Бабаня, не раздеваясь, тут же рядом с плитой села на табурет. Она посмотрела на ковшик с дрожжами, стоявший на столе и придвинутый к теплой батарее, и опять же вслух пошутила: «Воды добавить, и готова брага…» Смех ее получился негромкий и короткий. «Если кто с улицы услышит, решит, что старуха совсем спятила, – подумала она и вытянула на столе свои большие корявые руки со вздутыми венами. – Завтра новый пирог затею…»

Тополиный пух

(из дневника)

…Сегодня произошло странное. Навстречу шла девушка и мне улыбнулась. Я сразу подумал, что вот в такую девушку я смог бы влюбиться. Оглянулся на нее и увидел, как она тоже оглянулась. Она была очень красивой…

…Сегодня сдал последний экзамен. Первый курс позади. Но отчего-то ничему не рад, а тоска снова накрыла с головой. Вдруг вспомнилась та девушка в белом платье, что улыбнулась мне тогда, целый год назад. Тогда было очень жарко, а тополиный пух кружил вокруг словно снег…

…Эта новогодняя ночь удивительна. Что себя обманывать и тянуть свое же не бесконечное время, мне уже пора. Она правда мила и, наверное, надо делать ей предложение. Лучше я уже все равно вряд ли кого встречу. Да, решился. Самому смешно от этого напавшего и заставшего меня врасплох настроения: снег, ночь, новый год, тишина и торжественность. Все банально, но почему-то приятно и слегка грустно. Пытаюсь понять, отчего. А снег сегодня удивителен – он точно такой, каким был тот сумасшедший тополиный пух, когда я увидел ту девушку. Она была в белом платье с воланом, и у нее были изумрудные глаза. Она тогда оглянулась и смотрела на меня дольше, чем это было можно. Она улыбалась. Как хорошо я помню этот взгляд…

…У дочери взгляд как у той девушки. Хотя глаза совсем не похожи…

…Сегодня шел по бульвару там, где встретил ту девушку. Сразу всплыли в памяти ощущения и то настроение. Она шла здесь, и вот именно в этом месте, где асфальт неровный и сейчас, оглянулась на меня и смотрела в мои глаза с легкой, задорной и такой ласковой улыбкой. Волна нежности оттуда, из дальних лет, снова согрела. Солнечные волосы в беспорядочных кудряшках, бледная розовость щек, тонкий нос и удивительные глаза. Еще она держала что-то в руках, размахивала…

…Пора, пора решиться и что-то менять. Эту чертову работу, на которую хожу бесконечно и ничего не добился, эту конуру в общежитии вместо квартиры, эту свою так называемую «семейную жизнь». Если нельзя все поменять сразу, то хотя бы что-то. Если что-то одно изменить, ведь сразу же неизбежно изменится и все остальное, это обязательно. Всегда, сколько себя помню, подгонял себя подобными размышлениями – уговорами: пора что-то менять, предпринять, изменить, решиться, но всегда менялось что-то само или совсем не по моей инициативе, а чьей-то, а я, как обычно, следую за этой чужой, внешней волей. Признавать это не очень приятно, но это так, так. А может, и нет? Виной всему хандра, она всегда достает меня неожиданно. Никто же не сомневается в моих способностях, профессионализме и порядочности. Да, порядочность… засунуть бы ее куда-нибудь… И порядочность моя – обман. Трусость и обман.

Как она была прекрасна в этом голубом ясном небе в облаке тополиного пуха! Волосы ее разлетались, и в них путались эти пушинки, а она улыбалась и смотрела на меня. Еще она размахивала большой папкой с нотами и, наверное, напевала себе какую-то удивительно замечательную мелодию. Мне даже кажется, что я сам слышал эту мелодию, она тогда тоже доносилась до меня, и поэтому я оглянулся, и она видела, что я слушаю ее музыку. На асфальте пух лежал легким налетом, и от ее движения он расступался, разлетался и скатывался в маленькие прозрачные рулончики. Как было радостно…

…Вот и все. Наверное, это надо было сделать давно, но дочь… Для нее папа тогда многое значил, тогда… Не смог бы я оставить мою ласковую девочку. Как бы и кем бы я сам был без нее? А теперь у нее муж, и папа давно не рядом. Все разбежались. И не надо ныть, сам стремился к этому – к свободе, к спокойствию и равновесию. Быть самим собой и не подстраиваться ни под кого. Теперь все сам. Привыкну. Надо делать дело. Горит же в голове тот, уже почти забытый, огонек из юности, он все тот же, в задумках и мечтах, и руки чешутся. Наверстаю. Такой вот седой юноша со взором горящим.

В тот дальний летний день, когда пух ореолом волшебного вихря указал мне ту девушку, я был таким же. Видела бы она меня сейчас, уверен, что узнала бы. И я бы ее узнал, глаза, роняющие лучи, волосы облаком… У нее была крохотная, едва заметная родинка над левой бровью, и когда она мне улыбалась, эта родинка дрогнула вверх… Чистый открытый лоб и прилипающие к нему тополиные пушинки. Тогда казалось, что весь мир остановился, замер вокруг нас и мерцал словно мираж в знойном воздухе, а мы стояли и улыбались не просто друг другу, а нам обоим, как единому. Такая родная ее ласковая улыбка, губы, пересохшие от жары… Руки – тонкие и совсем не загорелые, а розовые и словно светящиеся собственным светом. На ладони у нее осталась красная полоса от веревочной ручки папки с нотами, когда она переложила ее в другую руку, и все так же продолжала ею размахивать. Да, еще из папки доносилась только нам двоим слышимая мелодия. Я никогда после не слышал эту мелодию, но хорошо ее помню – музыка радости, торжества и легкой грусти одновременно, музыка танца и полета. Казалось, что она даже чуть пританцовывала, но нет, она замерла на миг, когда обернулась и улыбалась, просто ее высокие ноги, изумительно красивые даже под длинным белым платьем, выдавали безудержную энергию молодости, так что казалось, что она танцует всегда, что это единственно для нее возможное состояние. Красные туфли – лодочки с ремешком вокруг щиколотки, они были уже не новые, но очень шли ей. Как-то давно, когда дочка еще заканчивала школу, я увидел точно такие же лодочки в окне-витрине и не удержался, купил их. Дочке они не подошли, а жена косилась на меня как на идиота. Почему-то я никак не могу найти портрет – фотографию или картинку, – похожий на нее, мою девушку из далекого жаркого июня…

