Соленое детство в зоне. Том II. Жизнь – борьба!

Соседом услужливо зажигается спичка и подносится к голому заду очередного шутника. Синее пламя сжигает тухлый газ. У некоторых он со звуком, бывает короткий и быстрый, а у других синее пламя распластывается на всю спину и опаляет волосы на затылке. Шутник орёт, а вся комната грохочет от удовольствия.

Все ждут «рекордсмена» Ковалёва. Он долго копит газы и молчит. Все уже выдохлись и кричат ему:

– Ну, давай же! Что-то ты сегодня задержался. Неужели мало пил молока и нет «запасов»?

Вот он откидывает одеяло – несколько спичек мгновенно сразу зажигаются и подносятся к «выходному отверстию». Ковалёв очень экономен и не спешит тратить сразу весь «заряд хлебного душка». Короткими отрывистыми толчками выпускает «запасы»:

– Пук, пук, пук!

– отчётливо слышен звук. Все хором считают:

– Раз, два… десять… двадцать… тридцать!

Это новый «мировой рекорд»! Комната стонет от хохота. Все эти шутки, дурачества как-то скрашивали нашу жизнь в глухом отделении совхоза вдали от людей и цивилизации.

Зарядили дожди. Яблок было ещё видимо-невидимо и нам продлили ещё на месяц помощь совхозу. В нашей комнате дружно. Ребята подобрались не задиристые, любителей выпить нет. У двоих гитары – у Желтобрюхова и Томашевского. Я свою не взял, так как ещё не научился играть. Желтобрюхов (повторяюсь, вскоре сменил фамилию на Меньшик) мне нравился добропорядочностью, спокойствием, уверенностью в себе и надёжностью в дружбе. Но по-настоящему он дружил только со стилягой Лушиным. Ударит по струнам, склонив ёжик волос на крупной голове и, вперив взгляд в одну точку на полу, затянет низким басом:

Где-нибудьподнебомЕревана,васласкаеткто-нибудьдругой.Не пишитеписеммне,не надо.Яхочу,чтобтыбыласо мной…

Его мощный бас и громкие мерные аккорды сразу собирают всех в кучу к нему. Волевое, с большим подбородком лицо, зычный голос, решительные манеры – всё мне нравится. Дьявольски он похож на Высоцкого! И одного года рождения с ним! А он уже выводит потише, потоньше, нежнее:

Каку этойпроводницышелковистыересницы

Тымнедолгобудешьсниться —проводница,проводница.

Мы молча слушаем, думая каждый о своём. Я размышляю:

– «Да! С Нинкой Суворовой у меня не получилось. Я, конечно, виноват. Опростоволосился. Но можно и надо было быть проще! Не усложнять ситуацию! Просто и понятно объяснится, но я испугался. Но всё-таки в ней было что-то не то уже. Нет! После такого позора не имеет смысла её искать! Она раскусила меня и презирает, насмехается, небось! Нет и нет! К старому возврата не будет»!

На том и успокаиваюсь. Думаю теперь о Лидке Зайцевой – соседке по улице Овражной. – Красивая, гибкая! Талия, как у осы! Белокурая, голубоглазая, только на меня не обращает внимания! Надо, как приеду опять в Кисловодск, быть напористей! Самому подойти первому! Вот это девчонка! А какие глаза большие, брови дугой, алые губки, ресницы.

А гитарист, как назло, бередит душу:

Ничегоне говорилимы —всёстоялиу окна.И винас тобойне пилимы —былипьяныбезвина.Ах,если бзнал,чтотакполучится —я бне далтебеуйти.Где жеты —мояпопутчица?Разошлисьс тобойпути…

Желтобрюхов поёт только любовные, нежные песни, берущие за душу. Сколько не проси спеть его другие песни, в первую очередь блатные, которые мы все любили тогда, он ни за что петь не будет!

Вот он устал, отдыхает. Гитару берёт Томашевский – задорный, худой и высокий, вихрастый земляк мой из Невинномыска. Он раздольно, всегда стоя и с колена, ударяет по струнам и, скалясь, задорно баритоном начинает:

Эх,загулял,загулял,пареньдамолодой.В краснойрубашоночке,хорошенькийтакой!

Особенно хорошо у него получается «Цыганочка». Играет он, пожалуй, лучше Желтобрюхова, но поёт похуже. Я всё время кручусь около Томашевского: он учит меня брать аккорды, играть на гитаре. Многие подсмеиваются надо мной, но я упорно учусь и не обращаю внимания на шутки. А как хочется научиться играть так, как Томашевский!

В один из долгих тёмных вечеров в комнату ворвался в разодранной одежде окровавленный Ельцов. Истерически закричал:

– Наших бьют!

Все вскочили, загудели, расспрашивая. Подошли ещё четверо избитых дружков Ельцова. Заматерились, засобирались, выкрикивая воинственные призывы:

– Ребята! Все идём в совхоз на центральную усадьбу! Защитим себя от деревенских! Все до одного драться!

Идти в ночь куда-то, да ещё драться страшно не хочется. Кое-кто не реагирует. Начинаются угрозы:

– А ты чего лежишь? Долой предателей! Попробуй, не пойди! Приедем в Липецк, с тобой там ребята наши быстро поговорят, научат уму-разуму!

