Бешеный волк (сборник)

– В любом случае, – подтвердил я, совсем не думая в этот момент о том, какими именно бывают случаи.

– Между прочим, – продолжал Плавский, – Она не берет ни каких «откатов».

И вообще, взяток не берет.

– А почему она не берет взяток? – спросил я.

– Ничего себе, страну мы создали, если один интеллигент спрашивает другого, почему его знакомые не берут взяток?..

Виктор Михайлович замолчал, перестраиваясь из левого ряда в правый, а перерестроившись, переменил тему:

– Она не замужем, хотя весьма симпатична, и у нее очень красивые ноги.

Правда, довольно сложный характер.

– Если симпатичная, красивые ноги, и не замужем, то о том, что у нее сложный характер, я и сам догадался…

Вообще-то, мне нужно было быть готовым к чему-то подобному, но когда дверь нам открыла Галкина, мне ничего не оставалось, как открыть рот.

Мы, три человека, составляли на лестничной клетке некий треугольник, стороны которого несли в себе такое равенство, что это уже был не треугольник, а какая-то опора демократии.

Вряд ли Эдуард Михайлович подстроил нашу встречу умышленно, и, потому, мое удивление было оправданным. А то, что сама Галкина не удивилась, было лишь небольшим довеском к непредсталяемому. Она сделала шаг в сторону, приглашая нас в дом, и в это не сложное движение, Галкина уложила и «здравствуйте», и «проходите» – одновременно.

– Дай хоть вблизи на твою седину посмотреть, – проговорила она, глядя на меня, пропуская нас в комнату, – И зубы у тебя поредели.

– Ничего, – вздохнул я, – Рогами восполняю…

…Много лет назад у меня с Галкиной был какой-то уж слишком вялотекущий роман. Без начала, и почти без конца, так, одно продолжение.

Я не раз изменял ей, а ее встречали в ЦДХ с какими-то маринистами, баталистами и прочими инструкторами ЦК ВЛКСМ.

Последний раз мы с ней были в какой-то творческой командировке на Урале. Поехали после какого-то дурацкого спора по поводу толи фона в роли пейзажа, толи по поводу золотого сечения в пропорциях вертикали и горизонтали в натюрмотре. Мы были не то, чтобы в состоянии войны, скорее, в мирном противостоянии – так уж бывает: двое громко любят одного бога и тихо ненавидят друг друга.

Помню, нам пришлось долго уговаривать дежурную администраторшу гостинцы дать нам один номер на двоих, и когда мы ее уломали, та выдала нам какую-то книгу, в которой мы должны были расписаться за то, что обязуемся выполнять правила поведения.

– А где можно прочесть эти правила? – довольно глупо спросил я.

– А вы, что сами не знаете, как нужно вести себя в гостинице?..

Впрочем, это был мой не последний глупый поступок, если учесть, что на этюды в горы я поехал один.

Когда я вернулся, очередным дежурным администратором был мужчина.

– Скажите, моя спутница у себя?

– У себя, – ответил он, но посмотрел на меня довольно странно. И тогда я задал совсем уж неуместный, казалось, вопрос:

– А она одна? – и администратор замялся:

– Кажется… Не очень…

– Тогда, закажите мне билет на ближайший поезд до Москвы.

– Ближайший поезд до Москвы через шесть часов.

Но через два часа есть самолет.

Хотя, это дороже.

– Заказывайте на самолет. Для моей души это дешевле…

После этого мы с Галкиной виделись от случая к случаю, то есть, можно считать, совсем не виделись; правда, до меня доходило, что она стала секретарем по идеологии в Архитектурном институте. Безвстречность наша продолжалась до тех пор, пока мы не оказались в одном отделении Союза художников.

Здесь уж не проходило ни одного заседания, без того, чтобы мы с ней не сцепились.

А потом, она организовала в «желтой» прессе небольшую, но противную компанию против меня.

Хорошо еще, что какой-то олух из прибалтов за меня начал заступаться, потому, что вступать в спор с Галкиной на страницах «Частной жизни» или «Ох! И Ах!» я бы не стал все равно.

Не знаю, за что она мне мстила; ведь даже денег в уральской гостинице я оставил ей вполне достаточно. Правда, это чем-то напоминало оплату услуг, хотя, официально, мы ездили не любовниками, а коллегами по творческой командировке.

Впрочем, я думаю, что понимаю, почему Галкина обижена на меня – как и всякая женщина, она никому не может простить своих ошибок…

И то сказать, вся суета в газетах пришлась на то время, пока я был в Ухте. Так, что ей достался не утопленник, которым Галкина хотела меня сделать, а только пузыри от него.

Вообще, здоровый нормальный человек должен сносно переносить нездоровую критику в газетах до тех пор, пока осознает, что не пресса существует для него, а он для прессы.

И еще, представляю, как Галкина скрипела зубами, когда, в результате этой шумихи цены на мои картины ненадолго поднялись. А число заказчиков увеличилось.

Впрочем, большее количество заказчиков делает художника не лучше, а, просто, богаче…

– Так уж выходит: всем интересно, за что дураки ругают дураков, – сказал мой друг Ваня Головатов. А потом, сам же и ответил, не знаю, имея ввиду толи мои картины, толи не мою Галкину:

– За то же, за что умные ругают умных.

За ошибки…

– …Вы, кажется, и без меня знакомы, – проговорил Эдуард Михайлович несколько озадачено, видимо ощущая, как не легко знакомить знакомых людей. А потом, решив взвалить эту озадаченность на меня одного, добавил, – Тогда я поехал.

«Не уезжайте!» – хотел крикнуть я, но промолчал, и мое молчание выступило не поддерживающим согласием, а рукоподнятием перед обстоятельствами.

Хотя откровенно и на духу – оставаться с Галкиной один н на один, я не хотел, потому, что понимал, что ничего хорошего, кроме хорошей свары у нас не выйдет.

Так я в очередной раз продемонстрировал себе полное отсутствие настродамусовских способностей…

– …Ты не удивилась моему приходу? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– Конечно, удивилась.