… Почти забыл я про свой дневник. Сегодня должен сделать в нем последнюю запись. Завершить, а то останется незамкнуто. А потом я его сожгу. Долго придумывал, как сжечь дневник, непросто, оказывается. Они вряд ли догадываются, что я сам смог сесть за стол и еще способен писать, значит, и с этим справлюсь – сожгу. Сегодня жарко. С кровати было видно, как кружит белый пух. Его в этом году особенно много, столько никогда не было. Только в то лето, когда она шла ко мне и улыбалась. Через открытое окно пух залетает в комнату и его уже много здесь, но ни одна пушинка так и не упала ко мне на кровать. Мне кажется, что внизу за окном под этим снегопадом стоит она. Стоит и улыбается, ждет меня. Поэтому я поднялся посмотреть на нее.

Отдых дикарями

…За поворотом открывался новый вид, еще более неожиданный и яркий. Усталость как рукой сняло. Ехать было весело, словно и не было позади более трех тысяч километров пути, а они только вот сейчас, в предгорьях Алтая, и начали свое путешествие. Гор долго не было видно, тянулись поля, мелькал лес. Потом голубые зубцы стало видно где-то далеко впереди, но за деревней Сростки, сразу за небольшим поворотом, вдруг появилось ощущение, что они уже в горах. Разговор зашел о том, какие они все-таки молодцы – решились на эту поездку, и что друзья их Скворцовы пожалеют, что не поехали с ними.

– Двумя машинами, может, и хуже бы было – поджидали бы друг друга. А так сами по себе, – сказала Ира.

– В паре было бы спокойнее – мало ли что в дороге. Но пока все нормально, то одним, конечно, проще, – Матвей добавил газ, впереди был прямой участок отличной дороги. Рядом за деревьями угадывалась большая река.

– Да-а! Обзавидуются Скворцовы, когда им фото покажем. Смотри, какая красотища.

– Они будут делать вид, что им интересно и радуются за нас, а сами… Это Ленка всё, без моря она, видите ли, не может. В купальнике пофорсить хочет.

– На море теперь как раз лучше зимой летать, а летом у себя, по родным просторам… Но я думаю, что не из-за этого они не поехали, просто Серега поленился несколько дней за рулем сидеть.

– Давай им какой-нибудь подарок привезем, что-нибудь особенное отсюда, из гор, чтобы офигели.

– И чего мы им купим? Мед, орехи, лапти?

– Не знаю. Что-нибудь увидим необычное, рынок будет где-нибудь, попадется обязательно. Купим на что глаз ляжет. У меня так всегда бывает. Помнишь, как в Испании – у всех одно и то же, а я увидела тот колокольчик на блошином рынке, и всё, на него запала, а потом все спрашивали, где я такое чудо откопала. В путешествии всегда должны быть неожиданности.

– Скоро будет Горно-Алтайск. По навигатору он не по трассе, чуть в стороне.

– Ну и бог с ним. Давай не будем останавливаться. Хочется быстрее в настоящие горы, чтобы скалы, тайга и река шумела.

Москвичи, Матвей и его жена Ирина, любили путешествовать на машине. В это лето у них был запланирован Алтай. Отпуск тщательно продумывался всю зиму, покупалось недостающее снаряжение и изучался маршрут. По вечерам они часто, сидя обнявшись, разглядывали в гугле, подробно, с фотографиями и видео, Катунь, Телецкое озеро, извилистый Чуйский тракт; читали форумы и выбирали места, где будет протекать их активный отдых. Решено было, что сначала они проедут вдоль Катуни до села с загадочным названием Элекмонар, останавливаясь в самых живописных местах, затем вернутся на Чуйский тракт и от него доедут до Тюнгура – места, где дорога заканчивается. Там остановятся на турбазе и неделю проведут в горах в окрестностях Белухи. На саму вершину они не собирались, но готовы были примкнуть к какой-нибудь группе, чтобы увидеть хотя бы издалека легендарную гору. Ирина увлекалась эзотерикой, рериховским учением, картинами и по дороге рассказывала мужу про музей Рериха в селе, где до сих пор живут староверы и куда им непременно надо будет заехать. На обратном пути они хотели заглянуть на Телецкое озеро и сравнить его с Байкалом, на котором они были два года назад, им говорили, что озера похожи. Все путешествие должно было уместиться в три недели. Еще неделю от отпуска они оставляли в резерве, чтобы успеть дома в Москве какие-то дела сделать, побывать в Рамено на даче у родителей, например. Строго по дням свой маршрут не расписывали, по опыту они знали, что в этом нет необходимости. Находиться в свободном полете был особенный кайф. Теперь их замысел блестяще осуществлялся.