Все подчиняются забиякам. Идём толпой, меся грязь, падая, ругаясь и проклиная темноту, деревенских и в душе – ельцовских! У крайних домов центральной усадьбы по команде «ельцовской дружины» начинаем вооружаться. Выламываем колья, подбираем палки, камни. Камынин чуть отстаёт и даёт знак мне и Широкожухову:

– Ребята! Мы все трое тоже деревенские. За что их бить? Давайте договоримся, не драться ни с кем! Надо бы давно всем объединиться и дать отпор этой компании, а мы пляшем под их дудку! Хрен им! Не дадим им втянуть нас в свои дела! Они везде заедаются, вот кто-то им и накостылял по шее. И правильно сделали деревенские!

Потихоньку отстаём – в темноте не видно. Где-то впереди отчаянно забрехали собаки.

Кто-то закричал, донёсся звон разбитого стекла, истошно заголосила баба:

– Убивают!

Деревня вмиг проснулась – кто-то тревожно застучал по рельсу. Отовсюду бежали, перекликаясь, люди. Невдалеке грохнул выстрел. А мы были уже далеко.

Через час, другой к нам в отделение приехали две машины с милиционерами. Всех построили и включили свет. Началось разбирательство. Практически всю ночь не спали. Несколько человек увезли и впоследствии исключили из техникума. Ельцов и на этот раз «вышел сухим из воды». Но ненадолго.

Глава 55. Тракторный завод

Уезжая из совхоза «Агроном», нам как-то было грустно. Успели привыкнуть и полюбить эти места. Нам с Сашкой Камыниным вынесли в приказе благодарность. Мы единственные, кто заработал больше всех – по четыре ящика крупной Антоновки! Все заработанные группой яблоки вёз в город специально выделенный грузовик. Семь ящиков яблок мы с Сашкой завезли на рынок и продали оптом какой-то торговке, а один ящик завезли в общежитие и спрятали под кровать. Долго в нашей комнате стоял вкусный запах, напоминая нам о совхозе «Агроном»! Да ещё осталась память о щедром совхозе в виде двух любительских фотографий, сделанных моей «Сменой». На одной стою среди гроздьев яблок (как виноград!) в кепочке – молодой, улыбающийся. На другой, сделанной в пасмурный день, стоим с Сашкой в телогрейках и сапогах среди рядов яблонь – усталые, угрюмые.

Учёба на втором курсе пошла теперь веселее. Всё тот же любимый Барышев с шуточками «крутил» длиннющие формулы, но теперь по теоретической механике. Также «угнетала» практика по слесарному делу в цехах. Радовали ежедневные спевки после занятий в актовом зале техникума, так как я любил песни.

Помню, преподаватель разучивает песню, объясняет нам, как петь. Был у нас один дотошный студент Быков – лысеющий, отслуживший в армии. Он вечно ходил в галифе и гимнастёрке. На уроках, бывало, Быков больше всех расспрашивал, требовал повторить, уточнить и т. д. И на спевке Быков обязательно поднимет руку, встанет:

– Вы знаете? А вот здесь по-моему, надо так петь.

И невозмутимо, сам себе дирижируя, затягивал дребезжащим «козлиным» голосом:

А рассветужевсёзаметнее.Так,пожалуйста,будьдобра…

Мы хихикаем, подшучиваем. А меня всегда поражало. Как это, вот так – встать посреди зала и, никого не стесняясь, петь песню без баяна и без голоса.

Иногда по вечерам мы ходили с повязками дружинника по городу – хулиганья здесь было много. Парк рядом, ежедневно танцы. Подходишь, издали всегда слышна тогда очень популярная «Маленькая Мари»:

Марине можетстряпатьи стирать —затоумеетпетьи танцевать!Любойкостюмна нейхорош —пустьонстоитвсегогрош!

Сотниглупостейбольших —радинеётысовершишь!

На танцплощадке постоянно вспыхивали драки, хотя всегда находились рядом два милиционера. На танцы мы с Сашкой и Лёшкой не ходили, хотя и надо было уже приобщаться. Где же больше познакомиться с девушкой? Почти все ребята из группы уже встречались, только у нас троих не было девчонок. Более того! Красавчик Самохин, Щептев, Герасимов, Панин, Семёнов уже хвалились «мужскими победами». Нам же было далеко до этого! Камынин принципиально не хотел этого, Широкожухов был прост по-деревенски и не стремился к этому. Я же всего этого хотел, но боялся неизведанного.

Зато мы втроём много гуляли по парку и фотографировались среди старых, ещё Петровских пушек. Часто ходили в кино, по городу, на реку, полюбили футбол и болели за местную команду «Металлург», пролезая через забор без билетов на её матчи. Денег не хватало, жили впроголодь. На стипендию надо было кормиться, учиться, одеваться и проводить досуг. За все три года мать с Филиппом ни разу мне не помогли, не прислали ни рубля, ни посылки! Приходилось полагаться только на себя! Больше того, приезжая на каникулы домой, всегда привозил немудрящие подарки им, высылал кучи фотографий (а это всё надо купить – фотобумагу, проявитель, закрепитель), покупал для нашего патефона пластинки.

И без того всегда копейки экономишь, а тут ещё и обокрали меня! Как-то стоял в очереди за пластинками. Только подошла очередь, полез в задний карман спортивных трикотажных брюк – пусто! Кто-то вытащил огромную для меня сумму – сто рублей одной бумажкой (10 руб. по-новому). Я, как ошпаренный, выскочил из очереди, ошалело оглядывал всех:

– «Какой-то мерзавец стоит здесь же. Что делать? Заорать? Милицию позвать? Но они не будут же всех обыскивать. Бесполезно всё это. Пусть подавится моей нищей копейкой этот негодяй»!